Леха».
Почему-то сразу вспомнился тот смородиновый куст, под которым он лежал в тот день, когда они с Лехой виделись в последний раз, его одуряющий запах — он навсегда остался в его памяти, как запах родины, как память о погибшем Лешке. О чем разговор, Алеша, надо — дак помогу. За счастье почту! Если б не ты, любимый старший братан, где бы я был теперь? И то ведь сказать, вот вспомнить если тот день: он сам в какой большой беде был, Леха-то, а как все тогда предусмотрел. И ведь если б не Лешка — не видеть бы ему ни Сони, ни всего того счастья, в котором он так бессовестно купается теперь. Он, видите ли, подштанники в Париже покупает, а Лешку там небось обложили, как волчару какого. В лучшем случае что он имеет-то? Пенсию? А может, еще и той не положено… Но почему его записка оказалась в красновском письме? Что за загадка? Спросить у Чванова? Э, погоди, погоди… Нет, видать, не случайно Евгений все же не упомянул про письмо, что-то тут… Какой-то непростой узелок завязался. И насчет финансов Лешка чего-то намекает… А вообще — черт с ним. Главное, праздник-то, праздник какой — Лешка жив!
Леонид Александрович распахнул настежь двери кабинета, вышел в залитую солнцем аллею сада. Несколько раз прошелся по прямой как стрела дорожке, покрытой мельчайшим гравием.
— А вот и я, — донесся до него голос Евгения Кирилловича. — Принес письмо, извините, Леонид Александрович, что запамятовал в суматохе.
— Спасибо, — думая о своем, равнодушно отозвался Остроумов, беря у него из рук конверт. — Так, Женя. Планы мои изменились. К завтрашнему утру мне срочно нужен самолет. Поэтому отправляйся-ка прямо сейчас к пилотам, предупреди — пусть готовят борт.
Евгений Кириллович аж открыл рот от изумления.
— А… А как же с книгой?
— А что с книгой? Полетишь со мной, там и решим. Надо будет — я ее посмотрю хотя бы. Мне в Москве нужно утрясти одно дельце. А ты тем временем встретишься с клиентом, договоришься обо всем.
— Он просил аванс, — напомнил Чванов.
Остроумов резко повернулся к нему. Подошел вплотную.
— Ответь мне на один вопрос, Женя, — неожиданно жестко проговорил он, — только честно. Соврешь — я тебя в порошок сотру, на улицу выброшу, как шелудивого пса! Скажешь правду — какая бы она ни была — так и быть, отпущу невредимого, больше того, с отступными.
Не то смутило Чванова, что босс говорил с ним небывало резко — смутило то, что за каждым его словом ощущалась сила, о существовании которой раньше Чванов даже не догадывался.
— Леонид Алекса…
— Заткнись! — резко оборвал его Остроумов. — И отвечай — вся эта история с новым томом «Истории птиц» — это липа?
Евгений Кириллович открывал и закрывал рот и, кажется, не в силах был сейчас произнести ни слова.
— Считаю до трех! — безжалостно сказал Остроумов. — Раз. Два…
— Да, да, да! — прорвало наконец Евгения Кирилловича. — Понимаете, мне срочно понадобилась большая сумма! Вы хотели честно, да? — Выражение лица референта менялось на глазах. Страх и ненависть стерли его правильные, породистые черты. — Я хотел зажить самостоятельно! Я ненавижу, когда мной командуют! Я сам руководитель! У меня четыре языка! Я готовился, я престижный институт кончал! А вы… Если бы не ваша жена, не Софья Михайловна, вы бы просадили свой начальный капитал до последнего цента и сейчас собирали бы ракушки на пляже! Вы честно хотели, да? Ну так вот… Слушайте, честно: я хотел разорить вас, завладеть компанией, поняли! — Он кричал, чуть ли не бился в истерике. — Да, это я заказал все эти бредовые статьи! Газета «Правда про некоторых» — это я, я! — Он вдруг спохватился, что сказал слишком много, замолчал.
Остроумов положил ему на плечо свою тяжелую руку.
— Это ведь ты подмешал Куркибе яд, сука, — произнес он уверенно. Надо бы тебя сдать, но раз уж я дал слово — я его сдержу. Если дальше поведешь себя честно — ничего тебе не будет. Я, мразь ты этакая, слов на ветер не бросаю… В общем, так. После того как вернемся из Москвы, выписываю тебе чек на двести пятьдесят тысяч — и можешь катиться. А пока отработаешь полученное от фирмы…
— Вы говорите чек? — переспросил обрадованный таким поворотом дела Чванов. — А наличными нельзя?
— Как тебе будет угодно, — равнодушно отозвался Остроумов. — Но сперва ты сделаешь то, что я от тебя потребую, иначе никаких наличных.
У Чванова возник какой-то безумный порыв: пасть на колени, приложиться к руке.
— Я согласен, — все так же тихо сказал он, отгоняя это позорное наваждение, и спросил, чтобы поддержать вконец раскисшее самолюбие: — А зачем я вам в Москве-то нужен?
— Все узнаешь на месте. Там же и распоряжения будешь получать, презрительно отрезал Остроумов. — И попробуй только не выполнить…
— Что-то многовато у вас условий, вам не кажется? — угрюмо заметил Чванов, втягивая голову в плечи от собственной дерзости.
— Ты меня, видать, плохо за это время узнал, Женя. — Леонид Александрович зловеще улыбнулся: — Думаешь небось, так — миллионеришка задрипанный, выскочка, деревня, да? Можно, мол, его, лоха, дурить, обдирать, как только душа пожелает, так, да? Так, так, не мотай башкой. Я ж по глазам твоим шакальим вижу, что у тебя за мысли. — И приказал: — А ну-ка иди сюда!
Остроумов сошел с дорожки и приблизился к древнему хозяйственному сарайчику, сложенному из добротного кирпича. Вилла сменила нескольких хозяев, каждый из которых вносил в ее ансамбль свою лепту, так что никто бы уже не мог вспомнить, когда и для чего он был выстроен. Чванов знал лишь, что в этом кирпичном уродце хранится садовый инвентарь, инструменты и всяческая рухлядь.
Евгений Кириллович вопросительно посмотрел на босса — ну и что, мол, дальше-то? Но Леонид Александрович и не думал что-нибудь говорить, он вдруг совершил какое-то движение левой рукой — столь молниеносное, что Чванов не заметил самого удара, увидел лишь его последствия — большую рваную дыру, мгновенно возникшую в плотной кирпичной кладке. Не веря своим глазам, Евгений Кириллович какое-то время тупо рассматривал ее, даже и после того, как Остроумов, так больше и не проронив ни слова, ушел в дом… И только какое-то время спустя Евгений Кириллович наконец сообразил, что его поразило сильнее всего. Он вспомнил, что Остроумов, нанеся свой страшный удар, даже не поморщился от боли — словно проткнул не кирпичный монолит, а бумажную перегородку китайской фанзы…
В коттедже Чванов бросился на свою кровать, перевел дух. Он вдруг живо представил, во что могла бы превратиться его голова, вздумай разгневанный Остроумов отводить душу не на стенке, а на его, Чванова, интеллигентной физиономии.
Залпом хватанув стакан неразбавленного джина, он выскочил из коттеджа и быстрым шагом, чуть ли не бегом направился к шоссе, чтобы как можно скорее добраться до небольшой виллы по соседству, где проживал личный пилот его босса.
Глава 12
Теперь, когда она знала, где этот гад обосновался, ей было намного спокойнее. Она летела к Димону, думая об одном: сейчас она вызовет парню «скорую» и позвонит — либо в милицию, либо этому обходительному рыжему частному детективу, который так по-людски разговаривал с ней на Петровке, в МУРе. Она должна, должна отомстить этому странному человеку, второй раз лишающему ее надежды на будущее. Он — страшный волчара, но это и его проблема: он думает, что все вокруг — мелкие жалкие твари, которые не могут ему ничего сделать. Ну, вот и посмотрит — могут они или не могут!
Она рассчитывала застать Димона впавшим в забытье, но Димон бодрствовал. Он то ли допил водку, то ли сумел ширнуться, но был как-то неестественно возбужден, глаза лихорадочно блестели, а увидев ее, нескладно замахал руками, закричал, тыча в работающий телевизор:
— Ты представляешь, эту сволочь сейчас по телевизору показали!
— Какую сволочь? — не сразу поняла Алла.
— Ну, этого урода, который мне ногу сломал!
— Небось телефоны не успел записать? А ну, переключи на ТВЦ, попросила Алла, поскольку пульт был у него рядом с подушкой. — Может, там как раз криминальные новости… как у них?..
— Петровка, 38.
Но ни на ТВЦ, ни на каком другом канале криминальных новостей уже не было, и она плюнула. Надо будет — позвонит по «02». Спросила только:
— Точно его показали?
— Ну ты чего! Я его по гроб жизни помнить буду, гада этого!
— А сказали-то что про него?
— Ну, как обычно: по подозрению в совершении ряда особо тяжких преступлений… Как-то и фамилию его назвали, и имя… Вот не помню, еще вроде как под наркозом был… Кажись, Островский, что ли… Или нет, Остроумов, как артистка, ну, помнишь, в «Зорях…»?
Алла села рядом с ним на постели, мягко положила руку на нехорошо распухшую, сизую ногу. От ноги несло жаром, как от печки.
— Да, втравила я тебя, парень…
Но он, похоже, и не думал унывать.
