— Ну, пожалуй… только скорее.
Офицеру Серебрякову пришлось в свое оправдание рассказывать то, что он уже ранее рассказывал князю Голицыну и генералу Ларионову.
Серебрякову пришлось еще прибавить, как он во второй раз попал в руки Пугачева и как тот предлагал ему вступить к нему на службу, угрожая в противном случае казнью.
Михельсон выслушал Серебрякова и, когда он окончил, спокойно проговорил:
— Словам я не верю… мне нужно доказательство.
— Ну, если вы, господин полковник, не верите моим словам, то я покажу письмо государыни императрицы, которое она изволила мне вручить для передачи графу Румянцеву-Задунайскому.
Проговорив эти слова, Сергей Серебряков показал Михельсону письмо государыни; его молодой офицер хранил, как святыню, в течение многих месяцев.
Серебряков думал, что достаточно показать ему письмо императрицы, адресованное к нашему главнокомандующему на Дунае, чтобы убедить Михельсона в своей невиновности, но полковник этим не удовлетворился.
— Письмо это не доказывает вашу невиновность, напротив, еще больше, государь мой, ее увеличивает, — холодно заметил Михельсон Серебрякову, отдавая ему письмо.
— Как! — удивился молодой офицер.
— Вы должны были бы давным-давно передать сие письмо по назначению, а вы не удерживаете.
— Но что же мне было делать, господин полковник, когда меня схватили и в течение нескольких месяцев держали под замком, как какого колодника, арестанта?
— Впрочем, относительно письма, врученного вам ее величеством, дело не мое… вы за него сами ответите… Что вы не были мятежником-пугачевцем — пожалуй, я этому поверю. Но все же, государь мой, я вынужден вас и вашего слугу держать до времени под арестом. Об вас я должен послать в военную коллегию рапорт, и до получения ответа на сие вы будете находиться под арестом, — голосом, не требующим возражения, проговорил полковник Михельсон и отдал приказ «задержать» бедного офицера Серебрякова и дворового князя Полянского.
И, по воле злой судьбы, Сергей Серебряков очутился опять, вместе с Мишухой Трубой, под арестом.
— Что же это, за что эти мытарства? За что гонения? Неужели так всю жизнь злодейка судьба будет меня преследовать? — чуть не с отчаянием воскликнул молодой офицер, очутившийся опять под арестом.
— Погоди, барин, не все же будем мы вести такую жизнь, будет когда-нибудь и на нашей улице праздник, — утешал его Мишуха Труба.
— Нет, так больше жить нельзя — я… я не вынесу… лучше смерть…
— Что ты говоришь, барин.
— Да, да, лучше смерть… чем такая жизнь.
— И всему виною ваш киязь, — мрачно проговорил Мишуха Труба.
— За меня он отдаст ответ и Богу, и своей совести.
— Наш князь искупит свою вину, загладит ее перед тобою, бария, — только бы нам до Москвы добраться.
— Как же доберемся, если мы под арестом, — возразил Серебряков Мишухе.
— Не все же, барин, станут держать нас под замком, выпустят же когда-нибудь.
— Ох, Михайло, выпустят ли?
— В неволе не будут держать. Пошлют рапорт в Питер, а оттуда придет приказ выпустить тебя на волю. В ту пору мы и пойдем с тобою в Москву-матушку, к князю Платону Алексеевичу в гости.
— Скоро ли это, Михайло, будет?
— Скоро, барин, — с уверенностью проговорил Мишуха Труба.
Но предположения дворового князя Полянского не сбылись. Из Петербурга, по прошествии недель двух-трех, пришел ответ относительно Сергея Серебрякова, далеко не в его пользу; Серебрякова указано было «немедленно под строгим караулом доставить в Петербург, а дворового парня князя Полянского, Михайлу, по прозванию Труба, выпустить на волю, как не имевшему никаких улик к обвинению его в сообществе с Пугачевым».
И вот злополучного Серебрякова повезли в Петербург, в простой телеге, под конвоем трех солдат, с ружьями, а Мишуха Труба побрел один в Москву с отчетом в своих действиях и поступках к своему господину. Ему не дали хорошенько и проститься с Серебряковым.
Императрица Екатерина Алексеевна с своим двором пребывала в Москве.
Приехала она в конце шестой недели Великого поста, присутствовала в Успенском соборе при всех богослужениях Страстной седмицы, а также и всю Пасхальную неделю.
Великая монархиня с своим народом встретила Светлый день.
По православному обычаю христосовалась не только со своими приближенными, но даже удостоились этого некоторые из народа.
Радость у москвичей была неописанная. Забыто было и так недавно постигшее Москву страшное горе: моровая язва, унесшая в могилу не одну тысячу москвичей, также забыли и про неистовства Емельки Пугачева и его мятежной шайки.
Ликовали москвичи, прославляя свою царицу, мудрейшую из женщин.
С императрицей прибыл в Москву и Григорий Александрович Потемкин, один из приближенных к императрице лиц, пользовавшийся огромным влиянием. Теперь перед Потемкиным все преклонялись, слава его была упрочена.
Княжна Наталья Платоновна, во время пребывания государыни в Москве, находилась при ней как фрейлина.
Редкая красота княжны, кажется, за последнее время расцвела еще более; она была весела, мила, хоть временами облачко грусти виднелось на ее лице. Княжна Наташа не могла забыть Сергги Серебрякова, которого она продолжала любить своей играно чистой любовью.
Прошло немало времени, как она рассталась с Серебряковым, не зная, где он, что с ним? Она не знала даже, жив ли Серебряков.
Неизвестность участи возлюбленного очень часто повергала княжну в печаль и вызывала на ее прекрасные глаза слезы.
Перед отцом и теткой она не хотела выказывать свою печаль; старалась при них казаться всегда веселой.
Как-то раз, к немалому удивлению княжны, про офицера Серебрякова заговорил с нею сам князь Платон Алексеевич.
— Наташа, ты не забыла того офицера? — как-то медленно спросил у княжны ее отец князь Платон Алексеевич.
— Какого, папа?
Княжна Наташа с удивлением посмотрела на отца; она никак не ожидала такого странного вопроса.
— Серебрякова не забыла? — переспросил князь.
Наташа вспыхнула и молчала, наклонив свою красивую головку.
— Что молчишь, Наташа?
— Папа…
— Не забыла, вижу… любишь…
— Дорогой папа, я… я не знаю… может, его давно и в живых нет?
— А если Серебряков жив?
— Вы это знаете, папа?
— Допустим, знаю… Ты, Наташа, рада этому будешь? — пристально посматривая на дочь, спросил у ней князь Платон Алексеевич.
— Папа, не скрою от вас… да, буду рада, — чуть слышно ответила княжна.
— Ты продолжаешь любить Серебрякова, я это вижу… Ты не думай, Наташа, что это будет мне неприятно… Я… я не могу насиловать твои чувства… ты можешь любить его.
— Что я слышу, милый папа! — радостно воскликнула княжна.
— Да, да… Повторяю, я не могу запретить тебе это, ты вольна в своих чувствах…
Княжна Наташа с удивлением глядела на отца. Она не могла не удивляться перемене, происшедшей с ним.
Прежде отец запрещал и думать о Серебрякове, а теперь дозволяет ей даже его любить. Что же все это значит? Что за перемена?
Этот разговор отца с дочерью произошел вскоре после того, как князь Платон Алексеевич послал Мишуху Трубу в стан к мятежникам-пугачевцам с поручением отыскать Серебрякова и привезти его в Москву.
Прошло немало времени, а Мишуха Труба не только с Серебряковым, но даже и один не возвращался.
Князь Платон Алексеевич решил, что его верного слуги, вероятно, нет в живых, злодей Пугачев, видно, его повесил; если бы Мишуха был жив, то непременно вернулся бы… Может, и Серебрякова постигла та же участь…
«Наверное так… и его смерть черным пятном падет на мою совесть… Через меня погиб офицер. В его смерти буду я ответчиком и перед Богом и перед совестью», — так часто думал князь Полянский, предаваясь раскаянию.
До князя Платона Алексеевича доходили слухи, что Пугачев с своими мятежниками потерпел несколько поражений и что недалек тот день, когда Пугачева возьмут наши солдаты живым или мертвым.
Ждали окончательного истребления пугачевцев.
С большим нетерпением поджидал этого и князь Платон Алексеевич; ему хотелось скорее узнать о судьбе Серебрякова.
Время шло, но никаких известий о нем не было.
«Погиб, непременно погиб… и все через меня».
Теперь уже князь считал Серебрякова окончательно погибшим.
До князя Полянского дошел слух, что Пугачев взял штурмом Казань и покушался завладеть кремлем, но храбрый Михельсон с своими гусарами помешал ему выполнить это.
Также до князя дошло печальное известие, что Александр Ильич Бибиков неожиданно скончался, не довершив возложенного на него государыней поручения. Непритворными слезами оплакал князь храброго и честнейшего генерала.
