Слухи о прогерманских симпатиях российской императрицы распространялись и в союзных странах, их высказывали некоторые официальные лица, в это искренне верили. Лорд Берти, британский посол во Франции, имевший собственных информаторов в России, писал в своем дневнике вскоре после Февраля о бывшей царице: «Она немка (Boche), не только по рождению, но и по своим чувствам. Она делала все, что могла, чтобы добиться взаимопонимания с Германией. Она считается преступницей, или преступной лунатичкой, а бывший император – преступником вследствие своей слабости и покорному следованию ее побуждениям». Подобные настроения были, по-видимому, распространены в союзных странах. Известный эсер А.А. Аргунов, возвращавшийся в 1917 году из эмиграции, вспоминал: «Французский чиновник в префектуре повторял, [вращая белыми белками]: “Нужно покончить с этой Алисой”»754. Дело происходило уже после ареста царицы, очевидно, упомянутый французский чиновник откровенно высказывал пожелание ее казни.
Царица не смогла стать популярной в России, хотя, как уже упоминалось, она и пыталась бороться за симпатии общественного мнения. Ее тактика репрезентации в целом была на редкость неудачной. Она не умела привлекать людей, даже тогда, когда хотела быть популярной, а порой, кажется, и намеренно не желала стараться понравиться представителям политической элиты страны. Но распространению слухов о германофильстве императрицы Александры Федоровны способствовали и некоторые необычайно неосторожные поступки, совершенные ею во время мирового конфликта.
В годы войны она продолжала поддерживать отношения со своими родственниками в Германии. В частности, она переписывалась со своим братом Эрнстом-Людвигом, великим герцогом Гессенским и Рейнским. Он посылал письма своим родственникам, членам шведской королевской семьи, которые и переправляли его послания в Россию. И другие письма из Германии также пересылались российской императрице шведской принцессой Маргаритой и королевой Швеции Викторией.
Эта опасная для авторитета царской семьи родственная переписка содержала не одни только семейные новости, порой в ней затрагивались весьма важные и деликатные политические проблемы. В частности, в апреле 1915 года царица получила письмо, в котором содержалось предложение обсудить условия прекращения войны (утверждалось, впрочем, что германский император не был осведомлен об этой инициативе)755.
Нет никаких свидетельств в пользу того, что императрица Александра Федоровна действительно поддерживала идею сепаратного мира с Германией и использовала свою переписку для достижения этой цели. Напротив, можно с уверенностью предположить, что если бы у нее действительно были такие планы, то она бы воздержалась от использования для этой цели подобных каналов связи, несмотря на свою поразительную неосторожность. Но сам факт такой переписки с германскими родственниками явно мог серьезно скомпрометировать царицу и династию.
Другой явно неосмотрительный поступок императрица совершила в июне 1915 года. Она получила письмо от другого своего родственника, Макса, принца Баденского. Это письмо она переслала императору. В то же время Александра Федоровна встретилась с неким американцем, представителем Христианской ассоциации молодых людей, который ранее с гуманитарной миссией посещал лагеря военнопленных в России и направлялся с аналогичной целью в Германию. Императрица его просила, чтобы он встретился с принцем Максом Баденским, рассказал бы ему о положении германских военнопленных в России, а также передал бы соответствующие бумаги. Итак, для поддержания весьма деликатной связи с германскими родственниками использовался малознакомый человек, иностранец, ему доверялись конфиденциальные документы, исходящие от самой царицы. Некоторую осторожность императрица, впрочем, проявила, она писала царю: «Пожалуйста, никому не говори, откуда пришли эти письма». Но вместе с тем она сочла возможным сообщить об этом и Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу, которого сама она в это же время часто обвиняла в нелояльности: «Только можешь сказать Николаше про Макса, так как он заведует нашими пленными». С удивительной беспечностью императрица иронически отзывалась о своих германских и шведских родственниках, которые по понятным причинам стремились не привлекать лишнего внимания к конфиденциальной переписке правящих домов воюющих стран. Более того, она фактически подтвердила публично факт такой переписки: «Они прислали эти письма Ане [А.А. Вырубовой. – Б.К.] через одного шведа, нарочно ей, а не фрейлине, никто не должен об этом знать, даже посольство, – не знаю, откуда этот страх. – Я открыто телеграфировала Вики и поблагодарила ее за письмо, попросила ее поблагодарить от меня Макса за его заботы о наших военнопленных и передать, чтобы он был спокоен, что здесь делается все, что возможно, для их пленных. – Я этим себя не компрометирую, я ничего лично не делаю, но намерена помочь нашим пленным, сколько могу…»756
По просьбе своего брата царица Александра Федоровна начала зондировать вопрос о возможности возвращения в Германию одного пленного немецкого офицера, аристократа. О ее инициативе были осведомлены не только чиновники ее собственной канцелярии, но и министр иностранных дел С.Д. Сазонов, который не принадлежал к числу сторонников императрицы, в этом случае, казалось бы, заведомо можно было бы предположить утечку информации и недоброжелательную интерпретацию подобного неосторожного поступка. И в дальнейшем императрица продолжала получать письма от своих германских родственников, хотя в некоторых случаях она была неприятно поражена тем, что об этой переписке становилось известно в обществе757.
Утечка деликатной информации умножала молву о связях императрицы с родственниками в разных слоях общества. Появились даже слухи, что брат царицы великий герцог гессенский Эрнст-Людвиг в годы войны тайно посетил Царское Село (в Москве же передавали, что он находится в резиденции другой своей сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны). Фрейлин императрицы их знакомые с любопытством расспрашивали, не скрывается ли брат императрицы в подвалах царского дворца. Императрица знала об этом, она упомянула этот слух как совершенно невероятный в своем письме царю 30 августа 1915 года, но переписка с великим герцогом, как видим, продолжалась758.
Императрица действительно стремилась облегчить жизнь германских и австро-венгерских военнопленных в России. При этом она справедливо полагала, что подобные действия могут способствовать и улучшению положения российских солдат и офицеров, находившихся во вражеском плену. Она желала встретиться с немецкими и австрийскими сестрами милосердия, посещавшими лагеря военнопленных в России, и, в конце концов, приняла их в ноябре 1915 года. Царица Александра Федоровна поступила так, несмотря на возражения верных ей бюрократов, которые прекрасно понимали, какое неблагоприятное воздействие этот прием будет иметь на общественное мнение России (в условиях значительного общественного недовольства в связи с принятием императором командования борьба за симпатии населения была особенно актуальной, а неосторожные поступки царицы не могли умножить число ее сторонников среди русских патриотов). Принимала императрица немецких и австрийских сестер и впоследствии, в июле 1916 года (при этом присутствовала и великая княжна Ольга Николаевна). Однако, как и предполагали сотрудники царицы, общественное мнение «прочитывало» порой эти инициативы совершенно иначе, воспринимая их не как гуманитарную акцию, а как наглядное доказательство демонстративной прогерманской позиции императрицы.
Психологическая атмосфера в стране была крайне неблагоприятной для проведения каких-либо мер по улучшению положения немецких и австрийских военнопленных, находившихся в России (иногда оно было действительно необычайно тяжелым), в особенности для соответствующих инициатив лиц царствующего дома. В прессе постоянно появлялось множество сообщений, описывающих ужасное положение российских солдат, находившихся в немецком и австрийском плену. Иногда эти описания соответствовали действительному положению вещей, иногда они основывались на непроверенных слухах, порой же они представляли собой пропаганду военного времени, намеренно стремившуюся всячески дьяволизировать врага и предотвратить сдачу в плен русских солдат. Но российское общественное мнение было особенно чутко к сведениям такого рода, и оно требовало корректировки политики по отношению к пленным врагам, желая установления более жесткого режима. Некий киевлянин писал в октябре 1914 года: «В то время, как у наших врагов обращаются с пленными безбожно, возмутительно жестоко, мы с ними нежничаем, миндальничаем»759. Можно представить, как этот русский патриот воспринял весть о гуманитарных инициативах российской императрицы.
