– Что-то не так? – спросила наблюдавшая за ним Руби.
– Не знаю… – ответил он с вымученной улыбкой. – Давай не будем ничего загадывать, а просто посмотрим, что в тех коробках.
Они сидели вдвоем в маленькой комнатушке в глубине того же здания полицейского управления, где располагался отдел по расследованию убийств. Эйнсли организовал это временное рабочее помещение, чтобы вести возобновленное расследование в обстановке строгой конфиденциальности, как приказал ему Лео Ньюболд. Размерами комната была сравнима с платяным шкафом, в который втиснули стол, два стула и телефон, но с этим приходилось мириться.
– Мы пойдем в хранилище, – сказал он ей, – и я подпишу разрешение, чтобы ты могла забрать коробки Эрнстов, как только будешь готова приступить. Едва ли они займут у тебя больше двух дней.
Как выяснилось, в этом он здорово ошибался.
***Под конец второй недели Эйнсли в раздраженном нетерпении зашел проведать Руби в ее временном убежище уже в третий раз. Как и в предыдущие два визита, он застал ее окруженной ворохом бумаг, которые она разложила даже на полу.
Когда они виделись в последний раз. Руби сказала:
– Впечатление такое, что Эрнсты просто не могли заставить себя выбросить хотя бы клочок бумаги. Они сохраняли абсолютно все: письма, счета, записочки, вырезки из газет, чеки, приглашения – всего не перечислишь, и почти все здесь.
На этот раз перед ней лежала раскрытая общая тетрадь с чуть пожелтевшими страницами и обтрепанными углами. Руби читала и делала пометки в блокноте.
– По-прежнему ничего? – спросил Эйнсли, указывая на очередную открытую коробку.
– Нет, – ответила Руби, – кажется, я обнаружила кое-что любопытное.
– А ну-ка, рассказывай!
– Это о миссис Эрнст. Как я поняла, именно она отличалась особой страстью ко всяким бумажкам. Тут много ее собственных записей. Читать трудно. Почерк бисерный, неразборчивый. Я просматривала все подряд, ничего примечательного. Но два дня назад мне попались ее дневники. Она вела их в таких вот тетрадях много лет подряд.
– Сколько всего тетрадей?
– Двадцать или тридцать, может, даже больше. – Руби кивнула в сторону коробки. – Вот эта была полна ими под завязку. Вероятно, дневники окажутся и в других.
– О чем же она писала?
– Здесь есть проблема. У нее не только трудный почерк. Она еще и пользовалась кодом. Я бы назвала его личной системой стенографии. Цель ясна. Она не хотела, чтобы дневники читали другие, особенно муж. Должно быть, все эти годы она прятала от него свои записи. Однако чуть-чуть терпения, и можно научиться разбирать ее шифр.
Она ткнула пальцем в лежавшую перед ней тетрадь.
– Например, она заменяла имена цифрами. Сначала по контексту я догадалась, что тридцать один – это она сама, а четыре – ее муж. Легко догадаться, что для обозначения ей служили порядковые номера букв алфавита. “Э” – тридцать первая буква, “Г” – четвертая. Простейший код. А вообще, она сокращала слова, большей частью выбрасывая гласные. Я уже начала читать, но дело двигается чертовски медленно.
Эйнсли понимал, что настала пора принять какое-то решение. Стоит ли дальше загружать Руби этой неблагодарной работой, которая продлится еще неизвестно сколько и скорее всего не принесет никаких результатов? Других дел невпроворот. Подумав, он спросил:
– Но хоть что-то ты уже сумела раскопать? Что-нибудь важное?
Руби помедлила и сказала:
– Ладно, хотела сначала собрать побольше материала, но… – в ее голосе появилась жесткость. – Как вам понравится, скажем вот это. Из тех дневников, которые я успела прочитать, следует, что наш покойный досточтимый городской комиссар Густав Эрнст смертным боем бил свою жену. Он избивал ее практически с первых дней супружеской жизни. По меньшей мере однажды она попала из-за этого в больницу. Она никому не рассказывала, потому что боялась его и стыдилась. Она была уверена, что ей все равно никто не поверит, как внушал ей мерзавец-муженек. Все, что ей оставалось, это изливать боль и унижение своим полудетским шифром в этих жалких тетрадках. Это все изложено здесь!
Лицо Руби вдруг вспыхнуло.
– Дьявол! Меня тошнит от этого дерьма! – Она порывисто схватила тетрадь со стола и швырнула в стену.
Эйнсли дал ей передышку, нарочито медленно подняв тетрадку с пола.
– По всей вероятности, она была права, – сказал он затем. – Ей действительно не поверили бы. Особенно в те годы, когда говорить о домашнем насилии вообще было не принято. Люди просто не хотели ничего об этом знать. А ты сама веришь, что она писала правду?
– Уверена на все сто. – К Руби уже вернулось душевное равновесие. – Она описывала подробности, каких не выдумаешь. Все слишком достоверно. Да почитайте сами.
– Обязательно почитаю, но позже. – Эйнсли знал, что на мнение Руби можно полагаться.
Она снова бросила взгляд на тетрадь и сказала задумчиво:
– Мне кажется, миссис Эрнст знала, даже рассчитывала, что ее дневники однажды кто-то сумеет прочитать.
– Она писала что-нибудь про… – Эйнсли осекся; вопрос показался ему излишним. Если ответ был положительным, то Руби упомянула бы об этом.
– Вы хотели спросить о Синтии, так ведь? Он молча кивнул.
– Меня это тоже интересует, но пока о ней не было ни слова. Записи, которые я прочитала, сделаны в начале супружества. Синтия еще не родилась. Но я уверена, что далее она будет фигурировать и, как легко догадаться, под номером девятнадцать.
Их взгляды встретились.
– Продолжай, – сказал Эйнсли потом, – сколько бы времени это ни заняло. Звони мне, как только обнаружишь еще что-нибудь примечательное.
Он старался стряхнуть с себя гнетущие предчувствия, но это ему никак не удавалось…
…Прошли еще почти две недели, когда он в следующий раз услышал голос Руби Боуи.
– Не могли бы вы прийти ко мне? – попросила она по телефону. – Мне нужно вам кое-что показать.
***– То, что мне удалось найти, многое меняет, – сказала Руби, – но только я не поняла еще, как именно.
Они снова были в крошечной комнатке без окон, совершенно заваленной бумагами. Руби сидела за своим узким рабочим столом.
– Рассказывай, не томи, – потребовал Эйнсли, которому пришлось ждать слишком долго.
– Синтия, появилась-таки в числе персонажей. Уже через неделю после ее рождения миссис Эрнст застала мужа за странной игрой с младенцем. Сексуальной игрой. Посмотрите, что она записала в дневнике. Она подала тетрадь Эйнсли, и вот что он увидел:
«Сгдн вдл, как 4 щпат 19. Это сксльн дмгтств. Снчл он рзврнл плнку и длг пллся на глнькг рбнк. Он не знл, чт я ее ежу, нклнлс и свршл нвбрзм…»
– Нет, лучше прочитай мне сама, – сказал он, пробежав глазами начало записи. – Я улавливаю общую идею, но у тебя получится быстрее.
Руби прочитала вслух:
"Сегодня видела, как Густав щупает Синтию. Это сексуальные домогательства. Сначала он развернул пеленку и долго пялился на голенького ребенка. Он не знал, что я все вижу, наклонился и совершил невообразимое. Мне cma– ло противно и страшно за Синтию. Каким-то будет ее детство при отце-извращенце? Говорила с ним потом. Сказала, мне все равно, что он творит со мной, но чтобы не смел больше так прикасаться к Синтии. Пригрозила, что если еще увижу, позвоню защитникам прав детей и он сядет. Похоже, ему нисколько не стыдно, но он пообещал не делать этого больше. Не знаю, можно ли ему верить. Он такой развратник. Как мне защитить Синтию? И этого тоже не знаю”.
Не дожидаясь какой-либо реакции от Эйнсли, Руби затем сказала:
– Записи на эту тему встречаются постоянно в дневниках миссис Эрнст в течение двух лет. Ее угроза так пустой и осталась, она ничего не предприняла. А полтора года спустя она писала вот о чем.
Она взяла со стола другую тетрадь и указала ему абзац.
Он жестом попросил прочитать его вслух. Она прочитала:
"Сколько я ни предупреждала Густава, это все равно продолжается. Иногда он делает Синтии так больно, что она вскрикивает в голос. Стоит же мне завести с ним разговор об этом, он говорит: “Ничего страшного. Просто небольшое проявление отцовской любви”. Я ему говорю:
"Нет, это страшно. Это ненормально. Ей это не нравится. Она ненавидит тебя. Она тебя боится”. Теперь Синтия всякий раз плачет, стоит Густаву подойти к ней. А если он протягивает к ней руку, она вскрикивает, вся сжимается и прячет лицо в ладонях. Я продолжаю грозиться, что пожалуюсь в полицию или нашему семейному доктору В. Густав лишь смеется, знает, что я никогда не решусь на это – такого позора я не вынесу. Как мне потом смотреть людям в глаза? Нет, я не смогу и заговорить с кем-то на эту тему. Даже ради спасения Синтии. Придется жить с этим тяжким бременем. И Синтию ждет та же участь”.
– Вы шокированы? – спросила Руби, закончив чтение.
– Отработаешь девять лет в отделе убийств, тебя уже ничто не шокирует. Но я с тревогой жду продолжения. Это ведь еще не все?
