— Со смертью Бибикова Россия потеряла многое. Место, которое занимал Александр Ильич, останется незанятым… и злодея Пугачева теперь не скоро усмиришь. Хоть генералов у нас много, а такого, как покойный Бибиков, нет… Бибиков мешал многим, вот его и убрали, — так проговорил князь Платон Алексеевич, обращаясь к находившемуся у него в гостях Потемкину, который по приезде в Москву стал часто бывать в княжеском дому, хоть сам князь и не особенно был рад такому гостю.
«Выскочка, баловень фортуны — не больше», — так говорил князь Полянский про Потемкина и все-таки его у себя принимал.
— Как, князь Платон Алексеевич, вы не верите, что генерал Бибиков умер естественной смертью, от простуды? — спросил с удивлением Потемкин.
— Не верю, не верю…
— Что же, по-вашему, Бибиков умер от отравы?
— От отравы или от чего другого, только не своею смертью.
— Вы в этом, князь, уверены?
— Почти…
— А показание врачей, которые лечили покойного Бибикова, и окружавших его лиц идут, князь, вразрез с вашим мнением.
— Может быть… но я останусь при своем мнении.
— Мне, князь, и самому хотелось бы дознаться истины, — после некоторого молчания проговорил Потемкин. — Смерть Бибикова огорчила императрицу.
— Вся Русь о том скорбит… повторяю, потеря незаменимая.
— Да, да, я с вами, князь Платон Алексеевич, вполне согласен… На место действия теперь отправлен Суворов.
— Он очень храбрый и деятельный генерал…
— Еще бы, еще бы, я кой-что слыхал про Суворова. Чего стоит его победа над поляками… Если Суворов примется за дело, то злодею Пугачеву плохо придется…
— Не нынче завтра шайки Пугачева будут разбиты и сам он или будет убит, или взят в плен.
— Дай Бог! Дерзость сего злодея превыше всяких мер: сколько крови, сколько жертв…
— Ваша казанская вотчина, князь, кажется, злодеем выжжена и опустошена?
— Что значит, Григорий Александрович, опустошение моей усадьбы в сравнении с бедствием других.
— Всякому дорого свое; кстати, князь, до сведения императрицы дошло, что вы в своей казанской усадьбе держали под арестом, или, сказать попросту, под замком какого-то офицера, я фамилию его забыл; этот офицер взят был Пугачевым, состоял у него в писарях и в числе других мятежников взят князем Голицыным, отправлен им к главнокомандующему Бибикову. Бибиков, кажется, не нашел в офицере вины и приблизил его к себе. Во время штурма Пугачевым Казани офицер исчез, вероятно, сошелся опять с Пугачевым.
Потемкин говорил это медленно, пристально посматривая на князя Полянского.
— Я… я не знаю, про какого офицера вы говорите, — с большим смущением ответил князь Платон Алексеевич.
— Я, право, забыл его фамилию… Серебрянский, что ли, Серебряный… Но дело, князь, не в том; у этого офицера было письмо от императрицы к графу Румянцеву-Задунайскому, письмо очень важное; императрица запомнила фамилию офицера, которому изволила вручить письмо для передачи. Офицер, оказывается, князь, тот самый, которого вы держали под замком в усадьбе.
— Кто же на меня донес? — слегка дрожащим голосом спросил князь Полянский у Потемкина.
— Никто, князь, не делал на вас доноса…
— А как же про то узнала императрица?..
— Из рапорта князя Голицына… И вот я, чтобы проверить… решился сделать вам несколько вопросов…
— Прежде, генерал, чтобы отвечать на ваши вопросы, я сам спрошу у вас…
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Как мне на вас смотреть прикажете, как на судью, что ли, который может, даже должен вопросы мне чинить, или как на не в меру любопытного гостя… — оправившись от смущения, уже твердым голосом проговорил князь Платон Алексеевич.
— Смотрите на меня, князь, как на исполнителя воли ее величества государыни…
— Вот что… Вот уже до чего дошло!..
— Только, пожалуйста, князь Платон Алексеевич, не смотрите на меня, как на своего недоброжелателя… Все, что от меня зависит, я готов для вас сделать…
— В вашей помощи, генерал, я покуда не нуждаюсь… Отпираться не буду, офицера Серебрякова я, точно, держал в своей казанской усадьбе, а за что — про то я отвечу одной императрице. Не смея утруждать ее величество, я постараюсь все изложить письменно, на сие и прошу соизволения у моей монархини, — с достоинством проговорил князь Полянский и встал, давая тем понять гостю, что разговор с ним окончен.
— Пожалуйста, князь, не претендуйте на меня и верьте в искренность моего расположения к вам и к вашей семье, — ответил Потемкин.
На эту любезность князь Платон Алексеевич ничего не ответил Потвхмкину. Он был сильно расстроен, да и на самом деле князь очутился в неловком положении: перед императрицей он должен дать ответ, и ответ строгий, в поступке с Серебряковым, должен оправдываться.
— Вот когда заварилась каша… Как мне оправдать себя перед государыней? Что я скажу, какое найду оправдание? Поступок мой с Серебряковым низок, гадок, я сознаю сам… Я не знал, что у него есть какое-то письмо государыни. Боже, что я наделал? Как-никак, а оправдываться надо… Что же, напишу все государыне. Пусть наказывает и милует… Ничего скрывать не буду.
Князь Платон Алексеевич сел к своему письменному столу и принялся писать длинное письмо к государыне.
В нем князь, сколько мог, оправдывал себя и свой поступок с офицером Серебряковым.
«Сей офицер вынудил меня посадить его в отдельной горнице, тем лишив его на время свободы… Я, как отец, принужден был так поступить… Я вступился, ваше величество, за честь дочери, за честь моей вековой фамилии. Родичи мои были всегда верными слугами царям и земли родной. Офицер Серебряков, как ночной тат, хотел похитить у меня дочь. Я вынужден был пресечь сие зло. Продержав несколько, я бы выпустил Серебрякова из заключения. Если бы я знал, что при Серебрякове находится письмо вашего величества, адресованное графу Румянцеву-Задунайскому, то ни в каком бы случае не стал лишать свободы Серебрякова», — так в свое оправдание, между прочим, писал императрице князь Полянский; он почти всю ночь занят был этим письмом и только к утру его окончил.
На другой день Потемкин опять приехал к князю Полянскому.
Вежливо, но холодно встретил князь Платон Алексеевич своего влиятельного гостя.
— Я прибыл к вам, князь, за вашим письмом к ее величеству, — крепко пожимая руку Полянскому, проговорил Потемкин.
— Оно, генерал, давно готово, — ответил князь Полянский, подавая письмо.
— Надеюсь, это письмо оправдает вас в глазах императрицы. Кстати, князь, ее величество поручила мне узнать, почему княжна Наталья Платоновна сегодня не была во дворце?
— Низко кланяюсь и благодарю ее величество за внимание к моей дочери. Наташа немного прихворнула, поэтому и не могла быть.
— Ах, какая жалость. Не простудилась ли княжна?
— Нет, легкая головная боль.
— Что же, княжна в постели?
— Нет, нет… кажется, читает на своей половине…
— Я бы очень был рад, если бы вы, князь, дозволили мне посетить княжну и выразить ей мое соболезнование.
— Не знаю, может ли она вас принять… я сейчас пошлю узнать, — как-то неохотно проговорил князь Полянский и приказал своему камердинеру сходить на половину дочери и узнать, может ли она принять Потемкина.
Когда княжна Наташа с отцом покидали Петербург, Потемкин, не видя княжны, стал было ее уже забывать, отдаваясь увлечению с другими красавицами…
В Москве Григорий Александрович увидал снова княжну, которая расцвела и похорошела, как уже сказали, еще более.
Заглохшая на время страсть в сердце Потемкина забушевала снова, с большей еще силою, и он снова стал ухаживать за княжной Полянской.
Его ухаживание не было ни для кого секретом.
Только одна государыня ничего еще не знала; от нее скрывали увлечение ее любимца княжной Наташей. Старый князь хоть и догадывался про это увлечение, но молчал до времени; ему не хотелось производить с Потемкиным разрыв теперь, когда он ему нужен.
В присутствии государыни Потемкин сдерживал себя, но как только государыня удалялась в свои внутренние апартаменты, Григорий Александрович ни на шаг не отходил от княжны.
Ухаживание такого блестящего и красивого вельможи не могло не нравиться самолюбию княжны; она даже дозволила себе с Потемкиным некоторое кокетство, впрочем, не выходившее из рамок светского приличия. Во время блестящего придворного бала княжна Наташа, слушая комплименты великолепного вельможи, залитого в золото, может быть, и забывала на время Серебрякова, с его кротким лицом, в скромном офицерском мундире, может быть, красавец вельможа и вытеснял из сердца княжны Серебрякова, но только на один миг.
Первая любовь крепче и сильнее.
Наташа не задумалась бы предпочесть великолепного и всесильного вельможу бедному офицеру.
