— Все.
— Начнем! Новаторский оркестр! Что в мире не творится! Мы не отстанем, мы тоже пойдем вперед, черт возьми! Яблоко Ньютона, черт возьми! Начнем!
И Рудольф Ивановский взмахнул своей дирижерской палочкой, и барабанный оркестр грянул как гром с ясного неба под сводами театра.
СРЕДИ ПОТОКА САМОТЕКА
Убедившись в том, что я ничего не умею делать, я начал писать рассказы.
Я посылал их во все журналы и везде получал отказы.
Но это меня не останавливало. Многие писатели начинали таким же образом, можно вспомнить Джека Лондона. Он тоже не сразу пробился, не сразу стал великим писателем. Мысль, что я не умею писать рассказы, мне даже в голову не приходила. Невозможно же, в самом деле, даже рассказы писать не уметь!
Глядя на портрет Джека Лондона, я улыбался и говорил:
— Вот так-то, коллега, не сразу нас с тобой поняли!
И вдруг я получаю приятное письмо из солидного, журнала за подписью консультанта. Он пишет: «…среди потока самотека я обратил внимание на ваш рассказ „Яблоки из Гурзуфа“, который не кажется мне неинтересным…» Дальше мне предлагалось зайти.
«Среди потока самотека рассказ ваш взволновал глубоко…» — с радостью насвистываю и напеваю.
Письмо наклеил на картонку. Чтобы раньше времени не истрепалось. Согнул пополам. И в карман. Чтобы те, кто во мне сомневались, изменили свое мнение, когда им ткнут в нос.
Никто до этого не предлагал мне зайти в редакцию. Наоборот: советовали не заходить и даже не писать. А тут колесо фортуны, как говорится, повернулось в обратную сторону. Точь-в-точь, как у Джека Лондона в его романе «Мартин Иден».
Помчался в редакцию, нашел в конце коридора в темном углу консультанта за столиком.
— Это я. — говорю, — написал «Яблоки из Гурзуфа». — И показываю ему письмо, наклеенное на картонку.
Он свой почерк узнал, а рассказ не мог вспомнить.
Мы вместе вспоминали, а потом искали рукопись: она у него куда-то запропастилась, попала не в ту папку. Он все папки перерыл, но рассказа не нашел.
На другой день приношу второй экземпляр «Яблок из Гурзуфа».
Он рассказ прочел и говорит:
— Ну как же, помню! Сразу видно, что вы были в Гурзуфе и все видели своими глазами. Очень точно сказано про жару. Жара там действительно есть. У вас очень хорошо написано: «жжет». Она именно — жжет. А вы не были в Кушке?
И я сказал, что был в Кушке, хотя там никогда не был.
— Вы помните Кушку? — спросил консультант.
— Еще как!
— Я служил там, — сказал консультант. — Вот где жара!
— В Гурзуфе тоже жарко! — испугался я.
— Нет, в Кушке жарче… Там жжет… — сказал он задумчиво.
— Значит, все в порядке?
— В порядке? Там, в Кушке, осталась моя любовь. Она осталась там, а я уехал. Разве это порядок?..
У меня отлегло от сердца.
— Напишите ей письмо, — сказал я.
— Такая загорелая девка… — сказал он откровенно.
— Позовите ее сюда, — сказал я.
— Слово «жжет» меня покорило в вашем рассказе. Меня всю жизнь что-нибудь жжет. То солнце. То работа. То любовь. Очень емкое слово!
— Старался вовсю, — сказал я. — Специально для этого нелинованую тетрадку купил. Не получается — лист рву безо всякого! Долой! Раз не получается!
— Это очень хорошо… Пойдемте к редактору, я вас ему представлю.
Редактор сказал консультанту:
— В таком случае, милый, не возьметесь ли вы сами редактировать рассказ? Вы открыли нового автора, так будьте для начала его редактором, тем более у нас освобождается штатная единица.
— У него точные слова, — сказал консультант. — У него очень точные слова…
— Тем более у него очень точные слова, — сказал редактор. — Я, правда, не читал рассказа, но я думаю, у него точные слова, раз вы говорите, что они у него точные.
Рассказ был напечатан.
А на следующий день моего нового редактора, бывшего консультанта, уволили.
Не думаю, что за меня. Но в то же время у него ведь не было других авторов…
— Как же я теперь буду жить? — пожаловался он мне. — Я ведь не умею ничего делать…
Я подбодрил его.
— Пишите рассказы, — сказал я, — пишите их побольше, рассылайте во все издательства, как Мартин Иден. Действуйте, как я. И все будет в порядке.
— Давайте вдвоем, — сказал он, — у меня одного не получится.
— Давайте, давайте, — сказал я, — у меня уже есть литературный опыт, одна голова хорошо, а две лучше!
А КАК ТЫ ДУМАЛ?
Он мне с самого начала заявил: «Денег, — говорит, — у меня никогда не бывает». В этом смысле он честно поступил, сказал, как есть. Не в деньгах счастье, а в человеке, в дружбе, в порядочности, вот в чем счастье. А денег у меня у самого никогда не бывает, велика важность!
Ну раз так, думаю, раз все так, подумаешь, разные мелочи, стоит ли считаться, копошиться, разбираться, за все сам заплачу. Экая важность, тем более важности у меня никакой нет. Человек я простой, и порядочности во мне хватает, соседи подтвердят. А если у соседей что беру, то тут же отдаю.
Неплохо, леший, зарабатывает, в два раза больше меня. Да только денег у него действительно не бывает — все как есть разлетаются неизвестно куда. Как не посочувствовать человеку, если у него кроме новой жены три старых в разных городах обитают, и он для них из последних сил выбивается. Он, по своей порядочности, может быть, не желает, чтобы его прежние подруги кое-как существовали на свое скудное жалованье. Ничего удивительного, я считаю, нет. Нужно только приветствовать благородные порывы и отмечать.
Или он какую-нибудь вещь в кредит приобрел и теперь за нее выплачивает каждый месяц? И ничего не будет предосудительного, если он снова потом в кредит вступит, когда за эту вещь окончательно рассчитается.
А может быть, он деньги копит на всякий пожарный случай? Хорошая черта в человеке, и больше ничего!
После работы он меня дожидается или я его дожидаюсь. С пива, само собой, на вино переходим. Долги у меня набираются, форменная чертовщина. Завяз в долгах, как в трясине, но духа не теряю. Ничего, не пропадем, все перемелется — подумаешь: долги! Пушкин вон всю жизнь в долгах сидел, а зато какой поэт! Отдам как-нибудь долги, заработаю на сверхурочной.
За спиртное долги не считаются, а то не по-товарищески получится.
Пять рационализаторских предложений внес, пять премий получил, но что они, эти премии, двоим таким здоровым мужикам!
А если мы соревноваться начинаем, кто больше выпьет, то изумительное количество в нас вмещается, трудно даже подсчитать.
Вступаю в кассу взаимопомощи, беру ссуду — продерживаемся некоторое время.
Ссуда кончается, долги набираются, я ему как-то сказал:
— Слушай, — говорю, — Саша, ты иногда-то хоть плати, хоть в месяц раз, я совсем, понимаешь ли, выбился из сил.
А он на меня удивленно посмотрел и говорит:
— Ты ведь знаешь, у меня нет денег.
— Нет-то нет, — я ему говорю, — да только у меня самого сейчас тоже нет.
— Да ты что, — говорит, — серьезно или шутишь?
— Долги, понимаешь, у меня крупные набрались, — я ему отвечаю.
— А ты займи, — говорит, — у одних, а другим верни, так до смерти можно продержаться.
Поблагодарил его, как-никак дельную мысль подал, действительно, так можно продержаться. С таким товарищем, думаю, не пропадешь.
Бегаю с утра до вечера в воскресный день: у одних занимаю, другим отдаю, перезанимаю, перебиваюсь, выкручиваюсь, зубы заговариваю… Этим — половину, тем — полностью, одним — четверть, другим — ничего, выхожу из положения с трудом.
Чувствую, однако, подобная ситуация не есть выход из положения.
Размышляю о новом рационализаторском предложении. Некоторым попросту не нравится, что ихние трудовые сбережения так долго находятся в чужих руках, а другие, не имея сбережений, остаются на бобах.
Одна особа, очень неприятная на вид, заявляет, что хочет купить рояль и чтобы я ей долг поскорее вернул. Я очень деликатно говорю:
— Зачем вам рояль, не понимаю? Бросьте, даже не думайте разной мебелью квартиру загромождать, пройти негде будет с вашей комплекцией, шишек себе набьете.
Она мне заявляет, что внучка подросла и ей незамедлительно нужно учиться на фортепьяно. Сколько детей обходятся без рояля, а ее внучка — особенный экземпляр! Я так ей и сказал.
— Не ваше дело, — говорит. — Вы у меня взяли и потрудитесь отдать. Возвратите в срок по-хорошему. Я ей очень просто отвечаю:
— У меня денег нет.
— Вы неблагодарная свинья. Я вам деньги дала как порядочному человеку, а вы скотина!
— Сами вы, — говорю, — скотина, в таком случае!
Она в плач. Факт неприятный.
— Берите, — говорю, — с меня часы, рубашку, больше у меня ничего не осталось, все берите, грабьте, ешьте свои деньги! — и начинаю скидывать с себя одежду, а она мне мое барахло обратно швыряет, да с такой силой — неприличная вышла сцена, и разные другие вышли сцены, неохота вспоминать.
