Они наконец вошли в подъезд, перейдя на полушепот — ощущение, что и здесь небезопасно, что и здесь могут быть чужие уши, видать, передалось обоим. Алексей снова нагнулся к женщине, прошептал:
— Давайте знаете как сделаем? Вы меня пустите в квартиру Антона Григорьевича, я там и отсижусь, пока бандюгу этого не поймают. Они ж к Антону Григорьевичу не пойдут меня искать, как вы думаете?
— Ох и не знаю я, Коля! Там же у него такие ценности… Да ты не обижайся на меня, я просто как бы вслух думаю… А с другой стороны, ты-то свой, мне Маринка рассказала — если б не ты, то и книжек бы тех не было, верно? А, была не была! Давай так и сделаем, Коленька! Ну а найдут тебя мы с Маришей вроде как ни при чем. Только не найдут, я им ключи не дам, пусть и не надеются! А станут угрожать — ихнему главному прокурору позвоню. Сколько надо, столько и буду звонить, пока до него не доберусь.
Он ничего не отвечал ей, слушал все эти смешные ему рассуждения и думал о двух самых главных для него сейчас вещах: о том, что должен продержаться, не попасться до приезда брата Леонида, и о том, как воспримет его появление Марина. Небось клянет себя, что связалась незнамо с кем, с без пяти минут уголовником. Да и то сказать: молодая еще, красивая, журналистка — все при ней, и рядом он — без дома, без места в жизни…
Уже у двери квартиры Никонова сказала:
— Погоди здесь, Коля, я сейчас тебе ключи вынесу.
Он было обиделся на нее немного — боится в дом пускать, но тут же и смягчился, услышав, как она добавила с материнской интонацией:
— Что-то ты, Коленька, бледный какой-то. Проголодался поди, да? Ну ничего, я тебе сейчас супчику принесу. — Она открыла дверь своей квартиры и аж всплеснула руками, чуть не выронив сумку на пол: — Ой, что это я тебе буровлю-то! Ведь Маришка-то дома уже! Вот и поговорите сами между собой!
Алексею показалось, что время остановилось. Возможно, это неприятное ощущение усугублялось гробовой тишиной, царившей в квартире старого коллекционера — окна были наглухо закрыты, за то время, что старик находился в больнице, встали все его часы, включая и напольные. Он вглядывался в тускло поблескивающие в сумеречном полумраке циферблаты, будто говорящие ему: «Жизнь остановилась, раз хозяина нет дома, и войдет в привычную колею только с его возвращением… Да мы и сами не прочь передохнуть…»
Он услышал легкий скрип двери, шорох, резко обернулся и не столько разглядел, сколько ощутил всеми органами чувств — пришла Марина.
Он подошел к ней, но она, странное дело, не сделала даже малейшего движения ему навстречу, и он остановился, чувствуя легкое шевеление воздуха от ее дыхания.
— Не боишься? — спросила она, все так же неподвижно стоя у порога, словно не решаясь покинуть его, переступить некую грань, отделяющую ее от чего-то постыдного и необратимого.
— Значит, ты все-таки поверила этим бредням, — сказал он горько.
— Конечно, — просто ответила Марина, стараясь увидеть его глаза. Он не заметил в ее взгляде ни страха, ни смущения.
— Почему?
— Я же тебе не мама, — усмехнулась Марина. — Это ей ты мог задурить голову насчет того, что ни в чем не виноват…
Повисла тягостная тишина.
— Может, мы с тобой выпьем чего-нибудь? — не очень уверенно предложил Алексей, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — Наверняка ведь у папаши твоего есть заначка…
Она снова усмехнулась:
— Есть. Правда, вряд ли выпивка что-нибудь изменит, но давай…
Он помрачнел.
— Что, по-твоему, уже ничего изменить нельзя, да? А как же все слова, заверения, даже твои слезы… все это… все это… — Он запнулся. — Ты же ведь сама говорила, что любишь меня такого, каков я есть! И ты вот так, сразу и поверила? Ну и что? Теперь укажешь мне на дверь?
— Вот уж никогда не думала, что ты способен на такую… на такую красноречивую истерику, — спокойно сказала она. — Знаешь, она тебе как-то совсем не к лицу…
— А что, что мне к лицу?! — снова не выдержал он. — Нож, пистолет в руке, искаженная от злобы рожа? Это мне к лицу, да?
— Успокойся, — спокойно сказала она и вышла на кухню. Вернулась с бутылкой вина и двумя бокалами. Молча разлила вино, протянула один бокал ему, продолжила разговор: — Ты так странно нервничаешь, будто и впрямь виноват во всех тех грехах, в которых тебя обвиняют. — Потянулась к нему своим бокалом. — Прозит.
Оба молча осушили свое вино, посидели, оглушенные возникшей паузой.
— Самое смешное, что они правы, — угрюмо произнес Алексей. — И меня совсем не зря разыскивают по всей стране. Да, я бежал из колонии, куда попал за чужие грехи, да, я фактически ограбил человека, который обобрал моих однополчан, на мне даже чужая кровь есть — не на войне, здесь уже, в так называемой мирной жизни…. Но знаешь, я не чувствую себя виноватым ни в чем, потому что ни разу — слышишь? — ни разу я не поступился ни честью, ни совестью! Меня убивали, я числился в покойниках, и вот я воскрес, чтобы узнать, что на меня объявлен всероссийский розыск! Ну и черт с ним! Ты только скажи мне: ты со мной или?.. У тебя сейчас хорошая возможность поставить точку и не мараться ни в каком дерьме, которым меня уже вовсю поливают и неизвестно сколько еще будут поливать потом…
— Милый, зачем ты так кричишь? — мягко сказала она. — А насчет того, с кем я… Я тоже, как и ты, горжусь тем, что никогда ничего не делала вопреки совести или вопреки убеждениям. Я не могла бы полюбить, если бы не видела в тебе того человека, который моей любви достоин… Извини, что приходится это говорить. А оттого, что кто-то что-то объявил по телевизору — ничего изменить не может. Я как верила тебе, так и верю. Это можешь изменить только ты сам… Вот такое вот у меня убеждение… Хочешь переубедить меня? Попробуй…
Она помолчала, налила еще вина себе и ему, положила свою прохладную ладонь на его руку, добавила:
— Я только об одном прошу тебя — никогда мне не лги. Лучше рассказывай все как есть. Тогда я тоже буду с тобой откровенна до конца… Да, и чтобы расставить все точки над «i», сразу скажу: мне известно, что ты знаешь про завещание… — Она сглотнула горький комок и с трудом договорила: — Про завещание моего отца.
— Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, — тяжело роняя слова, произнес он. — Что я решил использовать тебя, верно?
— Да, я не могу об этом не думать…
— Если поначалу даже и было так, то потом, чем больше я узнавал тебя, тем сильнее я… В общем, я вправду хочу, чтобы мы были вместе. Подожди, я еще найду свое место во всем этом бедламе, и у нас с тобой будет просто чудесная жизнь, я тебе обещаю! А коллекция… коллекция мне не нужна, мне просто надо было найти способ встретиться с братом Леонидом. И я очень хотел бы управиться до того, как меня заметут… Если, конечно, — сказал он вдруг с лукавой улыбкой, — заметут, в чем я сильно сомневаюсь… Вот такие вот пироги, Мариша.
— Ну вот, вроде как замуж зовешь, а сам собрался садиться, — печально сказала она, словно не слыша его последних слов.
— Я ж говорю — это бабушка надвое сказала насчет садиться. Но если честно, очень многое тут будет зависеть от моего братишки…
— Коля… — мягко сказала она.
— Ты разве не слышала? Меня зовут Алексей, — поправил он. — Алексей Остроумов. А по паспорту я сейчас и вовсе Расторгуев Василий Викентьевич. Видишь, какая путаница — такой у честных людей не бывает…
— Да-а, — протянула Марина. — Это уж точно. Но все-таки позволь, я пока буду называть тебя прежним именем… пока не привыкла… О, господи, зачем ты только свалился на мою голову! И, главное, во всем у меня теперь облом! Только полюбила — вдруг нате вам! Только узнала про отца, а он… Не жизнь — какая-то сплошная черная полоса!
Он прижал ее к себе, как маленькую, ласково принялся гладить по голове, испытывая от этих невинных прикосновений такую нежность, какой не знал никогда в жизни.
— Ну что ты, что ты, что ты, Манечка, — бормотал он, — успокойся, родная. Ну, я плохой, но Антон-то Григорьевич ведь хороший, и он жив, что ж ты его хоронишь раньше времени? Успокойся, поставят его на ноги. Ленька приедет — придумает что-нибудь и насчет заграничных врачей, будем папу как президента Ельцина выхаживать.
— Ну и что? — всхлипнула она. — Мы его вылечим, он придет в себя, вернется, а коллекции больше уже нет? Вот уж когда его не спасут никакие врачи!
Алексей даже засмеялся — так вот чего она еще боится, глупая! Он еще крепче обнял ее за плечи.
— Да ты что, правда, что ли, так думаешь? Да никуда она не денется, эта коллекция! Она же только предлог! Мне нужно встретиться с братом, вот и все. Не могу же я всю жизнь где-то прятаться, отсиживаться! Я жить хочу!
Марина отстранилась от него, вытирая слезы.
— Когда должен приехать твой брат? — совсем другим, деловитым тоном осведомилась она.
— Если он вылетит сразу после получения письма… извини, но пришлось пойти на обман, послать ему письмо от имени Антона Григорьевича… то он будет здесь если не завтра, то послезавтра — точно. Он обязательно прилетит! Мало того что для него, для чудилы, птицы и все, что с ними связано, — главное хобби. Но я ему еще написал от себя, что я жив и здоров и что жду его здесь — я указал в письме этот адрес и телефон. Понимаешь, я же числился погибшим… Я к тому, что это немного извиняет мой подлог, разве нет? Хотя что я буду делать, если сюда нагрянет какой-нибудь ОМОН ума не приложу…
