Они ничего не замечают вокруг: вскрикивают, хватают друг друга, жестикулируют, куда-то влекут. Эмоции у обоих перехлестывают через край, и постепенно за ними, как на экскурсии, начинает ходить толпа, человек, наверное, в пятьдесят. Некоторые даже пытаются задавать вопросы, и Валентин, как бы продолжая беседу, темпераментно отвечает на них. Время от времени они вспоминают и обо мне и тогда оборачиваются, удивляются: ну, где ты там, почему отстаешь?.. Я, в свою очередь, показываю, что все в порядке, все хорошо, я никуда не делся, не отвлекайтесь на всякие пустяки.
У меня возникает странное ощущение, что я здесь лишний, что не надо мне подходить, подделываться под их искренний энтузиазм. Проникнуться им я все равно не смогу. И если я сейчас сверну за угол и растворюсь, если я исчезну без слов, без звука, без прощания, без следа, то никто на это и внимания не обратит.
Ужасное это чувство.
Когда ты есть и одновременно – тебя как бы нет.
Не понимаю, откуда оно вдруг взялось.
Нисколько не лучше мне и в кафе, куда нас вызванивает Ренат упорными напоминаниями по телефону. Лишь только мы сдвигаем столики и рассаживаемся, лишь только я представляю Алю, а ей, по очереди, остальных, как нас тут же выбрасывают из головы и запузыривается полемика, длящаяся, по-моему, уже месяца три. Ренат, который по образованию экономист, объясняет, что из кризиса есть только два принципиальных выхода. Первый – это дать деньги народу, ну не прямо, конечно, а через организацию большого объема специальных работ. Получив деньги, граждане начнут покупать товары, оживет торговля – пойдут заказы на производство, оживет производство – начнут выплачиваться зарплаты. Цикл замкнется, произойдет базовая стабилизация экономики. Это классический кейнсианский рецепт, уже проверенный, его использовал Рузвельт во времена Великой депрессии.
На это Андрей Павлович, который по обыкновению уткнулся носом в стакан, скрипучим голосом замечает, что насчет Рузвельта еще ничего неизвестно.
– Есть квалифицированное мнение, и я разделяю его, что если бы Рузвельт твой выдающийся ничего такого не делал, то и депрессия, предоставленная сама себе, закончилась бы гораздо быстрее.
А второй выход, объясняет Ренат, это дать те же деньги банкам в виде государственного кредита. Банки, в свою очередь, кредитуют этими деньгами производство, снова – выплата стабильных зарплат, выпуск товаров, которые гражданам теперь есть на что покупать. Это уже либеральная рецептура, ей сейчас следуют практически все…
На это Андрей Павлович тем же скрипучим голосом замечает, что вот дали банкам кредиты, те купили валюту и вывели ее за рубеж. Ни в какое производство вкладываться и не подумали. Доллар и евро, разумеется, подскочили, рубль резко упал. Чисто финансовые выгоды этой операции очевидны, банки в прибыли, а экономика по-прежнему – на нуле…
– Ну, хорошо, а что по этому поводу думают либертарианцы?[2]
Андрей Павлович наконец вынимает нос из стакана и сообщает, что для истинных либертарианцев кризис – это… это как насморк. Если насморк лечить, то он проходит через неделю, а если не лечить, то – через семь дней.
– После этого – не значит вследствие этого, – возвещает он.
– Ничего не понимаю, – растерянно говорит Аля.
Андрей Павлович обращает благосклонный взгляд на нее.
Брызжут бликами толстенные стекла очков.
– Ну, это нормально, – неторопливо кивает он. – Это, можно сказать, состояние всей мировой аналитики: тихая паника, переходящая в полный бардак. Только вы откровенно признаетесь в том, что не понимаете, а аналитик, если ему задать такой же вопрос, будет долго и красиво рассказывает о ставке рефинансирования, о токсичных деривативах и прочих мало понятных вещах. Однако суть – та же самая…
Обстановка несколько накаляется. Ерофей, который два дня назад прилетел из Америки, весело говорит:
– А вы знаете, как протекает кризис у них? Квартиры подешевели вдвое, машины – втрое, бензин – чуть не в четыре раза, клянусь… Причем зарплаты, подчеркиваю, остались на прежнем уровне…
– Так где же кризис? – интересуется Аля.
– Вот и я тоже спрашиваю у них: где же кризис? Ну как же, отвечают, а вот – в газетах, по радио, по телевидению… Американцы как дети: верят всему, что им говорят.
Происходит бурное столкновение мнений. Валентин, устроившийся во главе стола, высказывается в том духе, что правильно, никакого кризиса нет, нам просто показывают грандиозный спектакль, в действительности же идет перераспределение глобальных ресурсов, тотальная экономическая война, к власти рвутся новые мировые элиты. А то, что мы воспринимаем это как кризис, ну так всегда: паны дерутся – у холопов чубы трещат.
В свою очередь Андрей Павлович, решительно отодвигая стакан, заявляет, что порочна вся современная банковская система. Когда мы сдаем, к примеру, в камеру хранения на вокзале велосипед, мы же тем самым не предоставляем дежурному право ездить на нем. Пусть даже он согласен за это платить. Однако же мы не платим банку за хранение наших денег, напротив, мы требуем, чтобы банк платил нам. То есть на самом деле деньги мы не храним, а сдаем их как бы в аренду и получаем соответствующий процент. Вот это тотальное ростовщичество и уродует экономику.
– И как этого избежать? – немедленно спрашивает Ренат.
Андрей Павлович молча пожимает плечами.
И тогда Ренат, который уже слегка закипел, говорит, что не следует прикрывать псевдонаучными концепциями конкретные факты. Кризис – это сейчас доминирующая реальность, он диагностируется, например, по росту безработицы в тех местах, где закрываются градообразующие предприятия, также – по росту цен, по инфляции, по количеству обанкротившихся банков и фирм. Конечно, в первую очередь гибнет декоративный менеджмент, гибнет офисный бентос, планктон, те мальчики с девочками, которые непонятно зачем сидели во всех учреждениях. Но ведь это только начало. Огонь редко выжигает одну сухую траву; как правило он потом перебрасывается на кустарник, и далее – на деревья.
Все, как по команде, обращаются к Маше, сохраняющей, в отличие от других, удивительное спокойствие, и Маша, подняв указательный палец, научным голосом разъясняет, что, согласно всем социологическим данным, протестные настроения россиян пока очень невелики.
– Огня, если пользоваться этой метафорой, еще нет, и я бы сказала, что даже запаха дыма еще не чувствуется. Хотя, разумеется, скоро начнет проступать эффект обманутых ожиданий, тогда протестный потенциал, естественно, будет расти. Другой вопрос – как быстро и до каких величин?
– Вот это-то как раз и тревожит, – задумчиво говорит Борис, сидящий рядом со мной. – У россиян ведь нет опыта последовательной, спокойной, в рамках закона, борьбы за свои права, зато есть опыт тотальных, разрушительных революций…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
