В следующее воскресенье последние триста женщин – узниц лагеря Плачув, обозначенные в списке Шиндлера, погрузились в теплушки с теми же самыми мыслями и настроениями.
Заключенные заметили, что Гольдберг пустился в путь налегке, как и большинство из них. Должно быть, у него были связи за пределами Плачува – люди, которым он передал свои богатства. Те, которые по-прежнему надеялись, что Гольдберг, как и прежде, сможет содействовать в деле помощи их дяде, брату или сестре, освободили ему побольше места, чтобы он мог расположиться с удобствами. Остальным пришлось сидеть на корточках, упираясь коленями едва ли не в подбородок.
Долек Горовитц держал шестилетнего Рихарда на руках. Генри Рознер, разложив одежду на полу, устроил на ней девятилетнего Олека.
Путешествие заняло три дня.
Порой, во время стоянок, их дыхание сверкающей изморозью оседало на стенках вагона. Воздуха не хватало, но, когда удавалось набрать его полную грудь, он отдавал ледяной стылостью и зловонием.
Наконец, в сумерках неприветливого осеннего дня поезд остановился. Двери отодвинули, и пассажиры стали торопливо выпрыгивать из теплушек. Эсэсовцы подгоняли заключенных, указывая направление и понося их за зловоние из вагонов.
– Все снимать с себя! – орали они. – Все на дезинфекцию!
Сложив одежду, все голыми направились в лагерь.
К шести вечера ряды голых людей выстроились на мрачном пространстве аппельплаца.
Сюда ли они стремились?
Окрестные леса были занесены снегом; почва на площадке обледенела. Это не был лагерь Шиндлера. Они оказались в Гросс-Розене. Те, кто заплатил Гольдбергу, найдя его взглядами, угрожали ему смертью, пока эсэсовцы в плащах ходили меж рядов, награждая ударами хлыстов по ягодицам тех, кто не мог сдержать крупную дрожь.
Людей продержали на аппельплаце всю ночь, потому что еще не были готовы бараки для них. Лишь в середине утра следующего дня поступило разрешение укрыться под крышей. Говоря об этих семнадцати часах стояния на пронизывающем холоде, выжившие не упоминали о чьих-то смертях. Может быть, жизнь под надзором СС воспитала в них подобную выносливость, а может, пребывание на «Эмалии» придало им сил выдержать эту ночь.
Хотя ветер дул не так резко, как во все предыдущие дни недели, вынести холод было смертельно тяжело. Но они были настолько преисполнены надежды попасть в Бринлитц, что, скорее всего, именно эта безумная надежда помогла перенести холод.
Позже Оскару Шиндлеру приходилось встречать заключенных, которые вынесли и еще более долгие испытания холодом, от которых у них остались следы обморожения. Даже пожилой Гарде, отец Адама Гарде, пережил эту ночь, как и малыши Олек Рознер и Рихард Горовитц.
К одиннадцати утра всех погнали под душ. Польдек Пфефферберг, стиснутый в толпе, с подозрением присматривался к рожкам над головой: что пойдет из них – вода или газ?
Оказалось – вода; но прежде, чем она хлынула, по рядам двинулись украинцы, исполнявшие роль парикмахеров, сбривая растительность на головах, лобках и под мышками. Приходилось стоять по стойке «смирно», глядя перед собой, пока украинец тупой бритвой обрабатывал заключенного. Один из них пожаловался на это.
– Ничего подобного, – сказал украинец и полоснул его по ноге для доказательства остроты лезвия.
После душа всем выдали полосатую тюремную форму и загнали в бараки. Эсэсовцы усадили их в длинные ряды, подобно рабам на галерах, так плотно, что один сидел между раскинутыми ногами другого, сидящего позади, а его собственные ноги служили опорой переднему. Таким методом в трех бараках удалось разместить две тысячи человек.
Немецкие kapo, вооруженные дубинками, наблюдали за порядком, расположившись на стульях у стен. Люди были столь тесно прижаты друг к другу – на пространстве пола не оставалось ни одного свободного дюйма, – что, направляясь в туалет, даже с разрешения капо, приходилось ступать буквально по головам, выслушивая проклятия.
В центре одного из бараков стояла полевая кухня, в которой варили суп из репы. Возвращаясь из уборной, Польдек Пфефферберг обнаружил, что за кухней присматривает унтер польской армии, которого он знал еще по первым дням войны. Унтер дал Польдеку немного хлеба и позволил ему на ночь расположиться рядом с горячей кухней. Остальным же пришлось провести ночь в тесных рядах на полу.
Каждый день их выгоняли на аппельплац, где им приходилось стоять в молчании не меньше десяти часов. Вечерами, после скудной похлебки, разрешалось гулять вокруг бараков, беседуя друг с другом. В девять вечера раздавался свисток, предписывавший занять на ночь то же неудобное положение, что и раньше.
На второй день на аппельплац явился офицер СС в поисках того, кто составлял список Шиндлера – видимо, сам список так и не прислали из Плачува.
Гольдберга, которого в его грубой тюремной робе сотрясала дрожь, привели в контору и потребовали, чтобы он по памяти восстановил его. К концу дня эту работу он не закончил и по возвращении в барак его окружили те, кто отчаянно молил его о включении в список. Здесь, в этой душной тьме, его дергали и теребили со всех сторон, и снова надеялись на него – хотя все его прежние «старания» привели их лишь в Гросс-Розен. Пемпер и еще несколько человек, протолкавшись к Гольдбергу, стали убеждать его впечатать в список имя доктора Александра Биберштейна, брата Марка Биберштейна, первого уважаемого председателя юденрата в Кракове. В начале этой недели Гольдберг обрадовал Биберштейна, сообщив ему, что он включен в список. Но, когда заключенные начали грузиться в теплушки, доктор выяснил, что его нет среди «людей Шиндлера». Стоит отметить: Метек был настолько уверен в будущем, что даже в таком месте, как лагерь смерти Гросс-Розен, угрожал Гольдбергу – мол, после войны с ним рассчитаются, если Биберштейна не окажется в списке.
Наконец, на третий день, сверяясь с восстановленным списком, от всех прочих из группы Шиндлера отделили восемьсот человек. После посещения вошебойки для очередной помывки им разрешили посидеть несколько часов перед своими бараками, болтая, подобно деревенским кумушкам на завалинках, а затем снова погнали на запасные пути.
Здесь каждый получил по куску хлеба, и заключенные расположились в теплушках. Никто из охраны, наблюдавшей за погрузкой, не говорил, куда их повезут. Как и предписывалось, снова расселись на корточках на полу. Немного освоившись, узники принялись по памяти восстанавливать карту Центральной Европы и прикидывать направление пути по косым лучам солнца, которые пробивались на ходу в вентиляторные отверстия у самой крыши.
Разместившись на чьих-то плечах, Олек Рознер смог выглянуть в это отверстие и сказал, что видит леса и горы. Самые осведомленные стали утверждать, что поезд движется примерно на юго-запад. Это говорило о том, что они направляются к чехам, но никто не мог утверждать это с полной уверенностью…
Путешествие заняло почти двое суток; когда двери вагона отъехали в сторону, стояло раннее утро второго дня.
Как оказалось, это станция Цвиттау.
Построившись, колонна двинулась через еще спящий городок, жизнь в котором продолжала оставаться на уровне конца тридцатых годов. Даже надписи на стенах «Евреев – вон из Бринлитца», как ни странно, отдавали чем-то довоенным.
А они явились из мира, где с трудом давался каждый вздох… Через три мили, следуя вдоль узкоколейки, колонна втянулась в долинку между холмами, где располагался производственный район Бринлитца. В утреннем свете заключенные увидели перед собой массивные очертания крыла фабрики Гофманов, преобразованного в Arbeitslager (рабочий лагерь) Бринлитц – с вышками из колючей проволоки, с казармами охраны в пределах лагеря, а за воротами предприятия располагались бараки для заключенных.
И когда, пропуская их, ворота распахнулись, во дворе предприятия появился Оскар Шиндлер в тирольской шляпе.
Глава 33
Этот лагерь, как и «Эмалия», был выстроен на деньги Оскара Шиндлера. Как вытекало из чиновничьих установок, все лагеря при предприятиях должны были возводиться за счет владельцев. Предполагалось, что промышленники получают такие доходы за счет использования дешевой рабочей силы, что могут позволить небольшие затраты на колючую проволоку и стройматериалы. На деле же наиболее знаменитые промышленные фирмы Германии – заводы Круппа и «ИГ Фаббен» – возводили свои лагеря из материалов, пожертвованных СС, и за счет предоставляемой им бесплатной рабочей силы. Оскар не пользовался таким благоволением СС, ему удалось выторговать у Боша всего несколько вагонов цемента, за которые тот взял с него по ценам черного рынка. Из этого же источника он получил от двух до трех тонн бензина и мазута, необходимых для поставок продукции. Колючую проволоку для лагеря он привез с «Эмалии».
