И опять четвертый агент закивал и задакал. Единодушная поддержка, как на баптистском собрании.
Чет:
— А можно полюбопытствовать: почему вы еще не выступали у Салливана? Прослушивания неудачно проходили?
— Меня не прослушивали.
— Даже не прослушивали? — переспросил Чет с выражением шока и недоверия.
— Сид хотел убедиться, что я готов к этому. Он говорил: я должен быть готов перед тем, как меня будут прослушивать.
— Ну куда уж там дальше готовиться — вы же выступали на разогреве у «Крысиной Стаи»?
Я нервно прыснул:
— На самом деле Фрэнк не любит это назва…
— У «Крысиной Стаи» в «Сэндз», — внес поправку Хауи.
Как я сразу и догадался, эти парни оказались скользкими.
Говорили, что не собираются очернять Сида. Свое слово они сдержали. Зато так повели разговор, что я сам каждой своей фразой очернял его.
Эйб — Чету:
— Ты разве не знаешь Боба Пречта?
Эйб — мне:
— Боб — это продюсер Салливана.
Чет:
— Знаю, конечно. Я его почти каждую неделю вижу в «Сарди». Кажется, он мне кое-чем обязан.
Эйб поглядел на меня, поднял руки ладонями кверху, как бы говоря: дескать, вот оно, на блюдечке.
Да. На блюдечке. Салливан. Салливан — и все, что за ним должно было последовать. Салливан сидел и поджидал меня. Мне нужно было лишь руку за ним протянуть.
Что мне и оставалось сделать.
Но я не мог.
Каждое слово, которое произносили эти люди, взывало напрямую к тем амбициям, что управляли мною последние лет пять. Картина, которую они мне нарисовали, представлялась ясной и сверкающей на солнце, как гладь озера Миннесота. К тому, что они предлагали — дать мне как раз то, чего я больше всего хотел, — оставалось лишь протянуть руку. Но как раз этого я и не мог позволить себе. На моем пути стоял Сид. Я не мог вот так взять и предать забвению все то, что он для меня сделал, ради каких-то парней, которые умели ловко ворочать языками.
Но всей моей верности Сиду хватало только на то, чтобы выговорить:
— Что ж, мне нужно подумать.
— Не торопитесь, — согласился Эйб. Согласился, как будто ему и в самом деле было безразлично, какое решение я приму. — Мы лишь хотим, чтобы вы в любом случае комфортно себя чувствовали.
Не это я надеялся услышать. Мне-то хотелось, чтобы меня еще попытались уломать, уговорить и убедить, чтобы мне помогли преодолеть ту преграду, что стояла между преданностью и нетерпением. Но вместо этого я услышал «спасибо», «всего наилучшего» и «будем держать связь». Я побрел к лифту, спустился в вестибюль и вышел на улицу, навстречу калифорнийскому солнечному свету, и вернулся к той жизни, какую знал.
* * *
— Что случилось, Джеки?
Я только услышал голос Тамми, пусть по телефону, — и все безумие моей жизни тотчас показалось менее безумным. Ее голос словно обладал материальностью, само прикосновение которой способно было меня успокоить.
Она снова спросила:
— Что случилось?
— Да я сегодня тут с агентами встречался. С ребятами из «Уильяма Морриса».
— Ты уходишь от Сида? — Она не обвиняла меня. Не осуждала. Просто спросила.
— Нет. Нет, я не могу так поступить. Он столько для меня сделал, всегда был со мной рядом, — нет, я не могу просто взять и порвать с ним. Наверно, я никогда не смогу этого сделать. — Я помедлил. — Но иногда я гляжу, куда меня завела жизнь: вот я хорошо выступил в таком-то клубе, вот меня познакомили с таким-то типом, который представляет меня такой-то звезде, которая пристраивает меня туда-то… Насколько все это — заслуга Сида, а насколько — просто удача? Если же я завишу только от удачи, то что случится, когда удача от меня отвернется?
— Тогда, может быть, тебе лучше оставить Сида и подписать договор с ребятами из «Морриса».
Я не ожидал услышать такое. Во всяком случае, не от Тамми.
— Или так — или ты будешь всю оставшуюся жизнь держать зуб на Сида, считая, что он тебе не дает развернуться, — а это тоже нехорошо.
— Да я никогда… Да что я…
— Просто скажи ему правду. Пусть ему будет больно, но такой человек, как Сид, никогда не возненавидит тебя за правду.
Она была как скала. В моем мире, где все смешалось, спуталось, как какой-то несуразный клубок, Тамми была как… Я рухнул на кровать. Поглядел затуманенными от слез глазами на тумбочку: коробка. Коробка с колечком, которое должно было красоваться на пальце у Тамми. Я всегда брал его с собой. Почему же…
Потому что.
Потому что однажды я преодолею себя, сяду на самолет или на поезд, а если надо, и пешком пойду, но доберусь до Тамми. Я надену ей на палец это кольцо. И назову своей навеки.
Тамми, по телефону:
— Так легче, Джеки. Говорить правду всегда легче.
Правду. Мне захотелось сказать Тамми правду. Прямо сейчас, по телефону, мне захотелось сказать: «Я был с другой женщиной. С очень красивой, очаровательной женщиной. Я был с ней, спал с ней, она мне нравилась, но то, что я чувствую к ней, — это совсем не то, что я чувствую к тебе. Понимаешь, Тамми? То, что я чувствую к ней, не имеет ничего общего с тем, что я чувствую к тебе».
А она скажет: «Да, понимаю». А может, повесит трубку, чтобы позвонить снова через год, а может, через день или через десять лет. Но она снова позвонит мне, и мы начнем долгую, медленную работу — будем заново выстраивать наши отношения. А может, она швырнет трубку и никогда больше не захочет разговаривать со мной. Как бы то ни было, вранье закончится. Я уничтожу тот грех, который сотворил сам.
Но такая правда лишь очистит мою совесть, сказал я себе. А вранье не давало мне причинить боль Тамми.
Я поглядел на часы. Мне пора было собираться на представление в «Максиз».
Мы с Тамми попрощались.
* * *
Ранним утром — звонок. Я сонной рукой снял трубку.
— Джеки Манн?
— Да.
— Вам звонят из приемной Гарри Кона, — сказала женщина на другом конце провода. — Мистер Кон хотел бы встретиться с вами.
— Со… — Боже! Еще не продрав глаза ото сна, не отойдя от шока, я пытался мысленно разглядеть свое расписание. — Я мог бы встретиться завтра по…
— Сегодня. Если можно, он бы хотел встретиться с вами сегодня. — Женщина говорила быстро, как будто ее торопили.
— Хорошо. Сегодня можно…
— В шесть часов. Мы пришлем за вами машину. Вы живете в «Сансет-Колониал», верно?
— Да.
— Машина приедет за вами в пять тридцать. Увидимся вечером.
Она положила трубку.
Я стиснул телефон. Схватился за него, как за якорь, чтобы не сорваться и не уплыть в дальний конец безумия. Гарри Кон. Директор студий «Коламбиа», где снимались Рита Хейуорт, Фрэнк Капра, Гарри Купер, Монтгомери Клифт, Ава Гарднер и, наконец, моя Лилия.
Гарри Кон — и он пришлет за мной машину.
Снова: Господи!
Я в возбуждении принялся крутить телефонный диск. Пытался дозвониться до Лилии, сообщить ей новость. Ее не было. Позвонил Сиду. Не застал и Сида. Счет ноль — два, что ж! Я немного успокоился, остыл. Уговорил себя не устраивать переполоха из-за того, что мне позвонил Гарри. Не надо понапрасну с ума сходить. Не надо заранее фантазировать о кинопробах, о съемках и прочем. Не надо…
Господи!
День то тянулся слишком медленно, то мчался слишком быстро, и вот часы показали пять. Выбирая одежду, я волновался, как перед первым свиданием, наконец облюбовал какой-то костюм, а в пять двадцать спустился в вестибюль гостиницы. Длиннющий «линкольн» уже ждал возле подъезда. Раскрылась задняя дверь, и ко мне направился какой-то человек. Это был не человек, а бритва — таким острым во всех смыслах он казался. Отточенные ногти, тонкий вкус в одежде. Колючий взгляд. Можно было бы счесть его несколько фатоватым, если бы его внешний вид не говорил, что если не с той стороны к нему подойдешь, то рискуешь порезаться. Зато улыбка — совсем наоборот — была очень, очень приятная.
— Джеки, — не столько спросил, сколько констатировал он, очевидно зная, кто я такой. — Нили Мордден. Очень приятно познакомиться. — Рукопожатие оказалось крепким. — Готовы?
Я сказал, что да, он отступил на шаг, пропуская меня в машину.
Когда мы уселись и машина тронулась с места, он спросил:
— Не хотите чего-нибудь выпить?
— Нет, спасибо, мистер Мордден.
— Нили. Кстати, познакомьтесь, это Дом.
О-о-очень далеко впереди шофер, сидевший за баранкой, развернулся в мою сторону настолько, насколько это позволяла ему сделать толщина туловища.
— Как поживаете? — У него был чистейший бруклинский акцент.
— До Галча недалеко, — заметил Нили.
— А что это?
— Гоуэр-Галч. Студии «Коламбиа». Прямо через бульвар Сансет в Гоуэр. Совсем недалеко. — Нили откинулся на спинку своего сиденья, и глубокое кожаное кресло с мягким скрипом поглотило его.
Я по-прежнему сидел на краешке своего сиденья.
