Он не понял. Я стал объяснять:
— Представьте себе рисунок: мальчишка тянет корову за хвост. Корова на льдине, а мальчик на земле. Какую смешную подпись написали бы вы под таким рисунком?
— А зачем вам это?
— Нужно.
— А вы сами когда-нибудь тянули корову за хвост?
— При чем здесь я?
— У вас никогда ничего не получится, пока вы сами не потянете корову за хвост.
— А зачем мне тянуть?
— Чтобы вы поняли, что это такое.
— А вы тянули?
— Мне не нужно.
Если бы он знал, в чем дело, не говорил бы, что ему не нужно!
Поступаю проще: посылаю все подписи. Пусть там жюри разберется.
В письме сообщаю, что могу еще прислать в таком духе, если этого недостаточно.
Получаю ответ: присылайте, если у вас хватит духа.
Шлю еще.
Жду денег.
Но не получаю ни шиша.
Неужели недостаточно?
Неужели и в самом деле для этого нужно потянуть корову за хвост?
ПАРФЕНТЬЕВ
Один-одинешенек коротаю новогодний вечер. Жена в гости ушла, я малость приболел.
Звонят по телефону.
— Алло!
— Говорит Парфентьев! — слышу радостный голос.
— Вам кого?
— Парфентьев говорит!
С такой радостью мне сообщает, будто я всю жизнь только о Парфентьеве и думал. Подумаешь, Парфентьев, велика важность!
— Говорит Парфентьев, вы меня слышите?
— Я слышу.
— Нет, вы послушайте, голос мой послушайте… Ну? Как? Он пропел «Будьте здоровы, живите богато».
— Ну, — сказал я.
— Ничего?
— А что?
Он пропел «Капитан, капитан, улыбнитесь!»
— А сейчас?
— Ничего.
— Ну вот видите! — Он ужасно обрадовался.
— Вам, значит, никого не надо? — спросил я. — Ровным счетом никого?
— Я же вам сказал: говорит Пар-фен-тьев!
— А дальше что?
— А дальше песня.
— И все?
— Все.
— Мало.
— Вам все мало, дорогой, вы, наверное, из тех людей, которые едят до отвала до тех пор, пока уже дышать не могут. А ведь с вами Парфентьев говорит. Единственный в своем роде. Парфентьев моя фамилия. Пар — первый слог.
— А второй?
— Фен.
— Третий?
— Тьев.
Тут меня осенило.
— Послушайте, вы к моей жене никакого отношения не имеете? Может, она сейчас с вами рядом стоит?
— Помилуй бог, — говорит, — я к своей-то жене никакого отношения не имею, не то что к вашей. Ни ваша, ни моя жена со мною рядом не стоят.
— Спасибо, — говорю, — за приятную новость, сами понимаете, к своей жене вы можете не иметь отношения, а к моей наоборот.
— А моя жена, — говорит, — случайно там с вами не сидит?
— А как ваша фамилия? — спрашиваю.
— Парфентьев, — заорал он необыкновенно радостно. — Единственный в своем роде! Пар — первый слог!
— Так, — сказал я. — Первая буква какая?
— Пе! — сказал он. — По. Повар!
— Печенка! — заорал я. — Пумперникель!
— Пумперникель — что? — спросил он.
— Эстонская еда, — сказал я. — Прелесть!
— А я Парфентьев! — сказал он.
— А вторая буква какая? — спросил я.
— Артиллерия! — сказал он. — Амбразура. Аврал. Арро.
— Арро?
— Ну, это не важно, — сказал он, — мой шеф Арро, вы его не знаете, ну его к лешему!
— Я забыл, на какой букве мы остановились, — сказал я.
— А вы думаете, я только об этом и думаю? — сказал он.
— А как ваша фамилия? — спросил я.
— На третьей букве остановились, — сказал он сразу, — вспомнил.
— Третья буква какая? — спросил я.
— Р-развернись плечо… — сказал он.
— Радуга! — сказал я. — Румба!
— «Тумба, тумба, тумба, Мадрид и Лиссабон!..» — запел он. Потом поинтересовался, не утомился ли я.
— Нисколько, — сказал я. — Вы как раз напали на человека, которого не сразу утомишь. Тем более мне совершенно делать нечего.
— Это так приятно. Такое совпадение! Мне тоже совершенно нечего делать!
— Давайте, давайте, четвертую букву, нисколько я не устал, и насчет еды вы верно подметили, — ем я крепко. На полную мощность. За обе щеки. Когда ем огурцы, хруст стоит на весь дом. Когда хлебаю борщ, слышно во дворе.
— И кушайте себе на здоровье, говорит, — только соседей не тревожьте.
— Они тоже едят вовсю, друг друга заглушаем.
— Прекрасные соседи вам попались.
— Отличные соседи.
— А как они выглядят?
— Очень уж на меня похожи.
— Как вы ухитрились?
— Как они ухитрились, вы хотите сказать?
— И вы и они.
— Чего ухитрились?
— Да я и сам не знаю, о чем вы толкуете?
— По-моему, ни о чем.
— Споем?
— Споем.
Мы спели «Кавы-кавы-кавылечек».
Я поинтересовался, не устал ли он. Так он даже обиделся.
— Я, — говорит, — не меньше вашего съедаю — две курицы зараз, так что будьте добры, осторожно. Парфентьев моя фамилия.
— А поросенка, — спрашиваю, — можете целого зараз съесть?
— Смотря какого.
— Большого.
— Вдвоем с вами, пожалуй, съедим любого.
— А пива, — спрашиваю, — можете зараз бочонок выпить?
— Могу, — говорит, — ерунда…
— И я могу. А можете ли вы…
— Могу! Могу! — орет. — Не дал договорить. — Парфентьев, — говорит, — моя фамилия.
— Того, о чем я хотел спросить, вы не можете, — говорю.
Он запел песню на стихи «Все мы можем и не можем».
Я подпевал.
Потом спросил:
— Кому же вы все-таки звонили, интересно знать. Любопытно, кому вы звонили?
— А никому. Парфентьев моя фамилия, запомнили? Пар-фен-тьев! Новый год встречаю. Парфентьев встречает Новый год! Ясно?
Он запел: «Море, море, золотая волна».
Я подпевал. Отлично получалось. Дуэт по телефону. Красота!
Мы спели еще: «А нам до них и дела нет», «Любовь моя далекая», «Провожали гармониста», «Эх вы, эх вы!», «Давным-давно», «Привет вам всем, привет, ребята!», «Привет вам, птицы!»
Поздравили друг друга с Новым годом.
Он сказал:
— А фамилию мою вы уж, пожалуйста, запомните, потому что она у меня другая.
И очень деликатно трубку повесил.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Рудольф Ивановский вышел на репетицию к дирижерскому пульту, держа в одной руке дирижерскую палочку, а другой рукой судорожно протирая глаза.
Но сколько он их ни протирал, он не видел знакомых лиц, ни одного своего музыканта.
Он видел нечто странное.
— Где я? — спросил он сам себя.
Да, да, все симпатичные ребята сидят, улыбаются, очень милые люди, но он их всех впервые видел, посторонние личности, незнакомые субъекты, батюшки мои, что у них за инструменты!
Рудольф Ивановский не пил и на отдых заслуженный не собирался. Он хорошо себя чувствовал и вошел в то здание, в которое входил уже много лет. И поднялся по той лестнице, по которой он много лет поднимался. И находился он в зале, в котором столько лет дирижировал. Он, без сомнения, стоял за своим пультом.
Но между тем были сомнения.
Рудольф Ивановский ткнул своей дирижерской палочкой в грудь напротив сидящего музыканта и спросил:
— Кто вы?
— Я музыкант, — ответил тот.
— А где мой музыкант, который сидел на вашем месте?
— На кладбище.
— Он умер?
— Нет.
— Так что же он там делает?
— Играет на трубе.
— Как странно! Ну, а вы? Вот вы. Где Смольников? Где он?
— На кладбище, маэстро.
— А что он там делает?
— Разумеется, играет на скрипке.
— Слава богу, они не умерли, но почему они играют там, а не здесь? И где, позвольте вас спросить, остальные музыканты?
— Остальные на свадьбе, маэстро. Они играют на свадьбе всю ночь.
— Но почему же вы не играете на свадьбе, а они?
— Они нашли себе работу, маэстро, а мы не нашли.
— Что вы называете работой, позвольте вас спросить?
— Я называю работой то, за что платят деньги.
— А здесь им не платят деньги?
— А как же, маэстро! Они ведь нашли замену. Мы их заменяем. Когда мы найдем себе работу, они нас заменят.
— Значит, все мои музыканты на кладбище и свадьбе?
— Кто где, маэстро.
— Где еще?
— Где попало, маэстро.
— Ничего себе музыканты!
— Но ведь мы заменяем их. Мы все готовы. И они нас заменят в нужную минуту по долгу дружбы и товарищества, маэстро!
— Вы все готовы?
— Все.
— Но я вижу одни барабаны! Надо же, чтобы одни барабанщики собрались!
— Это недоразумение, маэстро. Чистая случайность. Какая-то путаница произошла. Такое бывает раз в жизни, маэстро.
— Но это безобразие! Это даже не замена! Бред! Сплошные барабаны, черт возьми! Оркестра нет, а впрочем… Все готовы?
