ее с настоящими святыми, ибо кто унижает себя, тот возвысится; Христос был благосклонен к Марии Магдалине; грех отворяет небесные врата легче, чем лицемерная добродетель. Поэтому именно к ногам Сони Раскольников приносит мужское высокомерие и гордыню, приведшие его к преступлению; убийство распалило в нем ту волю к разрыву, что живет в каждом мужчине, и смиренная, всеми покинутая, униженная проститутка может лучше, чем кто-либо, принять его признание в отречении[126]. Выражение «fille perdue» («потерянная девица») пробуждает в мужчинах волнующий отклик; многие из них мечтают потерять себя; это непросто, не всем удается с легкостью достичь Зла в его позитивном обличье; даже одержимый пугается чрезмерных преступлений; женщина позволяет без особого риска служить черные мессы, где Сатану поминают, но специально не приглашают; она на обочине мужского мира, и связанные с ней действия на самом деле остаются без последствий; в то же время она человек, а значит, с ее помощью можно выразить смутный протест против человеческих законов. От Мюссе до Жоржа Батая, посещение «девиц» есть самый мерзкий и притягательный разврат. Именно с женщинами Сад и Захер-Мазох утоляют одолевающие их желания; их ученики, да и большинство мужчин с «порочными» наклонностями, чаще всего обращаются к проституткам. Из всех женщин они сильнее всего подчинены мужчине и в то же время легче ускользают от его власти; именно поэтому их наделяют таким множеством значений. Между тем ни один женский образ – девственница, мать, супруга, сестра, служанка, любовница, суровая добродетель, улыбчивая одалиска – не способен так полно вобрать в себя переменчивые устремления мужчин.
Предоставим психологии – в частности, психоанализу – разбираться, почему человек особенно сильно привязывается к тому или иному аспекту многоликого мифа и почему воплощает его именно в этой форме. Но миф этот присутствует во всех комплексах, навязчивых идеях, психозах. В частности, многие неврозы коренятся в опьянении запретным: оно может возникнуть, только если прежде уже сложились табу; внешнего социального давления недостаточно, чтобы объяснить их наличие; на самом деле социальные запреты – не просто условности; они имеют – помимо прочих значений – онтологический смысл, который каждый человек познает на собственном опыте. В качестве примера интересно рассмотреть эдипов комплекс; его слишком часто понимают как продукт борьбы между инстинктивными склонностями и общественными предписаниями; однако это прежде всего конфликт внутри самого субъекта. Привязанность ребенка к материнской груди – это в первую очередь его связь с Жизнью в ее непосредственной форме, в ее всеобщности и имманентности; отказ от отлучения от груди – это отрицание оставленности, на которую обречен человек, как только он отделяется от Целого; с этого момента и по мере того, как он все больше индивидуализируется и отъединяется, можно считать «сексуальной» сохранившуюся в нем любовь к материнской плоти, существующей теперь уже отдельно от него; его чувственность становится теперь опосредованной, превращается в трансценденцию к чуждому объекту. Но чем быстрее и решительнее ребенок принимает себя как субъекта, тем больше тяготит его плотская связь, опровергающая его независимость. И тогда он избегает ласк, а авторитет матери, ее права на него, а иногда и само ее присутствие вызывают у него нечто похожее на стыд. Особенно неловким, неприличным ему кажется увидеть в ней плоть, он старается не думать о ее теле; в ужасе, какой он испытывает по отношению к отцу, или отчиму, или любовнику матери, присутствует не столько ревность, сколько соблазн: напомнить ему, что мать – существо из плоти и крови, – значит напомнить и о его собственном рождении, событии, от которого он открещивается всеми силами; либо он по крайней мере стремится придать ей величие крупного космического явления; мать должна воплощать Природу, охватывающую всех и не принадлежащую никому; ему невыносимо видеть ее чьей-то добычей не потому, что он, как часто утверждают, хочет обладать ею сам, но потому, что он хочет, чтобы она существовала помимо всякого обладания: убогие мерки супруги или любовницы – не для нее. Правда, когда в пору отрочества он начинает мужать, его иногда возбуждает материнское тело, но происходит это оттого, что через мать он познает женственность вообще; и желание, возникшее при виде бедра или груди, часто затухает, как только мальчик осознает, что эта плоть – плоть его матери. Многочисленные случаи извращения объясняются тем, что отрочество, пора смятения, есть возраст порока, когда отвращение влечет за собой кощунство, а из запрета рождается соблазн. Но не нужно думать, будто вначале сын простодушно хочет спать с матерью, а внешние запреты вмешиваются и подавляют его; наоборот, именно из-за запрета, сложившегося в душе самого человека, и рождается желание. Внутренний запрет – это самая нормальная и самая всеобщая реакция. Но проистекает он опять-таки не из общественного предписания, маскирующего инстинктивные желания. Скорее уважение есть сублимация изначального отвращения; молодой человек не позволяет себе видеть в матери плотское существо; он преображает ее, уподобляет одному из тех чистых образов священной женщины, какие предлагает ему общество. Тем самым он вносит свой вклад в укрепление идеального образа матери, который придет на помощь следующему поколению. Образ же этот обладает такой силой потому, что необходим для индивидуальной диалектики. И поскольку в каждой женщине кроется сущность женщины вообще, а значит, и матери, отношение к матери неизбежно отразится и в отношениях с супругой и любовницами, но сложнее, чем обычно считают. Юноша, испытавший конкретное, чувственное влечение к своей матери, мог в ее лице желать женщину вообще: и тогда любая женщина усмирит его пылкий темперамент; он не обречен на инцестуальную ностальгию[127]. И наоборот, юноша, испытывавший к своей матери нежное, но платоническое почтение, может желать, чтобы в женщине всегда присутствовала частица материнской чистоты.
Известно, какую важную роль играет сексуальность – а это обычно значит женщина – как для патологического, так и для нормального поведения. Бывает, что феминизируются другие объекты; поскольку и сама женщина во многом плод воображения мужчины, он может воображать ее и через мужское тело: в педерастии сохраняется разделение полов. Но обычно женщину ищут в существах женского пола. Через нее, через все лучшее и худшее в ней, мужчина учится счастью, страданию, пороку, добродетели, вожделению, отречению, преданности, тирании: учится понимать самого себя; она – игра, приключение, но также и испытание; она – торжество победы и более горькое торжество преодоленного поражения; она – умопомрачение потери, притягательная сила проклятия, смерти. Целый мир значений существует только благодаря женщине; она – сущность поступков и чувств мужчин, воплощение всех ценностей, которые влекут их свободу. Понятно, что мужчина, пусть даже ценой жесточайших разочарований, не желает отказываться от мечты, вобравшей
