— Меч у тебя здесь, — сказала она, хлопнув его по промежности. Потом смягчилась. — На рассвете приходи за своим мечом. Дела Бакки, да?
Киний неуверенно спросил:
— Ты вложишь в мой меч силу твоего отца?
Она немного подумала, глядя на него, как мать глядит на ребенка, задавшего трудный вопрос или такой, ответ на который может причинить вред.
— Ты женишься на мне? — спросила она.
У Киния перехватило дыхание. Однако ответил он без колебаний:
— Да.
Она кивнула, словно другого ответа не ожидала.
— Значит, мы едем вместе, да? И, может быть, — тут она бросила на него взгляд, каким смотрит жрица во время обряда; этот взгляд пронизал Киния до костей, — может быть, вместе будем править?
Киний отступил на шаг.
— Правит царь.
Страянка пожала плечами.
— Цари умирают.
Киний подумал: «Ты ставишь не на ту лошадь, любимая. Умереть суждено мне». Он протянул к ней руки, и она вошла в их кольцо. А когда головой прижалась к его плечу, он сказал:
— Страянка, я…
Она ладонью закрыла ему рот.
— Шшш, — сказала она. — Ничего не говори. Духи ходят. Ничего не говори.
Киний снова обнял ее — почти целомудренно, и она стояла, прижавшись головой к его плечу, стояла долго, а потом они пошли вниз по холму. На краю короткой травы они не сговариваясь пошли в разные стороны, она в свой стан, он — в лагерь, но они все еще держались за руки и едва не повернули назад.
Потом рассмеялись и разошлись.
Она пришла к нему утром в одеянии из белой кожи, украшенном золотыми пластинками и расшитом золотом, в высоком золотом головном уборе. С ней пришли царь, и Матракс, и двадцать других вождей и воинов. Киний знаком попросил Левкона и Никомеда сопровождать его, и вся группа повторила путь, в предрассветных сумерках поднявшись к углублению на вершине. Все саки, даже царь, запели.
Первые лучи солнца, как пламя, поднимающееся над первым костром, лизнули край мира. Солнце осветило голову Горгоны — голову Медеи, голову Страянки — на рукояти махайры, так что рукоять словно впивала свет восходящего солнца, и огненная линия поползла по лезвию, все быстрее. Спустя несколько мгновений меч словно передал солнечный свет в камень.
Все саки закричали, Страянка взялась за рукоять меча и пропела высокую чистую ноту, а другой рукой сделала знак Кинию. Киний взялся за рукоять правой рукой, и на мгновение меч словно потянул его к себе.
Страянка отняла руку, а рука Киния взвилась вверх, потянув за собой из камня меч.
Киний был так увлечен этим обрядом, что несколько мгновений ожидал чего-то — быть может, выплеска энергии, слов божества.
Но тут он заметил взгляд царя — полный нескрываемой ревности и зависти. Когда их взгляды встретились, царь уступил.
Матракс хлопнул Киния по спине.
— Хороший меч, — сказал он.
И все пошли вниз с холма.
— Что это было? — спросил Никомед. — Отличная игра со светом.
Киний пожал плечами.
— Здесь могила отца Страянки, — негромко сказал он. Никомед с Левконом кивнули.
Когда дошли до короткой травы и Матракс начал выкрикивать приказы, Киний взял царя за локоть.
— Я видел эту могилу во сне, — сказал он.
Царь отстранился.
— Так и должно быть, — сказал он немного погодя.
— Я видел войско Зоприона — лагерь, в образцовом порядке. Примерно в двухстах стадиях к югу отсюда. Может, больше.
Сатракс потер лицо и скривился.
— Он быстро продвигается.
Киний спросил:
— Можно ли верить этому сну?
Он вспомнил подробности: стреноженные лошади, конные дозоры, круги костров. Но все это может подсказать рассудок.
Царь посмотрел на Киния.
— Кам Бакка ничего не видит — она закрыла свой разум для видений, потому что они показывают только ее смерть. Поэтому я должен опираться на твой сон. Как на любой сон. Я пошлю лазутчиков. И тогда мы узнаем.
— Если правдивый сон… — сказал Киний, и его голос дрогнул. Ему хотелось, чтобы сон оказался ложным. Хотелось, чтобы лазутчики обнаружили лагерь Зоприона еще на двести стадиев западнее, ведь это означало бы, что его сон — ложь, что эти варвары, как он их ни любит, суеверны, как всякие варвары, и он не обречен через несколько коротких недель погибнуть при переправе через реку. Он набрал в грудь воздуха и выдохнул. — Если сон истинный, пора потревожить войско Зоприона.
Подошел один из спутников царя с чашкой травяного настоя, и царь охотно взял ее.
— Наши копыта жестки. Лошади отдохнули. — Он кивнул. — Если лазутчики подтвердят истинность твоего сна, тогда да. Начнем.
Царь отправил в разведку двадцать всадников, одним из них был Ателий. Три дня спустя — войско было на расстоянии утреннего перехода от лагеря на Большой Излучине — лазутчики вернулись. Царь созвал вождей и военачальников.
Сон оказался правдивым.
Грекам Ателий сказал:
— Войско Зоприона не так велико, как говорили. Много, много, много рук людей и не так много лошадей. — Ателий улыбнулся своей ужасной улыбкой. — Послал гетов — ни один гет не вернулся. Хоп!
В животе у Киния все перевернулось, кровь побежала быстрее. Ему осталось жить самое большее две недели.
Страянка заговорила по-сакски.
— Мы начинаем беспокоить его, — взгляд у нее был тот же, что в ночь победы над гетами. Или когда она говорила, что они могут править вместе. Что это? Вожделение?
Осторожно заговорил Сатракс:
— Сегодня вечером я отправляюсь в лагерь. Колонну поведет Матракс. Остальные — саки и ольвийцы — пусть будут готовы ехать со мной. Посмотрим, сколько кланов пришло и как на их численности отразились слухи о нашей победе. Посмотрим, пришли ли савроматы. И остальные греки.
Он огляделся.
— И тогда дадим Зоприону ощутить тяжесть наших копыт.
В отряд царя входило большинство военачальников и знатных саков Объединенного войска: двадцать вождей кланов, царская охрана из сыновей вождей, Киний, Никомед, Левкон и Никий. Мягким летним вечером они шли без стад, без повозок и шли быстро.
Киний ехал рядом с царем, но они почти не разговаривали, и Киний чувствовал, что между ними по-прежнему преграда. Была ли эта преграда созданием Киния или ее воздвиг царь? На такие вопросы мог бы ответить Филокл, а сам Киний ответа не видел.
Перед тем как равнину укрыла тьма, они увидели изгиб великой реки — более темную полоску, и воздух стал более влажным, а затем на противоположной стороне брода вспыхнули тысячи огней. Лагерь увеличился вдвое или втрое. Запах горящего дерева разносился почти так же далеко, как свет костров.
Лошади заржали, и им ответили табуны.
Царь остановился, отвернувшись от последнего отблеска красного света на западе к лагерным огням за великой рекой.
— Мальчиком я любил лодки, — сказал он Кинию. — Каждую весну я сплавлялся по реке в купеческих лодках до самой Ольвии. Помню, как один из самых мудрых купцов, синд по имени Бион, часто останавливался, чтобы оценить силу потока и разлив воды. Он говорил, что когда река поднимается выше определенного уровня, человеку никакими усилиями не привести лодку к берегу: река либо сама понесет ее к цели, либо ударит о камень или бревно и потопит.
Царь показал на лагерь, не обращая внимания на окружающих знатных саков.
Киний кивнул.
— В море то же самое, господин. Можно до определенной степени чувствовать свой путь вдоль берега, но если Посейдон захочет, ты должен довериться темно-винным волнам моря или погибнуть.
В последних проблесках света улыбка царя была мрачной.
— Я имел в виду не совсем это, Киний. На реке Бион останавливался. Останавливался на отдых или чтобы проверить, можно ли еще помедлить, оттянуть тот миг, когда надо будет рискнуть всем и устремиться к успеху или гибели. — Он пожал плечами — этот его жест в темноте был едва виден. — Через час я отдам приказ. Мои люди нападут на Зоприона. И с этого мгновения я на реке, в полной власти течения.
Киний подвел лошадь ближе и положил руку на руку царя.
— Ты хочешь остановиться? — спросил он.
Царь положил на руку Киния свою, с плетью.
— Тебе тоже знаком этот ужас — бремя чужих надежд и страхов. Я бы хотел остановиться — или покончить со всем.
— Я знаю, — ответил Киний, высказывая собственные страхи.
Они сидели рядом еще несколько мгновений, глядя, как на западе опускается завеса кромешной тьмы. По крайней мере этой ночью они друзья.
— Идем, — сказал царь. — Пора садиться в лодку.
На краю лагеря ждали Филокл, Диодор и несколько незнакомых людей. Царь уже назначил место и время совета — через час после рассвета, на стоянке повозок. Киний, Никомед, Левкон и Никий проехали вдоль реки к лагерю, который множеством палаток и телег уходил в темноту.
— Можно поздравить? — спросил Диодор, стиснув руку Киния, как только слез с коня.
