мышцы спины и пресса всё ещё отзывались тягучей слабостью. – Какого чёрта я ещё здесь?! Почему?!
Неясно, сумел ли Петя разобрать все слова или только часть, но он совершенно точно распознал в голосе злобу и удивлённо вскинул брови:
– Ты чего? Не паникуй, всё в порядке! Тебя Стёпа дотащил. Ты вырубился прямо на горе с голодухи, а он тебя полтора часа нёс до блокпоста. А потом ещё сутки не спал – следил, чтобы ты не помер.
«Придурок!.. Ну какого чёрта?! Вколол мне налорфин?! Нейтрализовал морфин?» – мысленно закричал Николай, уставившись в криво сколоченный деревянный потолок. В тело начала понемногу возвращаться жизнь, чему только помогала бушующая внутри злость. Промычав что-то невнятное, мужчина предпринял очередную попытку подняться и, пусть не без помощи Пети, всё-таки сумел сесть. Затем он задрал голову и на выдохе, сдерживая тошноту, избавился от назойливой трубки во рту, получая возможность вздохнуть полной грудью.
– Сколько я был в отключке? – первые полноценные слова звучали с лёгкой хрипотцой и отдавались тянущей резью где-то в гортани.
– Три дня.
– Элли? – одновременно с надеждой и отчаянием, едва слышимо произнёс Николай, не отрывая взгляда от собеседника и боясь самолично оглядеть помещение.
Петя поджал губу и отрицательно покачал головой.
– Ясно… – только и выдавил Николай, а после куклой рухнул обратно на сумку-подушку, прикрывая глаза рукой.
– У тебя, наверно, полно вопросов. Для начала – поздравляю, мы в Бангкоке! Приехали вчера утром, на поезде. Помнишь тот лагерь вдалеке от подножия, за блокпостами?
Николай молчал и даже не шевелился, просто лежал, уткнувшись лицом в предплечье.
– В общем, там мы провели почти день, а после – нас отправили сюда. Эвакуация действительно проходит, правда всё не так гладко, как хотелось бы. Мягко говоря!
– Мне надо уйти, – подал голос Николай, отводя намокшую руку.
– Куда? – недоумённо нахмурился Петя, но вопрос так и остался без ответа.
На сей раз мужчина хотя бы сумел самостоятельно сесть, тихо шикнул на ноющие ноги, поморщился, запустил руку в расстёгнутые штаны и, стиснув зубы, медленно вытащил прозрачную трубку из мочеиспускательного канала.
– Погоди немного, дай хоть телу проснуться! Ты трое суток валялся. Тем более надо дождаться, пока физраствор прокапает. У тебя было сильное обезвоживание… По крайней мере, Стёпа так сказал.
Николай поднял глаза на говорливого товарища и, мысленно чертыхнувшись, слабо кивнул: ноги ещё не окрепли и едва разгибались в коленях, не стоило даже заикаться о том, чтобы удерживать тело в вертикальном положении. Мужчина размял покалывающую шею и наконец полноценно оглядел помещение: в двух дальних углах пыльного барака расположилось несколько незнакомых семей; в центре были сложены вещи и растянуты тонкие тканевые островки, защищавшие немногих безымянных спящих от устилающего пол песка; на стенах, в зазорах между криво поставленными бетонными блоками, виднелись каким-то чудом проросшие сорняки и мох; а у ближней стены, наконец, замаячили знакомые лица – преимущественно дети да совсем юные подростки из родной группы. Сидевшая вразнобой толпа активно переговаривалась, читала и мастерила что-то под надзором ходящей туда-сюда Маши.
– А где все остальные? – Николай перевёл взгляд на Петю, который всё это время продолжал рассказывать очередную несуразицу, как обычно, нисколько не задетый отсутствием внимания «слушателей».
Товарищ смолк и ещё с мгновение обдумывал вопрос, прежде чем понять, что от него хотят услышать:
– Работают. На стройке. Тут не так много способов раздобыть еды. Самый популярный – колотить бараки для новых беженцев. А они всё прибывают и прибывают. Сейчас тут около двух миллионов ожидающих переправы. Ещё можно в порту на погрузке пахать, но туда хрен попадёшь. Если совсем повезёт – к местным в рыбаки устроиться, но это уже вообще за гранью фантастики. Так что остаётся только стройка. Военные говорят, что у нас есть ещё около месяца, пока не придёт холод и радиация. Здесь никого не бомбили, а от заражения из Китая пока защищают горы, но это ненадолго. Всё как и говорил профессор: безопасно осесть можно будет только за океаном.
– Безопасно… – безжизненно протянул Николай. – И сколько они уже приняли и ещё смогут принять? Миллион? Два? Пять? Весь мир не уместишь в одной Австралии.
– Это начало. Главное – мы добрались! – на мгновение опешив, Петя вновь засиял оптимизмом. – Теперь всё точно будет хорошо! Нам осталось только дождаться своей очереди.
– Ну, мы с тобой-то её точно не застанем.
– Хрень несёшь! – неожиданно злобно бросил нахмуривший брови товарищ. – Мне давно так хорошо не было, как сейчас. Ничего не болит и не ломит!
Николай настороженно напрягся, призадумался и прислушался к собственному телу. И впрямь, несмотря на тяжёлое пробуждение, впервые за долгие недели и месяцы организм чувствовал себя хорошо. Действительно хорошо. Не было кровотечений из всех отверстий, желания отрыгнуть собственный желудок и вечно кружащейся головы.
– Вот и она, – утвердившись в своих опасениях, совершенно безэмоционально констатировал мужчина.
– Тебе ведь тоже лучше, да?! Говорил же, что мы справимся! А ты всё твердил, что только хуже будет! Хреновый из тебя врач получается! – беззлобно пошутил товарищ, растеряв недавнюю грубость и расплываясь в облегчённой улыбке. – Видишь, мы выздоровели! Наконец-то!
– Нет, Петя. Мы не выздоровели, – слабо замотал головой Николай, глядя на собственные руки. Кожа вновь обрела живой тёплый цвет, поборов ставшую привычной трупную бледность. – Как давно ты так хорошо себя чувствуешь?
– Ну… Со вчерашнего вечера. Уж скоро день как, – закивал сам себе молодой человек. – Чего ты не радуешься-то? Что не так?
– Это предсмертная ремиссия, Петя.
Лицо собеседника вмиг изменилось. Но, вопреки ожиданиям Николая, оно не исказилось гневом или слезами отчаяния от несправедливости, а лишь отобразило искреннее непонимание, смешанное с каким-то трудоёмким умственным процессом. Невольного зрителя всей этой гаммы чувств сильнее всего поразило бы то, что в бегающих глазах он не увидел бы ни смирения, ни первородного страха. К текущей стадии неизбежности должно было остаться что-то одно. Все мосты давно перейдены и сожжены, перед ногами осталась лишь кромешная бездонная пропасть, а Петя просто сидел, оживлённо обмозговывая услышанный приговор.
Вдруг сбоку послышались лёгкие шаги и тонкий голосок:
– Доктор! Доктор Николай!
Столь близкое раньше и столь далекое нынче слово всё ещё отзывалось в груди отвращением и горечью, особенно будучи произнесённым с такой наивной теплотой. Мужчина мотнул головой, перевёл взгляд на подошедшего восьмилетнего мальчонку и через силу слабо улыбнулся:
– Привет, Лёша.
– Это вам! – ребёнок протянул вырванный из альбома лист, на котором был нарисован сидящий и улыбающийся Николай. Изображению явно не хватало анатомической точности и художественного мастерства, но оно всё равно отличалось качеством, неожиданным для столь юного портретиста.
– Ого! – даже раскрыв рот, воскликнул Петя,
