– Русские не жалуют иностранных купцов, – сказал матрос Фиккерс. – Поэтому местным жителям установлено табу на общение с ними. Однако, как видите, все заинтересованы в наличных.
Провожаемые вновь облаявшими нас собаками, мы покинули поселок и двинулись обратно к острогу. Через два часа я условился быть на борту – мы не должны были задерживаться с отходом и поэтому вынуждены были поспешить. Один за другим мы залезли в шлюпку и расселись по банкам.
– Весла на воду, – скомандовал рулевой Дейли. – Отходим! Навались!
Качаясь на легких волнах, шлюпка пошла к стоявшему в полумиле от берега «Октавиусу».
– Песню запевай! – неожиданно выкрикнул я и, словно обращаясь к уходящему берегу, во весь голос затянул:
– Когда Господь нас сотворил,Откликнулись мы на призыв…
Звуки моего голоса разносились по воде, еле слышным эхом отражаясь от окружавших бухту холмов и стоящих вокруг поморских карбасов и пузатых барок.
– Ты возвысишься над всеми,Невзирая на потери…
– грянули хором гребцы, наваливаясь на весла.
Начавшись довольно нестройно, эта песня скоро перешла в мощный рев, напрочь заглушивший все звуки вокруг. Каждый из нас словно старался перекричать друг друга, и я быстро сорвал голос, но все равно, не желая отставать, осипшим голосом продолжал хрипеть припев:
– Правь, Британия, морями,Нам вовек не быть рабами!
Продолжая реветь песню, мы подвалили к подветренному борту шхуны, откуда, вторя нам, также грянул разноголосый хор:
– Тирану будет не под силуТебя срубить. Удар бессилен…
Песня перекатывалась, подобно волне, по шканцам с бака на ют. Ситтон, верзила Метью, низкорослый толстяк Берроу – все как один стояли, вытянувшись столбами, и с упоением ревели припев вместе с матросами. Среди всех выделялся звонкий голос Элизабет. В теплой шапке и пальто с меховым воротником она стояла на юте, и в глазах ее сверкали слезы восторга…
«14 апреля 1762 года. „Октавиус“ вышел из гавани Петропавловского острога. Вышли из Авачинской губы. Держим курс на Берингов пролив. Погода штормовая, ветер около четырех баллов по Бофорту. Видимость плохая…»
Канадский арктический архипелаг
«25 апреля 1762 года. Миновали Северный полярный круг и вышли в Северный Ледовитый океан. Идем ввиду Северного побережья Канады. Температура воздуха + 50 °F. Погода спокойная, видимость четкая…»
Было уже полвторого ночи, но на улице было светло настолько, что я запросто мог писать, не пользуясь лампой. Солнце на короткое время ушло за горизонт – через полчаса оно начнет подниматься снова, однако темно так и не стало и все вокруг покрылось каким-то легким таинственным сумраком. Берроу сказал, что в России это время называют белыми ночами, которые будут продолжаться здесь около двух месяцев, после чего снова пойдут на убыль. На островах же Канадского архипелага, в тот момент, когда мы будем проходить их, будет полярный день, длящийся целый месяц, когда солнце круглые сутки станет ходить над горизонтом в зените. За это время вся природа тамошних суровых мест необычайно бурно цветет, несмотря на то что температура в этих местах даже в самый разгар летнего сезона редко превышает двадцать градусов по Фаренгейту.
Температура воздуха резко упала с момента выхода из Берингова пролива – термометр показывал не больше двадцати градусов. Казалось, что невидимые за горизонтом арктические льды, которые мы обходили, обдавали корабль своим вымораживающим дыханием. «Октавиус» шел в бейдевинде под полными парусами. Вода была свободная, но временами попадались крупные обломки дрейфующего льда – Берроу сказал, что это хороший признак, показывающий, что ледяной массив у берегов взломан. Количество впередсмотрящих на баке было увеличено до трех человек, на марсе – до двух. Следуя вдоль берега Канады, мы должны были прийти прямо к предполагаемым островам архипелага и войти в проход – Берроу даже просчитал его предполагаемые координаты, которые, впрочем, могли существенно отличаться от истинных.
Мы шли не пройденной ранее никем дорогой и все больше удалялись от крайней точки, исследованной Берингом. В подзорную трубу я часто рассматривал угрюмый, неприветливый, серый каменистый берег, на возвышенностях которого часто сверкали под лучами солнца поля вечных снегов. Холод на время отступил, и жизнь за короткий сезон арктического лета торжествовала даже в этих богом забытых местах: много раз среди голых скал я видел зеленовато-бурые поросли низкой, приземистой травы, и почти повсеместно на камнях царил лишайник. Вокруг было великое множество птиц: чайки, крачки, кайры, глупыши, вероятно, гнездившиеся по берегам, десятками кружили над водой. Следов людей не было видно – ближайший оплот цивилизации был в сотнях миль отсюда, только один раз я увидел в море справа по борту на расстоянии пары кабельтовых маленькую остроскулую лодку с поднятыми носом и кормой.
– Каяк, – промолвил подошедший Метью. – Это эскимосские рыбаки. Они единственные обитатели этих мест и кочуют тут круглый год. Море для них – единственный источник жизни, и они молятся на него, как на Создателя. Сырая рыба и сырое мясо, поедаемое ими, спасает их от цинги – другой альтернативы у них практически нет. Самое интересное, что они носят свои меха надетыми прямо на голое тело, так что они совсем не потные. Но совсем грязные… – Метью расхохотался своей шутке.
В окуляр трубы я долго разглядывал диковинное суденышко, по всей видимости, сделанное из шкур животных, намотанных на тонкий каркас, видимо, очень легкое и верткое в опасном плавании среди ледяных расщелин. Двое низкорослых людей в меховых кухлянках с закрытыми капюшонами головами столь же пристально рассматривали издали наш корабль. Я никогда не видел раньше живых эскимосов, поэтому испытал глубокое чувство досады, что пришлось проходить так далеко от этого неведомого и очень своеобразного народа.
Элизабет, оказавшаяся изрядной мерзлячкой, почти безвылазно сидела в жарко натопленной каюте – пейзажи Крайнего Севера были ей абсолютно безразличны. Берроу почти все время проводил либо у себя в каюте, пытаясь нанести на карту проходимые нами места, ранее не виданные никем из европейцев, либо торчал возле нактоуза на юте, давая указания рулевому. Мы двигались к семидесятой параллели северной широты – именно там, по мнению Берроу, и находился искомый проход. Естественно, что вход в это место был не один, однако мы предпочли не сходить с семидесятой параллели, так как Берроу был уверен, что именно она, проходя через архипелаг, должна вывести нас в залив Гудзона.
