военных, ездящих мимо, от станции до порта, даже не останавливающихся, чтобы помочь. Я постоянно чувствую запах сотен умерших от болезней и голода. Их скидывают в длинные братские могилы-траншеи между лагерями и лишь слегка присыпают песком, оставляя на корм червям и прочим местным тварям.
Бездушные упыри. Порождения самых мерзких инстинктов. И всё это ради того, чтобы выжить. Но грехов хватит на всех, мы ничем не лучше, хоть пока и не едим человечину. Разве что я теперь не испытываю никаких угрызений за свои поступки. В конце концов, для меня это всё вот-вот закончится. Но тот мир, в котором вынуждены жить вы, мой читатель… Я не верующий, но могу лишь помолиться за вас. Если когда-нибудь человечество сможет перерасти всё то, что я увидел сегодня, – это будет поистине чудом Господним.
Не знаю, в какой конкретно момент я перестал бояться смерти. Когда понял, что лекарства ни черта не помогают и она неизбежна? Когда осознал, что моим последним полезным поступком были пытки такого же живого человека? Или когда я самолично оборвал невинную жизнь существа, что всецело доверяло мне и любило? Сейчас я не понимаю, как вообще мог когда-то бояться конца. Ведь я был мёртв миллиарды лет до своего рождения и буду мёртв ещё вечность. На самом деле, неважно, уцелеет ли человечество, останутся ли в нём крохи цивилизованности или мы превратимся в обезумевших кровожадных чудовищ. В итоге – всему придёт конец. Однажды на Земле исчезнет вся жизнь, а после её сожрёт расширяющееся Солнце. Но когда-то не станет и его самого, равно как и всех других звёзд. Тех самых, на которые я смотрю прямо сейчас. В лагерях нет электричества, так что ничто не засвечивает ночное небо. Ох, мой читатель, как же они прекрасны, – хотя многие наверняка уже давно угасли, оставив нам лишь запаздывающий далёкий свет.
И в конце всего наступит тьма: распадутся последние протоны и воцарится эпоха чёрных дыр, что будет длиться не одну вечность, пока энтропия не достигнет своего абсолюта и Вселенная не перестанет существовать. И не будет ни времени, ни пространства, ни энергии, ни материи. Лишь бесконечная пустота, где пропадут даже флуктуации квантовых полей. Закономерный и неизбежный итог любой системы, в том числе такой великой и непостижимой, как наше мироздание. Возможно, то, что случилось три месяца назад, тоже является абсолютно логичным и единственно возможным исходом в пути разумной цивилизации. В этот раз я не буду уповать на то, что ошибаюсь. Надежда уже достаточно меня подвела. Прощайте.
22 августа, Н. Небоходов
* * *
Тетрадь была исписана вплоть до самого низа закрывающей обложки. Пальцы разжались, и дневник шлёпнулся о пыльную землю. Николай уставился на небольшой вытянутый камень, найденный неподалёку в канаве и принесённый сюда в качестве хоть какого-то эрзац-надгробия. Взгляд устремился вдаль: чёрная бездна океана была испещрена сотнями корабельных огней. Суда безостановочно причаливали и отплывали, перевозя десятки тысяч уцелевших ежесуточно, но даже этого и близко не хватило бы, чтобы спасти всех. Сзади послышался какой-то хруст – Николай рефлекторно обернулся. В паре десятков метров шевелились поредевшие, почти засохшие кусты, за которыми виднелись шастающие и дерущиеся друг с другом попрошайки, изгнанные даже из собственных бараков. В нескольких километрах, в тени далёких холмов, виднелись чёрные шпили высоток самого Бангкока. Ни единого огонька: некогда бессонный город был обесточен уже два месяца, а население эвакуировали ещё в первые недели.
Николай зачерпнул ладонь сухой земли из-под коленок и, поднеся почву к носу, глубоко вдохнул. Рецепторы отозвались на едва уловимый запах геосмина и, решительно возмутившись, вызвали сильное чихание. Утерев лицо, мужчина ещё раз взглянул на мерцающие в небе разноцветные точки, наощупь подтянул к себе лежащий рядом рюкзак, кинул внутрь извалявшуюся в пыли тетрадь и сдавил пальцы на металлической рукоятке пистолета.
Прикрытые глаза. Звуки ругани, воровской беготни и дующего с воды ветра. На одной из ловецких барж зазвенел колокол, ознаменовав подъём сетей. Какая-то часть разума Николая успела удивиться, что рыбаки к этому моменту ещё не выловили всю живность у побережья. А может, колокол знаменовал совсем другое?.. Веки начали подрагивать под нападками влажного воздуха. Большой палец нащупал переключатель предохранителя и с силой надавил вниз – лёгкий щелчок. Фаланги второй руки с силой сдавили ребристый затвор и потянули назад – патрон в стволе. Глубокий дрожащий вдох. Сердце начало биться быстрее. Инстинктам, увы, не прикажешь, сколько ни убеждай себя, что поступаешь верно. Рука резко согнулась в локте – дуло упёрлось в череп чуть позади от виска, направляя будущий выстрел прямиком в затылочную долю. Ставший каменным указательный палец лёг на спусковой крючок. Чувствительность возросла настолько, что подушечка ощущала малейшие неровности на потрескавшемся покрытии. Николай напоследок вновь заглянул в себя. Сердце, набрав четырёхкратный темп, кружило голову давлением, но нисколько не болело. Живот, скованный ужасом самосохранения, всё ещё не пытался изрыгнуть кишечный сок, как делал это раз в несколько часов все последние недели. Кости наконец не ощущались раскалёнными титановыми пластинами, призванными изжечь суставы и мышцы.
«Лучше момента не будет», – стоически подумал Николай и, поблагодарив подвернувшуюся возможность, уже дал руке команду согнуть палец… Как вдруг среди несмолкающего галдежа обострившийся слух уловил искренний истошный вопль, мгновенно пробравший до самой глубины души. Мышцы онемели буквально в миллиметре от черты невозврата. Вот крик повторился, но уже на другом языке. Женский. Смешанный с плачем и кашлем, перебивающийся тяжёлым сбивчивым дыханием. Звучал где-то у подножия холма. И из всей бессвязной плеяды неизвестных слов одно напоминало до боли близкую и некогда родную профессию. Не то чтобы подобные истерики были здесь чем-то необычным, но Николай, сам не до конца понимая почему, поднял веки, расслабил руку, убрал палец с крючка и отвёл дуло от головы. В памяти ярко вспыхнул образ совсем недавнего, но кажущегося таким далёким прошлого, когда он стоял босой на плацу. Тоже под прицелом заряженного пистолета, что был в руках у столь же истошно плачущей женщины. Кисть разжалась сама собой. Теперь в голове вопил только один инстинкт, одно напоминание. Николай, напрочь забыв про упавшее на пыльную землю оружие, машинально схватил расстёгнутый рюкзак и, спотыкаясь о невидимые в темноте ямы, что было мочи ринулся вниз по склону в сторону криков. Разум застелил непроглядный туман – мужчина бежал быстрее и безрассуднее самого отъявленного сорвиголовы.
Усыпанное строительным мусором подножие холма. Невысокая металлическая ограда. Поломанная бетонная дорога. И, наконец, источник надрывного плача – упавшая на колени пожилая сгорбленная
