Осознав, что мы оказались в затруднительном положении, враги торжествовали — в другое время, даже в том возрасте, в каком я пребывал, я бы уже не раз вызвал их на поединок. Среди множества славных дел, совершенных нашим Королем, ни одно не имело столь благих последствий, как запрет дуэлей: наказания за его нарушение, как уже говорилось, были столь суровы, что идти против него — значило бесповоротно себя погубить. И все же я с трудом сдерживался, когда встречал их во дворце и даже не раз намеренно толкал, но они делали вид, будто ничего не замечают. Это вызывало у меня еще больше досады: я видел, что они трусы. Но нашим делам это никак не помогало, и в суде мне напомнили — если не будут представлены доказательства того, что мадемуазель де *** жива, то ее отец и мать окажутся в великой опасности. Тогда я побывал у помощника комиссара в Шатле и попросил, чтобы его сослуживцы подняли списки всех меблированных комнат и расспросили у хозяев, не проживает ли у них та, кого я разыскиваю. Чтобы мою просьбу наверняка выполнили, я сопроводил ее сотней пистолей. И действительно, благодаря этому средству мне удалось узнать, что некая девушка, примерно такая, как я описал, о чем уже столько раз упомянул, живет на улице Галанд близ площади Мобер{410}. Явившись туда якобы нанять комнату, я наконец нашел бедняжку; она была в столь жалком состоянии, что я с трудом узнал ее, хотя прежде встречал много раз. Увидев меня, она чрезвычайно смутилась, особенно, когда я назвал ее по имени и начал упрекать. Она решила было, что ей, молодой, будет нетрудно вырваться от бедного старика и, притворившись, будто плачет, улучила минуту и попыталась выскользнуть за дверь — но тщетно: я был настороже, а кроме того, ее намерение придало мне бдительности и заставило не спускать с нее глаз, пока мне не пришли на помощь. Обрадованные полученными от меня добрыми вестями, отец и мать выправили документ, разрешавший препроводить дочь в монастырь; я воспользовался этим разрешением и отвел ее к маделонеткам{411}, куда заключаются падшие женщины.
Я был очень доволен, что отыскал ее. Господин де *** и его супруга уже думали, что их неминуемо осудят, да я и сам уж не знаю, какой оборот приняло бы их дело. Но объяснение того, как они пытались помочь своей дочери, обрекло на неудачу любые попытки погубить их; оправдание последовало незамедлительно, хотя противная сторона требовала продолжения процесса и подавала соответствующие ходатайства под тем предлогом, что они, как я уже говорил, похоронили полено, поправ церковный обычай. Хотя нашлось много друзей, оправдавших этот их поступок, они были приговорены к штрафу. Впрочем, судьи хорошо понимали, что это всего-навсего придирки, и, обязанные выполнить свой долг и следовать букве закона, подтвердили, что моя кузина невиновна. Ее противники были присуждены не только к возмещению судебных издержек, весьма значительных, но и к изгнанию, принесшему их семье, пользовавшейся известностью у себя в провинции, несмываемый позор. Справедливый вердикт суда утешил супругов де *** во всех постигших их превратностях судьбы, и после всех поздравлений родственников и друзей они настояли, чтобы я сопровождал их домой, стремясь выказать признательность за те хлопоты, которыми были мне обязаны. Господин де *** имел ловчих птиц, а поскольку я очень любил соколиную охоту, то с удовольствием провел у него две недели; когда же хотел проститься, супруги решительно этому воспротивились. В Париже у меня не нашлось особенно важных дел, и я с легкостью согласился прожить в их доме еще месяца два — и не из желания погостить как можно дольше, а потому, что поддался безумству, на которое не был способен никогда прежде.
В пяти-шести лье от них жила девушка замечательной красоты и разума совершенно неотразимого. Однажды она навестила супругов, и когда я ее увидел, то очень разволновался, ибо и двадцатипятилетним юнцом не влюблялся так безоглядно. В течение тех двух дней, что мы жили под одной крышей, я не отходил от нее, и так как она отнюдь не была богата и оценила партию, которую я мог составить, то решила, что нужно проявить ко мне ласку, дабы побудить меня жениться на ней. Нет человека, который себя не похвалит, поэтому я, считая себя по-прежнему достаточно бодрым и сильным, полагал, что мог ей понравиться, и пообещал нанести ответный визит. Стоило ей уехать, как я только и думал о том, как выполнить это обещание. Супруги де *** вволю посмеялись надо мной, но я, движимый лишь своими чувствами, вскочил в седло и поскакал к ней, — и хотя говорил, что не задержусь более чем на пару деньков, остался недели на две и возвратился на крыльях любви, а точнее сказать, безрассудства; когда я вспоминаю об этом, то испытываю смущение. Господин и госпожа де ***, не очень осведомленные о моем достатке и полагавшие, что, раз я вращаюсь при дворе, значит, сумел что-то скопить, сказали: эту девушку нужно брать в жены и устроить свое счастье; она благонравна и из хорошей семьи, и лучше уж завещать мое состояние ей, нежели тем, от кого я давно отдалился; сколько бы я ни нажил добра, а в моем возрасте о нем думают уже в последнюю очередь; вряд ли мне предстоит кормить своих детей, а ежели таковые все же появятся на свет, то я увижу их разве что во младенчестве и не слишком потрачусь. А я и без их доводов уже утвердился в своем безумстве, то есть решил жениться во что бы то ни стало, прекрасно зная, что мои скудные средства отнюдь не осчастливят будущую супругу; но меня-то эти благоразумные мысли ничуть не останавливали. От того, чтобы сделать предложение, меня удерживал только мой возраст, но супруги сказали, что я, верно, насмехаюсь, раз говорю о подобных пустяках: на вид мне не дашь и сорока, и, благо я пожелаю, они нас посватают. Я не ответил ни да, ни нет и, возвратившись двумя-тремя днями позже к этой девушке, завел разговор о предполагаемом замужестве и сказал, что не намерен ее обманывать: сколько бы у меня ни было добра, но я слишком непрактичен, чтобы заботиться о его приумножении, и всегда больше радел о других, чем о себе; кроме того, у меня есть еще мачеха, обобравшая меня до нитки, выдумав какие-то старые долги нашей семьи; предлагая себя в мужья, я не составлю такую уж выгодную пару, ибо располагаю разве что пожизненной рентой в Лионском банке — прежде она равнялась тысяче экю, но теперь уменьшилась на четверть — и, кроме таковой, только четырнадцатью или пятнадцатью тысячами франков, доверенными мной нескольким частным лицам; пусть избранница сама решит, нужно ли ей связывать жизнь с человеком, которому накануне сватовства очень хотелось бы иметь двадцать тысяч ливров дохода, но, к несчастью, на это нечего и надеяться. Правда, добавил я к этому, сейчас, как можно убедиться, дела мои получше, чем раньше, после чего рассказал о том, как, доверившись господину де Сайяну и Ла Жоншеру, потерял свои деньги, — всегда подчеркивая, что неизменно поступал по чести и никогда не был виновником своих денежных неудач. Любовь смешала весь мой разум — могу сказать лишь, что сам себя не помнил.
Впрочем, речи мои понравились девушке, тем более что я обещал отдать ей все, что имею. Поскольку она жила только с матерью, тоже поступавшей как ей заблагорассудится, и могла сама собой распоряжаться, наше супружество вскоре было решено. Весть о нем распространилась по всему краю: знатные семьи, жившие по соседству, начали поздравлять нас, девушка, уже не сомневаясь, что скоро я стану ее мужем, стала позволять мне небольшие вольности, не оскорблявшие ее достоинства и призванные лишь сильнее возжечь мою страсть, и между нами вскоре произошло нечто, доказавшее ей, что я отнюдь не так стар, как выгляжу, — но приличия вынуждают меня умолчать об этом. Никакой юноша не мог бы выказать столько пыла. Я рассказываю об этом, чтобы напомнить: никогда не угадаешь, что у девушек на уме; невеста часто замечала мое влечение, но до времени ни о чем таком со мной не заговаривала, зато однажды Господу было угодно открыть мне, что, женившись, я сделаю несчастной и ее и себя. Мы пошли к вечерне, после которой она, чье благочестие не было тем удовлетворено, захотела послушать и повечерие, и когда запели гимн, то при словах «ne polluantur corpora»{412} попросила меня, чтобы со мной такого больше не происходило. Я понял, сколь она искушена, и, удивившись, поинтересовался, кто же ее так просветил в этом деле. Она покраснела и потупилась. Чем больше я наблюдал за ее смущением, тем сильнее убеждался: моя невеста скрывает какую-то тайну, а поскольку терялся в догадках, откуда девушка, тем более та, которую я собирался назвать супругой, знает такие деликатные подробности, решительно потребовал ответа. Она искренне призналась, что когда гостила у одного из своих родственников (имя она мне назвала), тот, хотя и был женат, ворвался к ней в спальню и в своей похоти зашел так далеко, что ей волей-неволей пришлось испытать вещи, о которых прежде она и не догадывалась. Этого было довольно, чтобы счесть этого человека влюбленным в мою невесту. К тому же он обладал крупным состоянием, и я, памятуя, каким уважением с ее стороны он пользуется, счел ее признание лишним свидетельством того, что она неравнодушна к нему и сама. Одним словом, во мне пробудилась ревность, — точнее, мне показалось, будто я еще не забыл это чувство, но должен сказать по правде, что девица была столь же прекрасна, сколь и добродетельна. И случилось так, что в самый день свадьбы я оседлал коня и уехал от невесты под предлогом устроения каких-то дел, написав ей пространное письмо, в котором боролись любовь и ревность и которое я закончил заверением, что хотя и не перестану любить ее, но никогда не женюсь. Ввиду столь разительной перемены супруги де ***, не понимая, что произошло, попытались нас примирить; однако ни ее обида, ни мое смятение тому не способствовали, так что я попросил воздержаться от бессмысленных хлопот: решение это мое и зависит только от меня. Имей я дело с корыстной особой, та наверняка потребовала бы у меня компенсации, и мне нечего было бы на это возразить, но эта, сохранив достоинство, как и подобает знатной даме, не только воздержалась от подобной низости, но и вернула все мои подарки. Я отказался принять их назад, а тому, кто их привез, ответил: я дарил эти безделушки от чистого сердца женщине, которую очень люблю. Впрочем, поскольку иные стоили по двести или триста пистолей, она вторично отослала их мне, попросив, если я опять не захочу их принять, отдать супругам де ***.
