— А еще, еще… он выводит кого-нибудь… провинившегося… на минное поле. Бросает там и заставляет его оттуда выбираться! Знаете как страшно! Я как представлю, как представлю…
— Стоп! — прервал Слюнев рассказ беглого сапера.
После этих слов Слюнев и Лизарев удивленно переглянулись.
— А где у нас минные поля? — вдруг спросил Слюнев, еще не владеющего общей обстановкой Лизарева.
— А там, где пустырь… — перебивая всех, отчеканил скороговоркой Чечевицын. — Пустырь, ну же! — принуждал солдат вспомнить место предполагаемого минного поля. — Там… там всё в табличках: «Осторожно, мины!»… «Осторожно, мины!»… Где кладбище…
— У нас, нет минных полей вокруг базы, — несколько неуверенно доложил Лизарев, только принявший дела и должность начальника штаба.
— Минных полей у нас нет! — громко и уверенно сказал Стержнев. — Таблички стоят для наших солдат. Это лейтенант Бис придумал, в свое время… чтобы солдаты не ходили за пределы «базы». А так, он сам на этом пустыре подрывные работы проводит.
— А еще… — неудержался солдат, — еще он собак ест! Режет их, жарит, заставляет, есть тех, кто собак любит, как животных… Расстреливает провинившийся суточный наряд из пневматической винтовки… Говорит им: «бегите!», а потом стреляет им в спину… чаще целиться в жопу! Знаете, какие синяки остаются! Пули под кожу залазят! Еще он, за… — задыхался от новой волны возбуждения Чечевицын, — даже незначительные проступки может избить так… Он… «электорстанщиков» избил — за то, что они дозаправить забыли, проспали ночью, и электростанция заглохла… он одному — ухо сломал… Да! Он, всегда в ухо бьет!.. А другому — в живот ударил, да так… он в штаны насрал!
Кто-то из сидящих чихнул.
— Смешно вам?.. Не смешно было! — Чечевицын перевел дух, и уже растеряв прежний нервный пыл, тихо продолжил. — А меня обещал убить к концу командировки… Я из-за этого убежал… потому что испугался, а вдруг он правда… Убьет!
— За что? — спросил Хлебодаров. — Что ты такого сделал?
— Я на спецоперацию торопился, оружие в парке забыл, с патронами. А когда на «адрес» приехали… я только тогда вспомнил… Он, если что на боевом задании сделал не так… Все! Конец! — выдохнул Чечевицын и замолчал, будто из воздушного шарика выпустили весь воздух.
— Я же говорю, их проверять… инструктировать надо перед выходом. А они у нас, как партизаны, сами по утрам уходят и приходят… — возмутился неизвестный Чечевицыну подполковник. — Сами — ушли, сами — пришли… А Бис, он у нас больше всех остальных воюет! По две-три тысячи патронов списывает с каждого выхода… Уже и не знаешь, когда у него всамделешний подрыв или обстрел, а когда так… имитация!
— У товарища старшего лейтенанта, патронов много! — подтвердил беглец, но Слюнев прервал:
— С этим потом разберемся! Сейчас, другое…
— А ранения у него… что… тоже имитация? — спокойно спросил Стержнев. — Ты, Валерий Николаевич, лучше помолчите!
— А вы что, Александр Линович, засупаетесь за него?
— Я этого не сказал. Я говорю о том, что ты ни черта не знаешь, что происходит там, за воротами, а сидишь здесь и пытаешьсь филосовствовать, что правда, а что нет!
— Я извиняюсь, конечно…
— А не надо передо мной извиняться, тебе бы пришлось это делать перед старшим лейтенантом, будь он здесь…
— А я и скажу, да… — упирался офицер. — Вот командир бригады назначит расследование, общее собрание офицеров, и скажу! При всех…
— Мы ему хоть раз спасибо сказали, за то, что он при первой же возможности в госпиталь не смотался… И тебе, — полковник Стержантов стрельнул глазами в ретивого офицера, — не пришлось возглавить инженерно разведывательный дозор, лично!
— А я, между прочим, не специалист! — парировал подполковник.
— А здесь все, в чем-то не специалисты. Так что молчи… — Стержнев поднялся. — У меня в разведке, офицеры, его одногодки, еще мало смыслят в войне, многое не знают… слепые, как волчата, но злые и свирепые, как матерое боевичье! Скажи такое разведчику — без глаз останешься…
* * *
Первым правилом, к которому, несомненно, прибегает человек, спеша реализовать его на практике, когда на него с лаем нападает свора бродячих собак, — совсем не бежать прочь, подставляя свои упругие трусливые голени и бедра сопливым и желтоватым клыкам зверя, а огрызаться в ответ: делать выпады, рычать и размахивать руками и ногами. Так чувствовал Егор, и был на это настроен, когда оказался на собрании офицеров, посвещенному исключительно его персоны, но удивился непонятно откуда взявшейся силе, с которой удержал себя от рыка, решив выждать первый порыв бури, услышать ее свист, увидеть ее природный стихийный смысл — неприятный, но не страшный. Егор переживал по-новому то, что уже переживал, недавно.
— Ну, что Бис… случилось то, что должно было случиться? И то, что мы недавно обсуждали? Да? — сказал Слюнев.
Бис молчал.
— Вот она и вылезла, правда… фурункулом на теле! Ты вообще понимаешь, что ты натворил, а? Что ты сделал… скажи нам?! Ты едва не породил преступление! — Слюнев гневно тряс руками. — Ты посмотри, какой бессовестный офицер!
Глядя на эти движения, Егор почему-то думал:
«Как они еще не отломились, к чертовой бабушке! Руки…»
Но, в действительности, Егор испытывал душевные страдания.
— Что это… ты, мне ответь?!
— Товарищ полковник… — начинал Егор.
— Молчать! Сейчас я говорю! — орал Слюнев. — Когда я буду тебя спрашивать — будешь отвечать!
«Ага… — подумал Егор. — Смирно! Вольно!..Я команды «Вольно!» — не давал!»
— Кто хочет высказаться по этому поводу? Начальник штаба?..
— Егор, честное слово, я не ожидал такого… Кто угодно… — оправдывался Лизарев, выступая вслед за комбригом, — но, не ты. На кого угодно бы подумал!
«Да, вот так… — мысленно отвечал Егор Лизареву. — Вот такая вышла оказия, Юлий Афанасьевич… Кто знал-то? Что все так обернется?.. Думал, война — все спишет…»
Егор продолжал молчать. Пока присутствующие с собачьим рвением, перебивая друг друга, как собаки лаяли наперебой. Егор чувствовал, что нарастающая ненависть скоро достигнет своего апогея и тогда он сорвется. Но, пока, он внимательно слушал, пытаясь за что-нибудь ухватиться.
Со своего места поднялся Слава Хлебодаров:
— Насколько мне стало известно, старшего лейтенанта Биса командование части представляло к ордену «Мужество», — произнес Хлебодаров, обращаясь к Слюневу. — Вношу предложение — отозвать наградной лист, считая Биса — недостойным…
— Уже! — дерзко и громко выкрикнул Егор, — уже отозвали! До тебя отобрали!
Казалось никто не услышал или сделали вид что не услышали, что Бис назвал старшего офицера на «ты».
— Нет… мы еще не отозвали! А только… — Егор не дал Слюневу договорить.
— Что? как барышни… отозвали, не отозвали… отобрали, не отбирали… Вы еще на ромашках погадайте! А как вы вообще хотели, что бы все было? Как управлять людьми, которые уже ничего не бояться… они о смерти больше думают, чем о жизни! Кто из вас, и когда, последний раз с ними разговаривал? Я ни одного не видел у себя в палатке! Кто был?
— А ты, не дерзи… и в цирк, это все — не превращай! А слушай! — вдруг ожил сменщик Груздя, новый «зампотыл» майор Жбаков. — Мы все когда-то были командирами рот и взводов…
— Кто?! Ты?! — возмутился Егор. — Ты!.. Ты кроме колбасы и «тушняка», в глаза отродясь ничего не видел! Ротой он командовал… интендант уев! Мышь тыловая! Ротой…
— Тихо! — закричал Слюнев. — Тихо!
Егор не унимался.
— Вы кто? О чем вы говорите? Вы с базы шага не ступаете без меня! Кто хоть раз на самую дальнюю заставу, к прапорщику Щукину ездил? — Крышевский! — А там солдаты есть! Они зампотыла, замполита… как звать забыли! Потому что она отсюда носа не кажут! А у всех ордена «Мужество», да? Начальник вещевой? Начпрод? Начхим? Даже начфин и помощник начфина… Вам их за что дали? Или вы их купили?
— Товарищ полковник… — перебивая Биса, поднялся начфин капитан Кузин, обращаясь к Слюневу. — Предлагаю: при распределении «боевых» денег, лишить Биса — десяти суток боевых!
— Что?! Что ты сказал?! — уже неистово кричал Бис. — Лишить? Гнида! Я убью тебя! Запомни, я… тебя…убью!
— Спокойно, Бис! — кричал Лизарев.
— Убью! — скрежетал голосом Егор. — Я каждый день — «там»! Каждый, из тридцати этих грёбанных дней! И ты… лишить?… Ты — труп! Я тебя лично высажу на площади «Минутка», понял? Знаешь, почему она так называется? Потому что там можно всего минутку прожить! — Егор, не поворачиваясь к входной двери, толкнул ее ногой, распахнув ее настежь.
Тот балаган, который приобрел театральный стихийный характер, остановить было уже не возможно. Кричали все и никто никого уже не слушал. И Егор чувствовавший, что еще немного, и он кинется на сидящих, вдруг ощутил себя той самой сворой, от которой готовился отбиваться. Выкрикнув напоследок:
