Теперь к делу. Поскольку я — человек совершенно одинокий и не имею ни родственников, ни просто родственной души, которой мог бы передать эстафету собирательства интересующих меня (и Вас!) книг, то я принял решение…»
Далее, за большим количеством вежливых слов, говорилось об условиях передачи собрания, которые Леонид Александрович опустил и прочел ниже:
«Уповаю лишь на то, что вы не откажете мне в моей просьбе приехать в Россию, ибо сам я уже не в состоянии передвигаться, не говоря уж о возможности сколь-нибудь продолжительного путешествия… Поэтому убедительно прошу Вас, не откладывая в долгий ящик, навестить меня лично и ознакомиться с моим собранием книг…
…На всякий случай сообщаю, что это письмо — дубликат. Оригинал же я пересылаю Вам с великодушной помощью Вашего уполномоченного Евгения Кирилловича Чванова. Его отзывы о Вас лишь укрепили меня в принятом решении и развеяли последнюю толику сомнений, вызванных, скорее всего, моим почтенным возрастом — в семьдесят пять человек иногда становится излишне подозрительным и недоверчивым, особенно если он проживает в условиях нынешней России.
Как я уже сказал, Евгений Кириллович любезно согласился передать Вам это письмо, а вместе с ним — мои надежды на скорую с Вами встречу. Только не подумайте, что я тороплю Вас. Но надеюсь, Вы без труда поймете мое нетерпение — времени у меня осталось совсем немного. Искренне рассчитываю получить Ваше согласие на встречу…
С нетерпением жду Вашего ответа. Еще с большим нетерпением — личной встречи с Вами.
Если Вас не затруднит уведомить меня о Вашем решении заблаговременно, очень просил бы Вас сделать это.
Извините за столь сумбурное и сбивчивое письмо, но в последнее время мое здоровье оставляет желать лучшего, так что, уважаемый Леонид Александрович, не обессудьте. И простите старика.
Уверен, что Евгений Кириллович сумеет рассказать о нашей с ним встрече со всеми подробностями.
С уважением и искренним пожеланием здоровья и всяческих успехов Антон Григорьевич Краснов».
Затем Леонид обнаружил постскриптум, в котором старик, опасаясь излишнего интереса нечистоплотных журналистов и книжных «жучков», убедительно просил его, «буде он приедет», не разглашать причин своего появления в России.
Внизу страницы стояла замысловатая закорючка — по-видимому, подпись…
Остроумов прочел на конверте адрес. Впрочем, название улицы ему, не москвичу, ни о чем не говорило.
— Занятно, занятно, — произнес Леонид Александрович себе под нос, легонько барабаня пальцами по конверту. — Обязательно нужно слетать к старику. Да и Соне пора навестить мать. Гм… Почему же Евгений не сообщил мне о том, что привез письмо?
Наконец Чванов появился на пороге.
— Вызывали, босс?
— Да-да, — пробормотал Остроумов, так и не решивший, с чего должен начать свой непростой разговор с референтом. В ушах стояли слова жены о нечистоплотности этого человека, перед глазами словно воочию витала редкая книга, «о которой никому не известно», а всего в двух милях отсюда местные полицейские разбирались с чуть не отдавшим богу душу главным бухгалтером компании «Остроумов фэрмаси». Леонид чувствовал: что-то здесь и в самом деле не так.
— Присаживайся, Женя. — Он указал Чванову на диванчик, на котором совсем недавно сидела его потрясенная последними событиями жена.
Евгений Кириллович скромно устроился на самом краешке, сидел, ожидая вопросов хозяина.
— Даже не знаю, как и сказать, — начал он.
— Вы по поводу гибели Куркибы? — осторожно осведомился Евгений Кириллович.
— В общем, да… то есть не совсем… — запинаясь, выговорил Остроумов, ненавидящий официальные беседы и до сих пор так и не научившийся ведению деловых переговоров, встреч с журналистами и представителями других фирм. Это тяжкое для него бремя с удовольствием возложил на себя Чванов. Но не мог же Евгений Кириллович допрашивать сейчас самого себя…
— Я вас слушаю, Леонид Александрович, — словно прочитав его мысли, бодро проговорил референт.
— Полагаю, полиция знает свое дело, не так ли?
Чванов с готовностью кивнул.
— Разумеется, босс. Я лично знаком с их начальником и считаю его человеком компетентным. Этот обязательно докопается до истины.
— Ладно, бог с ними, с полицейскими, хотя это все очень некстати! неопределенно сказал Остроумов. — Журналисты опять же, черт бы их подрал!
— Леонид Александрович, даже не думайте об этих бумагомараках! успокоил босса Чванов. — Беру на себя. Не в первый раз, как говорится…
— Вот и хорошо. — Остроумов поднял голову, чтобы лучше видеть глаза собеседника и спросил наконец о главном: — Женя, почему ты ничего не сказал мне о письме Краснова?
Чванов на мгновение переменился в лице, но тут же справился с собой, хлопнул себя по лбу.
— Виноват. Ви-но-ват, Леонид Александрович! — с очень натуральным огорчением воскликнул он. — Устал с дороги. Потом эта чертовщина с Куркибой… Совершенно вылетело из головы, напрочь! — Он вдруг обезоруживающе улыбнулся и пояснил: — Видите ли, я так спешил обрадовать вас известием о той книге, что… Простите еще раз, Леонид Александрович. Красновское письмо у меня в кейсе. Вы не подождете еще немного, я сбегаю к себе в коттедж и тут же вернусь. И тогда уже, с письмом в руках, расскажу вам обо всем, что касается Краснова…
Остроумов согласно кивнул — давай, мол, жду.
Чванов испарился, мучительно думая на бегу о том, как Остроумов мог узнать о липовом красновском письме. Это была еще одна загадка из тех, от которых ему становилось нехорошо… Откуда ж ему было знать, что еще вчера вечером человек, которого он звал про себя мучителем или Васей-Ваней, сгонял в Шереметьево и, заплатив зеленой бумажкой, уговорил стюардессу рейса «Москва — Никосия» переправить на Кипр конверт с письмом, присовокупив его на месте к контейнеру авиапочты…
В ожидании Чванова Остроумов аккуратно сложил красновское письмо, чтобы убрать его в конверт, — делал он это машинально, не глядя, думая о том, когда будет лучше всего выбраться в Москву. Похоже, лучше особо не тянуть… И вдруг рука его наткнулась на еще один листок бумаги в конверте, который он сразу как-то не заметил. Он с любопытством извлек этот листок и замер, едва увидев почерк, которым он был исписан.
Вот оно — то, чего Леонид Александрович подспудно ждал все эти годы. Волнуясь, он прочел:
«Здравствуй, братишка, здравствуй, мой сладкоголосый соловушка! Как тебе живется-можется? Я слышал, неплохо. Не знаю, рад ли ты этому письму. Не хочу тебя ни в чем обвинять, но жизнь не раз давала мне возможность убедиться, как деньги портят человека, а большие — в особенности. Короче говоря, к радости ли, к горю ли, а только я жив и, в общем-то, здоров. И вот решил напомнить о себе. Не буду тебе говорить, чего мне стоило тебя найти, но раз уж нашел, обращаюсь к тебе с делом, вернее, с предложением вернуть должок. Я бы хотел, чтобы ты прилетел в Москву и, пользуясь своими связями и капиталами, вытащил меня к себе. Как — подумай, тебе оттуда виднее, тем более что ты при деньгах, и, насколько я понимаю, немалых. Вообще, когда мы с тобой прощались навсегда, я тебе что завещал, помнишь? Я тебе завещал помогать людям. А ты? Хапнул деньги и жируешь, прости господи. Так любой дурак может, на халяву-то. Или я в чем ошибаюсь? Коли так — буду только счастлив. Как бы то ни было, думаю, что для тебя выполнить скромную просьбу воскресшего брата — сущий пустяк. Заодно, говорю, и отблагодаришь меня за все хорошее. Ведь если б не я — куковать бы тебе до сих пор на Болотах!
Вся моя надежда на то, что ты не изменился, братка. В душе, я имею в виду. Поэтому не обижайся, если я что не так сказал. Просто здесь я вроде как до сих пор в покойниках числюсь, и жизни моей тут одна дорога — за решетку. А я еще не старик пока, и пожить по-людски совсем не против, даже вот собираюсь жениться на совершенно замечательной женщине. Так что давай выручай меня поскорее, а я тебя еще разок отблагодарю. Как — расскажу при встрече, это касается твоих финансовых дел. Ты только приедь, а уж я найду тебя сам. Так что до скорого, братка. Бывай здоров!
Леха».
Почему-то сразу вспомнился тот смородиновый куст, под которым он лежал в тот день, когда они с Лехой виделись в последний раз, его одуряющий запах — он навсегда остался в его памяти, как запах родины, как память о погибшем Лешке. О чем разговор, Алеша, надо — дак помогу. За счастье почту! Если б не ты, любимый старший братан, где бы я был теперь? И то ведь сказать, вот вспомнить если тот день: он сам в какой большой беде был, Леха-то, а как все тогда предусмотрел. И ведь если б не Лешка — не видеть бы ему ни Сони, ни всего того счастья, в котором он так бессовестно купается теперь. Он, видите ли, подштанники в Париже покупает, а Лешку там небось обложили, как волчару какого. В лучшем случае что он имеет-то? Пенсию? А может, еще и той не положено… Но почему его записка оказалась в красновском письме? Что за загадка? Спросить у Чванова? Э, погоди, погоди… Нет, видать, не случайно Евгений все же не упомянул про письмо, что-то тут… Какой-то непростой узелок завязался. И насчет финансов Лешка чего-то намекает… А вообще — черт с ним. Главное, праздник-то, праздник какой — Лешка жив!
