Егор был чист и весел, и далек от скверных чувств и мыслей; и та, как казалось, Егору его тяжелая смелость, проявленная в уличных боях и засадах, вдруг обернулась небывалой простотой и легкостью существования. Вдруг возникшее чувство бессмертия, подарило его телу необычайную легкость, которая прежде была связанна какой-то грубой силой, вроде телесного смрадного плена. Вся та отчаянность и боль, и гнев, что приходилось подавлять в себе ежесекундно, сгинули, будто их слизало бархатно-черным языком кромешной ночи.
Егор потерял счет времени. Много разговаривал с Татьяной, которая, казалось, догадывалась о состоянии обоих. Пили чай, бегали на крышу, туда, где был наблюдательный пост, и где Иван и Егор долго смотрели сквозь прибор ночного видения в безлунную ночную темень.
Выйдя на улицу, Егор завалился спиной на хрусткий снег — чистый и легкий, и долго смотрел в беззвездное черно-лиловое небо:
«Подобно цветам сакуры по весне, — вспомнились Егору слова, — пусть мы опадем, чистые и сияющие…»
В небе мягко кружились пушистые снежинки. Они падали на лицо, и таяли во рту и на глазах…
Егор проснулся рано, спелеванный одеялом, лежал ровный как оловянный солдатик, таился. Торчащая белолобая голова — легкая, как у младенца и пушистая, как высушенный репей, была пустой и мягкой, и в ней ничего не цеплялось.
* * *
Разведка стала проходить куда спокойнее, чем раньше. Все чаще, после разведки, саперы стали привлекаться к встрече и сопровождению тыловых колонн бригады. К обеду запорошил снежок. Егор с ребятами сидел на Петропавловском, ждал колонну с Ханкалы. Заняв круговую оборону, сидели, не опасаясь, справа от рынка, посреди огромного, плоского пустыря. Были веселы, улегшись на холодную землю, поверх циновок, спешно и со знанием дела приготавливались. Таинство затеянного предприятия разжигало его привлекательность. Егор, сделав глоток грушевого напитка и степенно наблюдая за происходящим вокруг, преисполнился блаженства.
— Надо же напиток… грушевый… как в детстве! Давно не пил такой вкусности! Юр… Вов, попробуйте… Скажи? Вкусно! — посулился Егор.
— Да отличный вкус! — сделал глоток Стеклов. — А чё, ты в своем детстве тоже успел попробовать этот лимонад? Тебе сколько тогда годочков-то было, Егорушка?
— Козел тупой! Старуха дряхлая! — сконфужено возмутился Егор.
И хотя еще не пригубили, зарделись восторженным пьяным смехом, уже чувствуя ласковые объятия алкогольного дурмана.
Егор попытался отвесить Стеклову подзатыльник; но не дотянулся. Достав из-за пазухи старенький затертый аудио-плеер «Walkman», Егор включил его. Через небольшой встроенный динамик запел Цой. Пел: «Будь осторожен… следи за собой…»
— О! — обрадовался Крутий. — Нормально! В тему…
Для музыки, у Егора всегда было время. У каждой командировки была своя музыка. Музыкой тонкой душевной организации Егора в этой командировке было творчество группы «Кино»… В первую, во время второго штурма Грозного, Егор слушал Александра Розенбаума, в эту — «Кино» Виктора Цоя и «ДДТ» Юрия Шевчука.
— А еще что есть? — спросил Юрка, отпив грушевого напитка.
— Шевчук… — сказал Егор. — Слышал, песню «Мертвый город. Рождество»? ДДТ?
— Не-а… Мне «Дождь» нравиться, — сказал Юрка, и напел: — Дождь, звонкой пеленой наполнил небо майский дождь… Тара-тара-рам… по крышам, распугал всех кошек гром… Или эта: В последняя осень ни строчки, ни вздоха. Последние песни осыпались летом… — пропел Крутий, сделав новый глоток лимонада.
— Ничё себе! — обрадовался Егор. — Так ты «ДДТ» слушаешь?!
— Э-экий, ты… Еще как! Это моя любимая группа!
— Любимая… А «Рождество» не слыхал?! — упрекнул Егор.
— А ты напой… может, слышал…
— Ладно… — согласился Егор. — Не пройти мне ответом там где пулей вопрос, где каждый взгляд — миллиметром, время — пять папирос… Здесь контуженны звезды новый жгут Вифлием, на пеленки березы, руки, ноги не всем… — Егор сфальшивил, и смутившись, сунул в рот горбушку хлеба, вроде кляпа, но быстро ее прожевал. — А еще, мне нравиться, может слышал — «Гляди пешком», из альбома «Рожденный в СССР». Она вообще как-будто бы про нас написана. Там, короче, слова кайфовые. Ща, напою: желты глаза мгновенных встреч, а ты на улице один. Погоны от отбитых плеч, от липких рук и грязных зим… — там еще барабаны: тра-та-та тра-та-та тра-та-тата-тата-та… Гляди пешком, ты налегке. Не настилают ну и пусть. Сожмешь удачу в кулаке и сплюнешь на пол скользкий груздь… но я пою — хруст… Когда на зубах пыль хрустит… — Егор сглотнул и замолчал.
— Нормальная… — с серьезным лицом согласился Крутий.
— Вообще, крутая песня! — согласился Егор. — А в первой, там еще проигрыш такой — тада-дада-дамм там-дададам… Я когда ее слушаю у меня мурашки по телу бегают!
— У тебя есть она? На кассете? — спросил Юра. — Надо как-нибудь переписать… Поешь ты, конечно, не очень, но слова мне понравились!
— Шевчук написал… — вздохнул Егор с сожалением. — Если бы на мои стихи о войне, написали музыку и спели, я бы хотел, чтобы их пел Юрий Юлианович!
— Кто?
— Шевчук…
— Он что… Юлианыч? Не знал… — признался Крутий. — А ты знаешь, что в первую войну, Шевчук приезжал с концертом в бригаду, в Грозный? Кстати, он когда в Волгоград приежает с концертами, всегда в бригаду заежает… Дружит с кем-то из наших спецов…
— А когда он в бригаде был?
— Еще до того как ты попал к нам служить. — Пояснил Стеклов. — Жаль, что тебя не было!
— Да… Жалко, — согласился Егор. — Так ты, что, тоже с ним знаком?! — накинулся Егор на Стеклова.
— Ну знаешь, знакомством это вряд ли можно назвать… Так, «привет-пока»!
— Повезло же вам, — с грустью сказал Егор, осознавая, что никогда он не будет знаком с Юрием Юлиановичем. И, что где-то есть Егор со стихами. И где-то есть Шевчук.
— Слушайте: а, правда, вкусно! — согласился Юрка, показывая глазами на бутылку с грушевым напитком, которого к этому времени осталось полбутылки.
— Елки-палки! — с укором выдохнул Стеклов. — Юра…
— Чё такое? — Крутий сделал невинное лицо, будто искренне не понимал в чем дело.
— Ты чё творишь! Это же запивон! — неунимался Стеклов.
— Ну, правда, вкусно… — Юра виновато и нежно улыбнулся.
— Юр, — Егор ткнул Крутия кулаком в плечо, — хорош глазки строить, прикури сигарету?
— На, держи… — отозвался Крутий, протянув тлеющую «палочку наслаждения» Егору.
Егор глубоко и сладко затянулся дымом и с таким же удовольствием медленно выдохнул, став еще задумчивей:
«Что в этом мире наша жизнь? — задумался Егор. — Человеческая жизнь… По пространственной принадлежности к бытию, — жизнь, — самая обычная, незаурядная вещь. Экономически, не особо дорогая… Такая же, как одноразовый стаканчик, одноразовый бритвенный станок, туалетная бумага, презерватив, зубочистка… В этом «мире вещей» я и сам вещь одноразовая… — Юрка Крутий протянул Егору сосиску, держа ее темными пальцами, грязными. — Мир состоит из вещей. Так, или иначе, мы в этом мире тоже вещи… — откусив сосиску, Егор, отрешенно посмотрел по сторонам, — вещи, определяющие порядок вещей… Мы — основные вещи, потому что мы научились подчинять себе другие, ставшие второстепенными, и стали управлять ими. Мы научились создавать и определять превосходство первых вещей над вторыми, вдруг узнав в них потребность. А почувствовав в них необходимость, мы установили каждой вещи ценность, определившую их цену. Вещи стали окружать нас повсюду, и мы научились окружать себя именно теми вещами, в которых чувствуем нужность. — Егор отрешенно поглядел на болтающих друг с другом Стеклова и Крутия. — Мы стали разделять вещи: ненужные и необходимые, желанные и нежеланные, вечные и одноразовые, постоянно корректируя к ним отношение… Однажды, линия жизни, та самая воображаемая ось, вокруг которой мы вращаемся, перестала быть прямой, и наступил хаос. Сейчас, мир лежит в руинах, разложенный на камни, по кирпичикам, и важно сохранить в нем себя… такими как есть… такими, какими надо остаться…
— Ну, что… давайте выпьем? — предложил Крутий.
— Давай… — сказал Вовка. — «За одноразовых!»
— За одноразовых…
— За одноразовых… — Все трое глухо чекнулись пластмассовыми стаканами. Грозно заглядывая, каждый в свой стакан, выпили.
«Пьем, — думал Егор. — Я, Крутий Юра и Стеклов Володя… Сыро, зябко, мерзко — пока… Но так приятно, что вместе!»
— О!.. — неожиданно вспыхнул Егор. — Эй, «один», ко мне!.. — Егор подозвал стоящего к нему спиной солдата, которым оказался наводчиком БТРа, — пользоваться фотоаппаратом умеешь?
— Не-а, товарищ старший лейтенант…
— Что никогда фотоаппарата не было? — спросил Егор, достав из разгрузки сверток.
— Не было. Чё мне в деревне фотографировать? Коровьи лепешки?
