Дондак-Саямир задумчиво сказал:
— Да, возможно, это подходящий момент, чтобы скинуть ее. Но как?
Валентайн постучал по кубику, лежавшему на столе.
— Поставь свою подпись. Тогда я смогу войти во Внутренний Лабиринт. Пока я буду там, ты начнешь официальное расследование обстоятельств, при которых меня пропустили, заявишь, что ты такого разрешения не давал. Когда я вернусь от Понтифика, ты позовешь меня на проверку. Я скажу, что ты отказал мне, но я получил пропуск от Джитаморн Сол, не подозревая что кто-то забыл о тебе. Твое обвинение, подкрепленное моим свидетельством, свалит ее. Ну, что скажешь?
Су-сухерис сунул кубик в машину, и сверкающий розовый жар перекрыл желтое пламя Джитаморн Сол. Теперь к пропуску было не подкопаться. Валентайн подумал, что вся эта интрига подобна замысловатости самого Лабиринта, но она сработала, и сработала успешно. Пусть теперь эти двое строят друг другу козни, а он пойдет к министрам. Вероятно мажордомы будут разочарованы тем, как он выполнит свои обещания, поскольку он намеревался, если сможет, отстранить от власти обоих. Однако он чувствовал, что не вполне безгрешен по отношению к тем, чья роль в управлении, видимо, состояла в том, чтобы препятствовать и возражать.
Он взял кубик у Дондак-Саямира и благодарно склонил голову.
— Да будет тебе вся власть и престиж, которых ты заслуживаешь, — сказал он и вышел.
Стражи Внутреннего Лабиринта, казалось, были ошеломлены, что кто-то снаружи ухитрился получить разрешение на вход в их владения. Они подвергли кубик сканированию, с большой неохотой признали его законность и пропустили Валентайна и его спутников.
Узкая тупоносая повозка быстро и бесшумно неслась по проходам этого внутреннего мира. Сопровождавшие их замаскированные чиновники, казалось, и не управляли повозкой, да это было бы нелегкой задачей, поскольку на этих уровнях Лабиринт бесконечно разветвлялся и кружил. Любой чужой сразу безнадежно затерялся бы в тысячах изгибов, поворотов и перепутанных коридорах. Но повозка, как видно, тайно управляемая, плыла по кратчайшей, хотя отнюдь не прямой дороге в глубь колец скрытых проулков.
На каждом контрольно-пропускном пункте Валентайна допрашивали недоверчивые чиновники, почти не способные понять, как это пришедший извне едет к министрам Понтифика. Их бесконечные колкости докучали, и только. Валентайн размахивал своим кубиком-пропуском, как волшебным жезлом.
— У меня поручение высочайшей важности, — повторял он снова и снова, — и я буду говорить только с высшими чинами Двора Понтифика.
Во всеоружии своего достоинства и права командовать, он отметал все возражения, все увертки.
— Вам же станет хуже, если будете меня задерживать!
И вот наконец — Валентайну казалось, что прошло сто лет с тех пор, как он вошел в Лабиринт через Врата Лезвий, — он очутился перед Шинаамом, Дилифоном и Нарамир — тремя из пяти первых министров Понтифика.
Они приняли его в темной холодной комнате из громадных блоков черного камня, с высоченным потолком и остроконечными арками. Это было неприятное, давящее помещение, больше похожее на подземную тюрьму, чем на совещательную комнату.
Войдя туда, Валентайн почувствовал вес Лабиринта. Он был как бы прижат здесь, в этом царстве вечной ночи, гигантским холмом земли. Это путешествие в глубь Лабиринта, многие мили извилистых проходов измучили его так, словно бы он не спал несколько недель.
Валентайн коснулся рукой Делиамбера, и урун дал ему звенящий заряд энергии. Он взглянул на Карабеллу, и она послала ему воздушный поцелуй. Он посмотрел на Слита, и тот кивнул и усмехнулся. Он взглянул на Залзана Кавола, и гордый седой скандар сделал быстрое жонглирующее движение рукой, чтобы подбодрить его. Его спутники, его друзья, его оплот в этом долгом и удивительном путешествии поддерживали его.
Он посмотрел на министров.
Они были без масок и сидели рядом в креслах, величественных, как троны. Шинаам — министр внешних сношений, гайрог по происхождению, змееподобный, с холодными глазами и выглядывавшим раздвоенным красным языком — был в центре. Направо от него сидел Дилифон, личный секретарь Тивераса, хрупкая, призрачная фигура с белыми, как у Слита, волосами, увядшей пергаментной кожей и горевшими, как угли, глазами — из древней расы. По левую руку гайрога сидела Нарамир, имперская толковательница снов, стройная, элегантная женщина явно преклонного возраста, поскольку ее сотрудничество с Тиверасом восходило к тем временам, когда он был Коронованным. У нее была гладкая, без морщин кожа, темно-рыжие волосы, пышные и блестящие. Только по странному, загадочному выражению глаз угадывались мудрость, опыт, накопленная за многие десятилетия сила.
Валентайн решил, что это какое-то колдовство.
— Мы прочитали твою петицию, — сказал Шинаам низким скрипучим голосом с легким шипением. — Нам трудно поверить в твою историю.
— Вы говорили с Леди, моей матерью?
— Мы говорили с Леди. Она признает тебя своим сыном.
— Она требует, чтобы мы с тобой сотрудничали, — сказал Дилифон надломленным голосом.
— Она явилась к нам в послании, — мягко, музыкально произнесла Нарамир. — Она поручает тебя нам и просит, чтобы мы оказали тебе помощь, на какую мы способны и какую ты потребуешь.
— И что дальше? — спросил Валентайн.
— Существует вероятность, — сказал Шинаам, — что Леди обманута.
— Вы думаете, что я самозванец?
— Ты просишь нас поверить, — сказал гайрог, — что Коронованный Маджипуры был приведен младшим сыном Короля Снов в бессознательное состояние, вынут из собственного тела — что лишило его памяти — и помещен в совершенно иное тело, удачно оказавшееся под рукой, а узурпатор вошел в пустую оболочку Коронованного, сохранив собственное дознание. Мы находим, что в это трудно поверить.
— Существует искусство перемещать дух из одного тела в другое, — сказал Валентайн. — Вот прецедент.
— Не было случая, — возразил Дилифон, — чтобы таким образом перемещали Коронованного.
— Однако это случилось. Я — лорд Валентайн, милостью Леди вылечил свою память и прошу поддержки Понтифика, прошу, чтобы он возвратил мне ответственность, которую возложил на меня после смерти моего брата.
— Да, — сказал Шинаам, — если ты тот, кем себя называешь, тебе, вероятно, нужно вернуться в Горный Замок. Но как нам увериться в этом? Это очень серьезное дело. Оно чревато гражданской войной. Как можем мы советовать Понтифику ввергнуть мир в агонию только на основании утверждения какого-то чужака, который…
— Свою мать я уже убедил в своей подлинности, — сказал Валентайн. — Мой мозг был открыт ей на Острове, и она видела кто я.
Он коснулся серебряного обруча на лбу.
— Как вы думаете, откуда я взял этот прибор? Это ее дар из ее собственных рук, когда мы с ней были во Внутреннем Храме.
— В том, что Леди признала тебя и поддерживает, нет никакого сомнения, — спокойно заметил Шинаам.
— Вы сомневаетесь в ее действиях?
— Мы требуем более веских доказательств, — сказала Нарамир.
— Тогда позвольте мне сейчас же передать послание, чтобы убедить вас в справедливости моих слов.
— Как хочешь, — сказал Дилифон.
Валентайн закрыл глаза и вошел в транс.
Страсть и убеждение хлынули из его существа сияющим потоком. Однако он чувствовал, что не способен преодолеть скептицизм министров Понтифика.
Мозг гайрога был недоступен для Валентайна — стена, такая же недоступная, как белые утесы Острова Снов.
Валентайн ощущал лишь туманные проблески сознания за мысленным щитом Шинаама и не мог пробить его, хотя направил на этот щит всю свою силу. Мозг дрожавшего старого Дилифона тоже был экранирован, пористый, как соты, он не оказывал сопротивления. Валентайн проходил через него как сквозь воздух.
Валентайну удалось ощутить контакт только с мозгом Нарамир, но и то не очень сильный. Казалось, она пила его душу, впитывала все, что он давал, но все это пропадало в бездонной глубине ее существа, так что он не смог добраться до центра ее духа.
Но он не отступал. С яростной силой обрушивал на них весь свой дух, называл себя лордом Валентайном из Горного Замка и требовал от них доказательств, что он кто-то другой. Он добрался до воспоминаний о матери, о короле-брате, о своем воспитании, о свержении в Тил-омоне, о странствиях по Зимроелю — обо всем, что сформировало человека, пробившегося в недра Лабиринта за помощью. Он полностью сосредоточился на послании, пока не выдохся, не обессилел от истощения и не повис на руках Слита и Карабеллы манекеном, брошенным владельцем.
Он вышел из транса, боясь провала.
Он дрожал от слабости, пот покрыл его тело, перед глазами все плыло, и дико болели виски. Он старался вновь обрести силы, закрыл глаза и глубоко подышал, а затем посмотрел на министров.
