— Дуры, блин! — снова нервно выкрикнул Стеклов, смеясь и возбужденно хлопая по плечу безбрового Пашина:
— Жить хорошо…
— Без базара… жить — это здорово! — улыбнулся Крутий, на слова Романа.
— А мы? — подхватил Бондаренко. — Мы — будем жить вечно!
— Да-а… вечно! Вечно! Вечно! — согласился каждый.
Вернувшись из разведки, Егор решил сразу не идти в штаб, тяжелые мысли грядущего разбирательства навалились снова. Он подъехал на бронетранспортере к расположению роты и сгрузился. Махнул рукой на дежурного, спешащего доложить о том, что Чечевицын сбежал и его ищут; снял снаряжение, сдал автомат и прежде чем отправиться в штаб, сел на край кровати. Сидел обреченно, как перед казнью. В этот момент ему хотелось поддержки, и, заручившись ей от единственных, родных тряпичных стен палатки, упершись руками в колени, рывком выпрямился. Ощупал себя руками; проверил все ли на месте, нет ли чего лишнего, и спешно пошел на выход, где у порога запнулся о чьи-то армейские ботинки.
— Дежурный!
— Я, товарищ старший лейтенант…
— Какого черта, на пороге поставил ботинки? Другого места нет?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант… — невпопад произнес дежурный, не то, подтверждая отсутствие другого места для ботинок, не то, вовсе опровергая, что они стояли на пороге, — это ботинки Чечевицына. Сегодня утром нашли в хоздворе под забором…
— А… — задумчиво произнес Егор, и ничего не произнеся более, вышел прочь.
Когда Егор вошел в штаб, его сердце рухнуло в ноги. Он увидел заплаканного Чечевицына, чумазое лицо, которого сморщилось и постарело. Дурацкая гражданская одежда на нем была чужого плеча и висела на нем как на костлявом огородном пугале. Грязные белые кроссовки были ужасно стоптаны. Казалось, именно они разозлили Егора больше всего.
Когда Егор появился, солдата тут же спрятали.
Крышевский вышел из комнаты отдыха офицеров, приплясывая на ходу походкой веселого озорного мальчишки, он нес на вытянутых руках только что постиранные камуфлированные брюки и что-то негромко напевал. Вопросительно взглянув на Егора, он приветливо кивнул головой.
— Неужели, Крышевский ничего не знает? Вряд ли… Конечно, знает… просто ему сейчас все равно — он уезжает домой! И совсем это не означает «привет», это что-то, вроде — «вот так, Бис… допрыгался!»
Едва солдат увели, как привели снова, но теперь уже в сопровождении майора Хлебодарова, приехавшего на замену майору Медведь.
Хлебодаров совершенно неопасаясь, что Егор может что-то выкинуть, завел Чечевицина к оперативному дежурному. Долго и суетно примеряясь, переставлял солдата с места на место, решая, где тому стоять — что бы дежурному ни мешал и из виду не пропадал. Кружась по залу, как в танце, каждый раз сомневаясь, Хлебодаров, наконец, поставил его у пирамиды с оружием. Отстранился, и повидимому, спохватившись, что рядом оружие, по-девичьи вскрикнул, шлепнул себя ладошкой по лбу, и переставил Чечевицына на два метра влево. «Прицелившись» снова, вернулся и передвинул солдата еще на метр влево, после чего удовлетворенно вздохнул. После чего, поманив Егора пальцем, что рассеяно и недоумевая, наблюдал за действиями Хлебодарова, почему-то остерегаясь смотреть на Чечевицына, увлек его за собой.
Шагая за замполитом, Егор тихо спросил:
— И где он был?..
— Флиз нашел… С местными ехал в машине… за Терским хребтом остановили… — холодно ответил весельчак Хлебодаров.
— Куда идем?
— К комбригу… — Слава остановился на лестнице, и громким шепотом произнес, — натворил ты дел, Егор… таких дел воротил! У всех волосы дыбом! — грозно сказал Хлебодаров, и отвернулся, спускаясь вниз.
В ту же секунду, нутро Егора сжалось, в голове что-то щелкнуло, будто взорвалось, и мысли его спутались в одночасье. Нечувствуя ничего, кроме окостеневших в раз ног, Егор поплелся за замполитом следом.
Невольничий рынок на Черменском круге, кандалы, тяпка, нескончаемое поле черемши, страх перед унижением и издевательствами со стороны чеченских боевиков, граничащие разве что с нацистскими изуверствами, оказало на затравленного Черемшинского небывалое по масштабу воздействие, которого, судя по всему, штабные никак не ожидали. Запуганный чеченским пленом Чечевицын, срывающийся в голосе на плач, скулил как подраненная псина, рассказывая, какими методами старший лейтенант Бис, командир инженерно-саперной роты, достигал высоких показателей боевой выучки и воинской дисциплины. Со слов Чечевицына прояснились причины, повлекшие самовольное бегство солдата, потому что стало ясно, что ни один из бисовских методов по достижению успеха, не попадал в поле правовых актов, уставных статей и общечеловеческих правил взаимоотношений.
Чечевицын не умолкал. Офицеры управления, слушавшие его, настолько были обескуражены слышимым, что просто были не в состоянии каким-либо образом реагировать на слова измученного бойца, и только изредка кто-нибудь отваживался, прервать солдата, чтобы задать какой-нибудь уточняющий вопрос:
— Бис всегда так себя вел?
— Всегда, товарищ полковник! Старший лейтенант Бис — абсолютный… абсолютный…
— Тиран?
— Нет, не тиран… То есть — да! Тиран… Садист! Он… — Чечевицын рукавом грязной граджанской куртки, подтер нос, — он не спрашивает ничьих интересов и вкусов… он, на правах грозного хозяина вершит свою политику…
— И что он так ко всем относиться? — спросил Хлебодаров. — Да… То есть — нет! Но… Любимчиков, вы про них спрашиваете, правда, ведь? Любимчиков — нет… И тех, кого бы он постоянно испытывал, тоже нет… Все только по воле его и никаких отклонений он не допускает! Он просто выводит кого-нибудь из строя, — нечаянно провинившегося, и не разбирая ничего, гвоздит его своими кулачищами… на глазах у всех! Чтобы все видели! Пока чувство мести и презрения, которое, нисколько не утихает в нем. Бис, он вообще не испытывает ни жалости, ни командирского снисхождения… Он зациклился, что завтра бой, и все делает для того, чтобы мы выжили! Даже издевается над нами, и по дороге в столовую, и из столовой; тренирует, говорит, к предстоящей смерти…
Не забыл Чечевицын и о случае, который стал для него самым осязательным, толкнувшим его совершить столь отчаянный побег. Задыхаясь от волнения и недостатка воздуха, Чечевицын поведал о «расстреле» труса.
— Как фамилия бойца? — спросил Слюнев.
— Рядовой Чечевицын, товарищ полковник!
— Да не твоя… которого расстреляли…
— А-а… не моя, значит… Это… Я сейчас вспомню… я свою-то помню, а этого… Как же фамилия?.. — Вспомнить фамилию расстрелянного сослуживца, взволнованный Чечевицын, сколько ни старался, сколько ни гримасничал, вспомнить не смог. Как и некогда Хлебодаров, хлопнувший себя ладонью по лбу, Чечевицын хлопал себя от раза к разу, пока его не остановили:
— Рассказывай, дальше…
— Три дня он лежал. Совсем не ходил. Иногда только вставал… а если вставал, то ходил как чумной. Мы его все боялись! Встанет и идет как зомби, ничего перед собой не видя… В общем, через три дня он зарядил ружьё… вывел этого… ну вы поняли… Да? И расстрелял у стены!
— Как расстрелял? На смерть?
— Да что вы, правда, смеетесь? Конечно же, нет. Ну, то есть — да! Ружьё…
— Автомат. — Грозно поправил Чечевицына совершенно незнакомый ему офицер.
— Так точно, — поправился Чечевицын, — автомат! Автомат Калашникова, 74 года выпуска, калибра 5,45 милиметров, дальность стрельбы…
— Не надо… мы сейчас не об этом говорим, — прервал солдата Слюнев.
— Да, да… Да… А о чем мы сейчас говорили, товарищ полковник? Я забыл… — совсем растерявшись, сказал солдат.
— Как старший лейтенант Бис расстреливал твоего сослуживца?
— Ах, да! Он его вывел во дворик… ну, знаете наверное, рядом с нашей палаткой, за забором… зарядил автомат и выстрелил в лоб! Все!
Офицеры молчали.
— А! — вспомнил Чечевицын, — совсем забыл! Он пулю, пулю из картошки сделал…
— Из чего? — удивленно спросил офицер, который прежде поправил Чечевицына, когда тот назвал автомат — «ружьём».
— Из картошки, товарищ подполковник…
— Из картошки?
— Так точно, — насторожился солдат. — Из сырого клубня…
— Хорошо. Что еще происходит в вашем темном царстве? — спросил начальник штаба подполковник Лизарев.
— Еще… — обрадовано произнес Чечевицын.
— Какие еще преступения совершал командир саперной роты старший лейтенант Бис? — повторил Лизарев.
Чечевицын на время задумался:
— А еще, еще… он выводит кого-нибудь… провинившегося… на минное поле. Бросает там и заставляет его оттуда выбираться! Знаете как страшно! Я как представлю, как представлю…
— Стоп! — прервал Слюнев рассказ беглого сапера.
После этих слов Слюнев и Лизарев удивленно переглянулись.
