Очевидно, сама атмосфера германофобии и шпиономании в сочетании с давней неприязнью или, по меньшей мере, равнодушием к непопулярной царице, распространенным в разных слоях населения, сделала бы неизбежным появление таких слухов (некоторые подобные слухи появились вскоре после начала войны). Но можно предположить, что упомянутые неосторожные поступки императрицы Александры Федоровны весьма этому способствовали. Впрочем, опасность таких действий царицы не вполне осознавал и Николай II.
Об измене царицы говорили и неграмотные простолюдины, и образованные люди. Современница, лично знавшая императрицу, дружественно относившаяся к ней, записала в своем дневнике в ноябре 1916 года, т.е. уже после выступления Милюкова: «26-го это ненужное появление с государыней и наследником на Георгиевском празднике. Настроение армии – враждебное, военной молодежи тоже: “Как смеет еще показываться – она изменница”»760. Автор дневника не верит слухам, но признает, что даже простое участие императрицы в официальных патриотических мероприятиях дает повод для их распространения. Очевидно, что «военная молодежь», упоминаемая в тексте, это не простые армейские офицеры, а представители довольно известных семейств, что свидетельствует о распространении подобных слухов в верхах общества.
Действительно, слухам об «измене императрицы» в это время верили различные представители политической элиты. Показательно, что даже А.Н. Родзянко, жена М.Н. Родзянко, председателя Государственной думы, писала княгине З.Н. Юсуповой 1 декабря 1916 года: «Послы французский и английский жаловались Мише, что их принимают с трудом и Германия через Александру Федоровну старается восстановить царя против союзников». А в письме от 12 февраля 1917 года она сообщала: «На рижском фронте открыто говорят, что она поддерживает всех шпионов-немцев, которых по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе»761.
Многие современники были поражены негативным отношением ряда офицеров армии к императрице. Школьник, отправлявшийся на поезде в Петроград в начале 1916 года, был совершенно шокирован откровенными высказываниями попутчиков-военных. Впоследствии он вспоминал: «Я впервые слышал такую резкую критику Императрицы. …Офицеры не выговаривали имени Императора, но, насколько я понимал, большинство ставило в вину Императрице и ее окружению, что война ведется вяло. …Вообще вредно затягивать войну, вредно для солдат, потому что это слишком затягивает их службу, и необходимо перейти к более активным действиям. Но императрица в этом отношении влияет пагубно»762.
Это мемуарное свидетельство подтверждается и другими источниками, в том числе и современными. В специальном докладе военной цензуры, посвященном настроениям русской армии в начале 1917 года, отмечалось, что офицеры все неустройство приписывают влиянию «немецкой партии», многие относятся к царице враждебно, считая ее «активной германофилкой» (при этом отмечалось, что к императору офицеры-де относятся «с любовью»). Обычно хорошо информированный морской офицер записал в свой дневник в то же время, в начале 1917 года: Александра Федоровна «фактически властвует. Говорят об ее определенных немецких симпатиях. Мерзавцы! Что они делают с моей родиной!» Офицеры подчас не скрывали своих настроений и от нижних чинов. Солдаты же попросту говорили о бесполезности воевать, пока немцы «сильны в самой России». Они относились недоверчиво к каждому носителю немецкой фамилии, а Александру Федоровну считали «чистокровной немкой, играющей в руку Германии». В отчетах военной цензуры утверждалось, что царя солдаты «любят», но думают, что «до него ничего не доходит, а то бы он искоренил немецкое влияние». Такого рода оценки предполагали, что императрица умело манипулирует Николаем II. Подобные слухи подтверждали весьма распространенное мнение о «слабости», «слабоволии» царя763.
Даже высокопоставленные генералы, офицеры Генерального штаба и гвардейские офицеры со временем начали передавать самые невероятные слухи о шпионаже императрицы. В дни приезда царицы в Могилев, в Ставку Верховного главнокомандующего, там предпринимались экстренные меры безопасности: от императрицы тщательно скрывали секретные документы – утверждали, что после каждого такого визита супруги императора русская армия якобы терпела поражения. Генерал М.В. Алексеев, начальник штаба Верховного главнокомандующего, заявлял впоследствии, что у царицы была обнаружена секретная карта с расположением войск, которая должна была существовать лишь в двух экземплярах, хранящихся у него и у императора. Говорили, что и генерал А.А. Брусилов якобы хитроумно уклонился от прямого вопроса царицы о точных сроках наступления возглавляемого им Юго-Западного фронта в 1916 году – он также весьма опасался «утечки» информации. Иной вариант этого распространенного слуха зафиксировал в своих мемуарах М.В. Родзянко. Он вспоминал: «Офицеры, участники наступления, считали, что успеху операции помогло то обстоятельство, что Брусилов начал наступление на полтора суток раньше назначенного Ставкой срока: в армии ходили упорные слухи, что в Ставке существует шпионаж и что враг раньше нас осведомлен о всех наших передвижениях. К сожалению, многие факты подтверждали это подозрение»764.
Другие слухи сообщали о подобном конфликте императора с генералом В.И. Гурко, некоторое время исполнявшим обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего во время болезни М.В. Алексеева. Так, до В. Чеботаревой, работавшей вместе с императрицей в Царскосельском госпитале, дошла молва о том, что специальные английские агенты якобы «не могут уследить за перепиской царской семьи, т.к. отправляется в запечатанных дипломатических вализах с курьерами, но переписка с Германией существует». Она писала также о том, что слухи об измене императрицы получили распространение среди политической элиты: «Убеждение “подозрительности” крепнет в высших кругах. Брат Марии Алексеевны со слов человека, лично говорившего с Гурко, передавал, что Гурко, приезжавший сюда около 20-го с докладами, отказался показать схему плана военных действий, т.к. были не вдвоем, а втроем. Он [Николай II. – Б.К.] покраснел, но не настаивал. Какой кошмар, какой ужас! Не верю и не верю. Может заблуждаться, упрямиться, но изменять – нет, никогда!»765 Как видим, сама Чеботарева категорически отказывалась верить слухам о предательстве императрицы. Однако, как отмечает она, «в высших кругах» подозрения такого рода крепли, и это находило отражение в великосветской молве.
В столице передавали также слух о том, что и бдительный морской министр адмирал И.К. Григорович якобы решил проверить слух о влиятельных германских агентах при дворе. В ответ на настойчивые запросы из Царского Села относительно точной даты одной важной военно-морской операции в Балтийском море он-де передал туда ложную информацию о предполагаемом передвижении русских крейсеров. И в назначенный час как раз в указанном им месте были сосредоточены превосходящие силы немецкого флота, что якобы убедительно свидетельствовало об «измене в верхах». Этот слух, содержащий намек на предательство в ближайшем окружении императрицы, воспроизвел впоследствии в своих воспоминаниях А.Ф. Керенский766.
Полковник императорской гвардии уже в 1915 году мог утверждать, что германофильство бюрократии и даже самого двора делает невозможной победу, что следует искоренять измену «в верхах». В декабре 1916 года в высшем обществе Петрограда говорили, что императрица потворствует немцам, желает мира, создает в России партию, которая помогает германскому императору. По сведениям, сообщенным Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, даже многие офицеры отборного гвардейского Сводного полка, охранявшего Царское Село, императорскую резиденцию, сочувствовали выступлениям, «обличающим» императрицу (показания такого рода сохранились в бумагах А.А. Блока)767.
После Февраля значение факта распространения слухов относительно измены царицы среди гвардейских офицеров и, соответственно, фронды последних преувеличивалось. В одном «антираспутинском» листке сообщалось: «Офицеры одного из петроградских гвардейских полков получили документальное доказательство, будто через лиц, окружающих императрицу Александру Федоровну, ведутся переговоры с германским штабом об отступлении наших войск от Риги». Царь же, знавший-де о готовящейся измене, не только не принял необходимых мер, но приказал распустить Думу. Это якобы повлияло на решение офицеров столичного гарнизона присоединиться «к народу»768. Подобные послереволюционные слухи о слухах предреволюционных были весьма востребованы в той сложной политической ситуации: все упоминания об оппозиционности офицеров, в особенности офицеров гвардии, должны были способствовать укреплению авторитета командного состава столичного гарнизона, который был значительно поколеблен в результате революции. К свидетельствам такого рода следует относиться весьма осторожно. Однако даже переписка императора и императрицы свидетельствует о том, что отношения между царской четой и многими влиятельными офицерами гвардии действительно ухудшились в это время. Александра Федоровна не раз писала о распространенности антираспутинских настроений в первом полку российской армии – лейб-гвардии Преображенском: «Полк совсем не безупречен и ненавидит нашего Друга…» Ранее она даже писала царю о «преображенской клике» – речь шла не только об офицерах, продолжавших службу в этой элитной части, но и о влиятельных генералах и чиновниках, начинавших свою службу в знаменитом полку, а затем поддерживавших друг друга на различных ступенях своей карьеры769. Антидинастические слухи разъедали самые надежные ранее сегменты политической элиты.
