Андрей вспомнил разговор с Дмитрием Алексеевичем.
— А что? Правильно, — засмеялся он. — Так и надо вашему Ираклию.
Он вышел в приемную и попросил у секретарши разрешения позвонить по телефону. Сперва он позвонил в лабораторию, а потом набрал номер Марины.
Он договорился приехать за Мариной на работу. Она сослалась было на дела, но он категорически заявил: «Мне во что бы то ни стало надо увидеть вас».
На площадке широкой мраморной лестницы Архитектурного управления Андрей столкнулся с тем самым молодым человеком, которого он впервые увидел с Мариной. Андрей обрадованно поздоровался. Он не обиделся даже на безразличный кивок, которым Вадим ответил ему, — ничто сейчас не могло нарушить его счастливого настроения. Высокие сводчатые коридоры, и бронзовые фигурные ручки дверей, и толстая любопытная дама, которая помогла ему найти комнату Марины, — все казалось удивительно приветливым.
Ему пришлось подождать, пока Марина освободится: двое каких-то солидных мужчин — судя по разговору, строители — доказывали ей, что гранит для облицовки задерживается в пути.
Андрей сел в сторонке, наслаждаясь возможностью беспрепятственно наблюдать за Мариной. Никто не обращал на него внимания. Кроме стола Марины, в комнате было еще два стола, за ними работали сотрудники отдела, около них тоже сидели посетители. На степах были развешаны эскизы проектов новых зданий, на подоконниках стояли какие-то деревянные модели. Все, что имело какое-то отношение к Марине, было ему важно и дорого.
Марина читала бумаги, которые совали ей строители. Солнце отсвечивало на ее медных волосах, и дымная тень от них падала на щеку. На ней был полосатый джемпер с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. Андрей впервые мог при дневном свете, не торопясь, разглядывать Марину и не упускал ни одной мелочи. Каждая минута приносила ему новые открытия. Оказалось, что в ее грудном голосе могли звенеть повелительные нотки, что когда она сердилась, то волжское оканье усиливалось и пальцы быстро вертели карандаш.
Еще он заметил впадинки по краям губ, впадинки появлялись, когда она улыбалась, и были похожи на запятые.
Когда он вышел с Мариной на улицу, ему стало почти жаль, что он так мало ждал ее.
Звонок Андрея и обрадовал и встревожил Марину. Она с удовольствием отвлеклась бы от своих горьких мыслей, но Андрей вкладывал какую-то излишнюю серьезность в их знакомство. Ее обрадовала их встреча, но она не понимала и боялась своей радости. И когда Андрей с жаром стал рассказывать о каком-то локаторе, искажениях, стружках, она успокоилась, и в то же время легкая досада уколола ее.
— Почему вы так долго не звонили? — спросила она.
Равнодушие к его открытию расстроило Андрея.
— Я обиделся, — хмуро напомнил он, — а теперь… я был так рад, что не удержался.
Значит, все это время он хотел ее видеть. Это неуклюже скрытое признание, такое виноватое и неохотное, тронуло ее. Она была не прочь вызнать подробности, однако внутренний предостерегающий голос остановил ее. Пока что она чувствовала себя с Андреем спокойно, хотя где-то в глубине бродила озорная мысль: а может ли его волновать что-нибудь, кроме приборов?
— Вы не торопитесь? — Она взглянула на часы. — Я обещала заглянуть на стройку.
Андрей не понимал, как можно спрашивать о таких вещах. Она повела его через мост и площадь, к строящемуся дому. Андрей вспомнил, как он увидел здесь Марину.
— Да, я тут бываю, — сказала она. Строительство этого дома под ее контролем. Один из наиболее трудных объектов. — Между прочим, проект архитектора Хотинского. Не знаете такого? А Вадима помните?
— Как же, помню. — Ни малейшего неудовольствия не отразилось на его лице.
Тогда она нарочно сказала:
— Чрезвычайно талантливый архитектор. А вы интересуетесь архитектурой? Надо будет вас познакомить.
— С Хотинским или с архитектурой?
— С обоими. — Марина засмеялась.
— Вы… вы помирились? — внезапно спросил он.
Она ответила ему таким строгим молчанием, что он испугался. Они подошли к стройке.
— Можно мне с вами? — попросил Андрей.
Они забрались на леса. Доски, поскрипывая, гнулись под ногами. Широкие плечи Андрея задевали перекладины, он перемазался известкой и был рад, что Марина не обращает на пего внимания. Ступив на узенький переход на высоте третьего этажа, она закричала:
— Прора-аб! Никита Е-евсеи-ич!
Ей откликнулись сверху. Она попросила Андрея подождать, а сама полезла выше, гибкая, ловкая, бесстрашно перескакивая узкие, без оград настилы, похожая на рыжую белку.
Через четверть часа она спустилась с прорабом, продолжая на ходу спорить.
— Полюбуйтесь, — возмутилась она, подзывая Андрея. — Как они изуродовали фасад этими трубами!
Среди решетки лесов Андрей не рассмотрел ни фасада, ни труб, но был убежден, что фасад действительно обезображен, и удивился, как прораб мог противоречить Марине.
— А перегородки! — Она прыгнула через оконный проем в комнату. — Опять ставите кособокие перегородки.
— Тут уж мы ни при чем, Марина Сергеевна, — сердито сказал прораб. — Такие нам привозят с завода.
— А что ж вы принимаете?
«Умеет она их брать в оборот», — с удовольствием отметил Андрей. Он никогда не задумывался, из чего складывается красота здания. Слушая Марину, он перебирал свои скудные, отвлеченные познания в архитектуре: цветовой колорит, выразительность силуэта, ансамбль… Он сознавал свою безграмотность, отсутствие вкуса, и от этого ее работа представлялась ему недосягаемой. А приборы… что ж, приборы может делать всякий, у кого есть терпение и знание. В глубине души он по-прежнему гордился своей сегодняшней находкой, но рассказывать об этом Марине было, конечно, глупо.
Она спускалась вниз расстроенная. У прораба тоже есть своя правда. Легко сказать: не принимай кривые перегородки. Ну хорошо, отошлют назад, а рабочие тем временем стоять будут?
— Вы не должны поддаваться, — горячо сказал Андрей, не медленно приняв ее сторону.
Его искреннее участие было приятно Марине.
— Значит, вас можно поздравить, теперь у вас все в порядке, — сказала она.
Андрей усмехнулся и промолчал.
Ей понравилось это молчаливое несогласие. А все же она была первой, к кому он спешил со своей радостью. Ей было приятно думать об этом, идти вот так свободно, не под руку, не подыскивать слова, не обижаться на молчание.
Был теплый серенький день. Грустный и спокойный. Где-то на путях часто гудели паровозы. Цветочницы продавали бледно-зеленые букетики вьюнка. Марина не хотела говорить ни о чем… Она вдруг почувствовала, что боль, которая мучила ее так долго, исчезла… И Андрей покорно довольствовался ее молчанием и был рад, что видит ее, идет рядом. Он спрашивал, любит ли она гулять, правятся ли ей стихи Пастернака, что она делает по вечерам.
Эти мальчишеские вопросы отвлекали Марину от тяжких раздумий, связанных с Вадимом. В этом осенне-неярком, мягком, теплом дне было что-то схожее с тем, что творилось в ее душе. Впервые за последнее время ей было спокойно, тепло и по-доброму грустно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Она сказала: «Значит, теперь уже все в порядке. Поздравляю». Рассказать бы ей, как далеко еще до конца… Тебе представилось в эту минуту все, что еще ожидает тебя и твоих товарищей, и ты промолчал. Только стиснул зубы и усмехнулся. Разве все расскажешь. Да и кому это интересно. Со стороны, конечно, кажется, что самое трудное позади. Принцип открыт, расчеты сделаны, узлы изготовлены, надо собрать макет, испытать его — и конец. Никаких особых событий, ярких страстей, опасностей, приключений. Чем тут хвастаться!
Впереди вереница однообразных рабочих будней. Кропотливый и скучный с виду труд, уже без взлетов вдохновения, без всяких открытий, тот труд, о котором не поют песен, не пишут стихов. Труд самый обыденный, черный, пахнущий потом, труд делания, труд-долг…
И все же сколько в нем радости и мучений. Взять тот же макет… Художник, прежде чем писать картину, набрасывает этюды, он ищет в них, как бы убедительнее выразить свой замысел. Для этой же цели служит исследователю макет. Это грубый набросок, скелет твоей идеи. Здесь все еще подвижно, зыбко. Ты проверяешь но нему свои догадки, сомнения, тревоги. Макет сделан, как со вкусом выражается Новиков, «на соплях». Прикручено, наляпано, бросовые детали — все кое-как, лишь бы держалось. Болтается изоляция, торчат концы проводов, детали соскакивают, — этот обнаженный дрожащий уродец и есть, оказывается, воплощение твоей мечты.
Такой ли она тебе представлялась?
И в довершение всего макет не работает. Говорят, что не было еще макета, который бы сразу заработал. У него слишком много для этого возможностей, и он жадно использует каждую. Кажется, устранены все причины, но он бездействует. Постепенно ты приходишь к мысли, что так и надо, что вообще все неверно и ничего не выйдет, и зря ты морочил людям голову, тебе надо все бросить и пойти служить дежурным монтером. Ты завидуешь спокойствию окружающих. Тебя возмущает, что они могут смеяться, что у них есть аппетит, что они не собираются отказываться от нелепых предрассудков: спать хотя бы семь часов в сутки, изредка ходить в кино, думать о своих семейных долах…
