думаю, что его тело чувствовало хоть что-то. Некоторые вампиры добровольно выбирают сон, но, конечно, не в таком юном возрасте, как Седрик. Когда вампиру становится больше восьмидесяти тысяч лет, жизнь уже не приносит особой радости, и они предпочитают, скажем так, сон. Но Седрик… Мне безумно стыдно за то, что я сделал с собственным братом.
На лице Маркуса отразилась такая боль, что я решила больше не упоминать о его трагедии. Но я вдруг вспомнила о Грейсоне: мне стало интересно, что происходило с ним после его приезда в мой монастырь.
– А что с Грейсоном? – робко спросила я Маркуса, боясь, что он мог неправильно истолковать мое любопытство.
– Не волнуйся, он уехал, – спокойным тоном ответил Маркус.
– Он рассказывал тебе о том, что происходило в его поместье?
– Да, он честно признался мне в том, что издевался над тобой. Приношу за это свои извинения. Но Брэндон сказал, что ты отчаянно отрицала мою осведомленность насчет тебя и Седрика. Почему?
– Не хотела втягивать тебя в это, – честно сказала я.
«Грейсон все ему рассказал? И о том, что одержим моим телом настолько, что едва не похитил меня из монастыря?» – удивилась я.
– Грейсон уехал? Куда? – уточнила я.
– Когда я сказал ему, что родители хотят вернуть тебя Седрику, Брэндон был взбешен этим известием. Чем ты успела так ему досадить? Он сказал, что мы делаем большую ошибку и что он жалеет о том, что не убил тебя. Но, к счастью для нас, ты жива и вернешь нам Седрика. – Маркус взглянул на меня, и его глаза потеплели.
– Но Грейсон угрожал мне, что расскажет обо мне и Седрике всем вам. Он говорил, что…
– Он никогда ничего не скажет – он поклялся об этом.
– А как ты и Маришка? – спросила я, удовлетворившись новостями о Грейсоне и теперь желая узнать о браке самого Маркуса.
– У нас все великолепно: ждем первенца. – Маркус улыбнулся. – Мальчика.
Я тоже улыбнулась до самых ушей: вот это новость! Как замечательно, что Маркус скоро станет отцом!
– Поздравляю! Это так здорово! – искренне поздравила его я. – Уверена, ты будешь прекрасным отцом. И когда вы ждете малыша?
– Через четыре месяца.
Так, продолжая дружескую беседу, мы разговаривали всю дорогу до ближайшего отеля, где для меня был снят отдельный люкс. Персонал отеля с почтением смотрел на меня и просил окрестить их крестным знаменем (это мне переводил Маркус), что я и делала, помня о том, что еще недавно была сестрой Элоизой – невестой Христовой.
Маркус провел меня до двери моего номера.
– Какой твой любимый цвет? – спросил он. Теперь он относился ко мне совершенно по-другому, чем тогда, в Праге. Наверное, сейчас он высоко ценил меня за то, что, благодаря мне, вновь обретет брата.
– Белый, – ответила я, желая предстать перед Седриком воскресшим ангелом.
Маркус молча кивнул и ушел, а я открыла дверь номера и, зачарованная застыла на пороге.
Как давно я не видела нормальной удобной мебели! Пять лет меня окружали лишь каменные своды, а в моей низкой маленькой келье не было ничего, кроме жесткой деревянной постели. А здесь был человеческий мир, из которого я была похищена и заперта в тюрьму монастыря. Мебель: стулья, столы, кровать, софа, комод, украшения, статуэтки, картины, шторы, часы – все это было почти забытым.
Я зашла в ванную комнату и счастливо рассмеялась оттого, что могла принять ванну и искупаться под душем в горячей воде, а не под ледяной водой, бегущей тонкой стрункой из ржавого высокого крана, под которым мне приходилось мыть себя в монастыре. Шампуни, гели, кремы привели меня в восторг, ведь в своей тюрьме я пользовалась лишь дурно пахнущим хозяйственным мылом.
Последний раз я видела свое отражение пять лет назад, и сейчас, посмотрев на себя в зеркало, я вскрикнула от ужаса: на меня смотрела измученная бледная женщина с впалыми худыми щеками и бледно-фиолетовыми синяками под глазами, одетая в грубую черную мешковину, а ее шею тянул большой деревянный крест.
Мой вид так шокировал меня своей безобразностью, что я горько заплакала. Я в исступлении сняла с себя крест, нижнюю юбку и рясу, швырнула их на пол, осталась нагой и просто разрыдалась: я была такой худой, что ребра отчетливо выпирали над впалым животом, руки превратились в тонкие костяные ветки, а ноги стали тонкими палками. Я стала омерзительна. Мои прекрасные, длинные когда-то волосы были коротко подстрижены: в монастыре их стригли каждые два месяца, чтобы не завелись вши. Осталась лишь страшная тень от той, кем я была пять лет назад.
Вот, во что я превратилась?! В страшную худую тень! В живого мертвеца! Белая-белая, никогда за пять лет не видевшая солнца кожа, ярко подчеркивала синяки под моими глазами и делала меня похожей на вставшего из могилы покойника.
И такой меня должен был увидеть Седрик? Как я могла предстать перед ним в таком виде!
Но мне нужно было торопиться, и, отбросив жалость к себе, я с непередаваемым удовольствием приняла ванну в горячей воде с пеной, несколько раз бережно помыла волосы, которые за пять лет использования хозяйственного мыла стали жесткими и сухими, помыла тело мягкой шелковистой мочалкой и гелем, и лишь тогда почувствовала себя чистой и свежей.
Выйдя из ванной комнаты, я увидела висящее на плечиках белое платье, а рядом с ним – лежащие на стуле комплект белого нижнего белья и новые белые балетки. Я усмехнулась, подумав о том, как неловко было Маркусу покупать все это, ведь он, должно быть, ни разу не был в женских магазинах. Но мне было приятно оттого, что он не позабыл о таких вещах.
Нижнее белье село идеально, и платье тоже оказалось мне впору – оно было классического покроя, на ладонь выше колена. Я надела балетки и, открыв гардероб, повертелась у большого зеркала и с удовлетворением подумала, что теперь я была не так уж страшна. Но мое сильно похудевшее тело и короткие волосы печалили меня: мне хотелось предстать перед Седриком той, двадцатитрехлетней девушкой, а не двадцативосьмилетней худышкой, своим худым угловатым телом похожей на подростка.
Я нашла фен, высушила волосы и расчесала их. Теперь я чувствовала себя человеком. Достойной. Чистой.
Когда я спустилась к ресепшну, Маркус уже был там. Он взглянул на меня, и его лицо приняло виноватое выражение, видимо, он чувствовал свою вину за то, кем я стала, но не сказал ни слова извинения. Девушка, которой я отдала ключи от номера, тоже с удивлением уставилась на меня. Конечно! Еще час назад она видела меня монашкой!
Маркус настоял на том, чтобы я поужинала и повел меня в маленький ресторан при отеле, где я быстро перекусила салатом и водой. За пять лет скудной монастырской пищи мой желудок
