– Он оглох, – сказала Прокула.
– Да, он оглох! – раздраженно воскликнул Пилат, поворачиваясь лицом к жене. – Давай сначала встретимся с этим человеком, ладно? И верь мне!
И Пилат снова отвернулся к окну.
Внизу стражники несли караул на освещенной факелами террасе, которая возвышалась над долиной Кедрона, погруженной во мрак. Вдалеке чернела глыба Елеонской горы. Мрачный пейзаж, населенный незнакомыми богами. На первый, поверхностный, взгляд этот пейзаж мог бы напомнить холмы Рима. Но Пилат всем своим сердцем, каждой частичкой своей загорелой кожи, каждой извилиной мозга знал, что здесь нет ничего римского. Этот мрак таил в себе грозную силу, которую Пилат, не привыкший проявлять гибкость, никак не мог постичь. Будь проклят этот Восток! Пилат слышал немало невероятных историй, распространяемых людьми со слабым умом, наподобие тех, что по вечерам рассказывали его изнывавшие от безделья солдаты, когда греческое вино, которым обильно поливали ягненка, приправленного шафраном» и запахи резеды и сандалового дерева лишали их железной римской логики. Это были истории о храбрецах, сражавшихся против привидений, или о мечах, пронзавших неосязаемые тела. Пилат сочувственно внимал рассказчикам. Но сейчас он, официальный представитель Рима, был вынужден иметь дело с нематериальным противником, но не с божеством, которое спустилось в сиянии света, а скорее с туманом, упавшим в сумерках на неясную, гудящую, трепещущую землю. Как подумаешь, что этот человек – якобы посланец единого Бога! Пилат пожал плечами.
– О чем ты думаешь? – спросила Прокула.
– О Саломии, – солгал Пилат.
– А что с ней?
– Соглядатаи донесли…
– Да?
– Соглядатаи донесли, что она плетет заговор вместе со своей бабкой, первой женой Ирода Великого, Марией Клеопой, пытаясь спасти Иисуса, – сказал Пилат, отводя взгляд от иудейского пейзажа.
– Саломия? – удивилась Прокула. – Но я полагала, что она ответственна за казнь этого отшельника, Иоканаана, союзника Иисуса?
– И тем не менее это так.
Над дымом, поднимающимся над тлеющим алоэ, кружилась мошкара, играя на крошечных скрипках пронзительные песни. Одним ударом Прокула убила нескольких насекомых, севших ей на ногу.
– Мои люди проследят, чтобы сегодня вечером с Иисусом ничего не случилось, – сказал Пилат. – Спокойной ночи.
Слуга сообщил Иосифу Аримафейскому, что у дверей дома Каиафы он видел два вооруженных отряда. Это были римские охранники и охранники Храма. Затем он стал убирать со стола, за которым ужинали хозяин и его гость Никодим. Слуга поставил перед ними кувшин с душистой водой и чашу, полную самосского вина, по цвету напоминавшего топазы.
– Они собираются арестовать Иисуса, – сказал Иосиф Аримафейский. – Через час мы обо всем узнаем.
Никодим цокнул языком.
– Одно из лучших вин, которые мне доводилось пить, – сказал он, – По вкусу оно напоминает древесную смолу и менее сладкое, чем другие греческие вина.
– Они держат его в течение года в дубовых бочках, а затем осветляют при помощи яичного белка.
– Яичного белка?
– Они вливают несколько белков, и те опускаются на дно, увлекая за собой примеси, которые образуются в процессе брожения. Затем они переливают вино в другую бочку. Таким образом они получают светлый напиток, пригодный для транспортировки.
– Что произойдет, если Пилат прикажет освободить Иисуса? – после долгого размышления спросил Никодим.
– Он станет героем за несколько часов. По всем улицам пойдут процессии, люди будут распевать радостные песни и требовать его коронации. За эти несколько часов Синедрион потеряет свою власть. В Храме вспыхнет мятеж. Например, люди будут отказываться платить торговцам. Или что-то вроде этого. Пилат может притвориться, будто исполняет волю народа. Он отправит Каиафу в отставку и назначит на его место Иисуса.
Иосиф Аримафейский вздохнул.
– Пилат и Рим устали от народного недовольства. Они хотят мира и порядка и, следовательно, благосклонно отнесутся к появлению нового первосвященника, который восстановит спокойствие в Иерусалиме и Иудее и положит конец мятежам, организованным наемниками. Остается выяснить, сам ли Пилат обратится к Риму с просьбой об изменении статуса императорской провинции и независимого царства, как это было в случае Ирода Великого. Иными словами, о назначении Иисуса царем Иудеи.
– Царь Иудейский, – прошептал Никодим. – Иными словами, фактический царь Израиля. А Ирод?
– Ирод мог бы сохранить за собой тетрархию, как Филипп. До самой смерти. А после можно было бы восстановить единое царство Израиль.
Никодим погладил свою реденькую бородку, подстриженную на египетский манер в память о долгом пребывании в Александрии.
– Однако мы хорошо знаем Иисуса, – заметил он. – Он ни з что не согласится с этим планом. Он говорит слишком расплывчато и даже не признал, что он Мессия.
Иосиф Аримафейский хлопнул в ладоши, и в дверях сразу же появился раб.
– В комнате полно насекомых, – сказал Иосиф. – Разве на окнах нет сеток?
– Сетки порвались, господин.
– Тогда закрой окна и не открывай их до тех пор, пока сетки не починят. Принеси листья лимонника и порошок алоэ для воскурения. Да, это так, – обратился Иосиф к Никодиму, – он говорит слишком расплывчато. А иногда даже, я бы сказал, бессвязно. Возьмем, к примеру, мысль о конце света, которую он развивал в последнее время. Что это значит? Что всемогущий Бог по неизвестной причине ждал несколько месяцев, чтобы отозвать Свой Завет. Почему? Почему именно сейчас?
– Пути Господни… – по привычке пробормотал Никодим, но, опомнившись, через несколько мгновений он продолжил: – Возможно, потому что – во всяком случае, это выглядит весьма правдоподобно – наступает конец Израиля. Вооруженные шайки, развращенное духовенство, два тетрарха, управляющие провинциями, немного сварливый и утративший веру в собственные силы римский прокуратор. Все это знамения.
– Разумеется, – согласился Иосиф, – и все же мы могли бы вновь объединиться под властью царя и это могло бы предотвратить конец света. Таким царем мог бы стать Иисус.
– Но ты сам признаешь, что он говорит слишком расплывчато.
– Царский венец мог бы укрепить и прояснить его мысли.
– Но ведь он все же святой человек? – спросил Никодим, запахивая полы накидки. – Сегодня очень холодно.
– Да, и поэтому насекомые ищут убежища в доме.
Иосиф Аримафейский посмотрел в окно.
– Идет снег! – воскликнул он.
Иосиф позвал слугу и приказал принести еще одну жаровню.
– Да» он святой человек, и в этом нет сомнений. Вот почему я попытаюсь вырвать его из когтей Каиафы.
Слуга принес жаровню, разжег угли и сообщил, что какой-то человек хочет срочно встретиться с хозяином дома.
– Приведи его немедленно, – приказал Иосиф.
От человека, вернее, от накидки вошедшего сразу повеяло холодом. Он приоткрыл лицо, и сразу стало ясно, что это мужчина в расцвете лет. Иосиф протянул соглядатаю кубок вина и спросил, какие новости тот принес.
– Охранники Храма и вооруженные римские солдаты отправились в Гефсиманский сад, чтобы арестовать Иисуса. Охрану Храма возглавляет Годолия. Он взял с собой человека по прозвищу Искариот, а его имя Иуда. Я покинул их на полпути. Ефрем будет следовать за ними и обо всем разузнает.
Иосиф протянул ему серебряную монету, и человек ушел.
– Они делают это глубокой ночью! – воскликнул Никодим. – Они боятся Иисуса! А Пилат выделил вооруженный отряд! Что все это значит?
– Что Пилат не намерен позволить Синедриону самостоятельно вершить это дело!
– Но что мы будем делать?
– Ляжем спать. Я уверен, что Синедрион будет созван очень скоро. Ты можешь переночевать здесь. Полагаю, так будет удобнее.
Никодим согласился. Иосиф приказал постелить ему и дать меховые одеяла. Слуги погасили светильники во всех комнатах, кроме прихожей. В жаровнях потрескивали угли. Пяденицы и ночные бабочки, застигнутые врасплох холодом этой апрельской ночи, облепили стены, побеленные известкой.
Во дворце Ирода уснули даже неугомонные гепарды, которым надоело бесконечно зевать и вытягиваться всем телом. Четверо стражников у портика держались как можно ближе к факелам, чтобы хоть немного согреться. Время от времени на их шлемы падала капелька смолы. Время от времени они топали ногами и украдкой делали глоток крепкого вина из бурдюка, спрятанного под окном, хотя это было строжайше запрещено. И именно поэтому они не услышали, как в нескольких шагах от них скрипнула дверь. Да даже если бы и услышали, то не обратили бы внимания. Подумаешь! Повар, уходящий поздно после того, как нафаршировал несколько птиц и вычистил несколько горшков.
Однако это был не повар. Это была девушка, закутавшаяся в плотную накидку из верблюжьей шкуры. Она шла очень быстро, стараясь не упасть в сточную канаву. Завернула за один угол, потом за другой, наконец остановилась около какого дома и трижды постучала. Дверь открылась. На пороге появился слуга, который поклонился ей так низко, как только мог.
