Дэниел пожал плечами и продолжил:
– Ещё была гора. Ещё – необычное сиреневое небо, я никогда не видел такого неба.
– Не Шорош: Шорош проглатывает небо, оставляя тьму, – возразил самому себе Малам.
– Над той горой была ещё одна гора, перевёрнутая вершиной вниз, будто её зеркальное отражение. Но не зеркальная гладь разделяла их, а мрачная туча.
Малам вдруг закашлялся, будто поперхнулся и принялся сновать по гостиной.
– В небе над всем парило перо, – продолжал Дэниел. – Торнтон был взбешён, когда увидел его на своей картине. Он выкрикнул: «Где моя кисть?!» На месте пера он видел кисть. Но, вопреки своему желанию, нарисовал перо.
– Как же можно рисовать коня, а нарисовать козу? – несогласно замотал головой Семимес. – Не-ет, что-то здесь не так: рисовать коня, а нарисовать козу.
– Можно, можно, Семимес, по себе знаю, – заметил Мэтью. – Труднее наоборот: рисовать козу, а нарисовать коня. Вместо козы скорее собака выйдет, чем конь.
– У тебя, Мэт, вместо любой твари собака выйдет, – проскрипел Семимес.
– Это почему же?
– Потому как всё, что ни выйдет, за собаку сойдёт.
– Ну, это точно.
– Торнтон часто писал свои картины, находясь в полузабытьи, – объяснил Дэниел. – А у тебя так не бывает, когда вороного вырезаешь?
– Бывает, замечтаешься, – признался Семимес. – Но только что же он так перо невзлюбил, этот художник?
– Не перо, Семимес, этот человек невзлюбил, а то ему не по нраву пришлось, что не только кисть его (а стало быть, воля его) властна над миром, изображённым на холсте, но Слово, начертанное пером, – сказала Фэлэфи.
– Фэлэфи! Ты разгадала! – воскликнул Дэниел. – Мэт! Семимес! Перо – это знак Слова! Нашего Слова! Слова Нэтэна! Теперь я это понял!
– Я же сказал: ожидание зряче, – проскрипел Семимес, но решив, что не у одного него выходит вороной, когда вырезаешь вороного, добавил: – Надо было просто подождать, пока Фэлэфи узрит истину.
– Семимес, дорогой мой, до истины нам ещё далеко, – поправила его Фэлэфи.
– Далеко. К горе Тусул идти надо, – вдруг все услышали голос Малама (его как-то незаметно потеряли из виду).
Все повернулись на голос, в сторону камина, но Малама не увидели.
– К Тусулу идти надо, – казалось, из самой топки выходили одно за другим хриплые, шершавые, будто обугленные слова. – Там след Фэдэфа обнаружиться может.
Вслед за словами, удивившими круглый стол, из-за спинки кресла показалась соломенно-кудрявая голова морковного человечка.
– Малость задремал у огня, – сказал он, поднимаясь и покряхтывая.
– Почему Тусул, отец? – спросил Семимес.
– Перевёрнутая гора, сокрытая тёмной пеленой, поведала мне об этом, – ответил Малам и подошёл к столу. – Сынок, принеси-ка лист бумаги и карандаш. Тот, что тебе Эвнар подарил. Намерен я письмо Савасарду написать и с лесовиком из тех, что нынче дозор несут, немедля отправить. Если ты, дорогая Фэлэфи, не будешь возражать, призову его на помощь троим нашим Хранителям Слова.
– Это мудро, дорогой Малам. Думаю, не только я, но и все остальные члены Управляющего Совета одобрят этот выбор, – поддержала затею Малама Фэлэфи. – И коли судьба направляет Слово к Фэдэфу и дана нам подсказка, где искать его, не стану я откладывать важный разговор и попрошу членов Совета собраться завтра в полдень, ровно в четыре часа, чтобы после праздника сразу отправиться в путь.
Услышав это, Семимес подскочил со стула и побежал за самыми важными в эти мгновения вещами.
– Савасард… Савасард… – шептал он, пока бежал в свою комнату.
«Савасард… Савасард…» – слышал он зависшие в воздухе слова, пока бежал обратно.
– Вот, отец, – он положил на стол перед морковным человечком, занявшим его место, лист белой бумаги и иссиня-чёрную палочку, заострённую с одного конца.
Глаз Мэтью угадал, что карандаш целиком выточен из какого-то камня. Он решил проверить это и шёпотом, чтобы не помешать мыслям Малама ложиться на бумагу, спросил стоявшего рядом Семимеса:
– Каменный?
– Да, из эйриля. Камень такой есть. Эвнар сказал. Лесовики в камнях толк понимают. Очень понимают. Им можно писать и рисовать сто лет каждый день.
– Здорово, – сказал Дэниел. – Настоящий подарок.
– Эвнар на прошлый Новый Свет подарил мне этот карандаш.
– А пальцы об него пачкаются? – спросил Мэтью.
– Вовсе не пачкаются, – в доказательство своих слов Семимес показал ребятам открытую ладонь. – След оставляет только носик или пяточка. Тихо! Отец писать начал.
Карандаш, повинуясь голосу морковного человечка, мелкими шажками побежал по листу. Малам писал вслух: раз дело было общим, полагал он, то и письмо его должно быть общим, то есть открытым взору и слуху каждого, кто был рядом с ним в этот час.
– Дорогой мой Савасард. Девятьсот девяносто три года тому назад в моём домике на окраине Нэтлифа остановились трое: славный сын Дорлифа Фэдэф, его верный спутник из страны близкой и далёкой Лебеард и юный огненноволосый дорлифянин, по имени Савас. Когда пришло время сказать важные слова, я сказал: «Доброго вам голода, друзья мои». Савас ответил мне: «Доброго тебе голода, Малам». В глазах его я прочёл: «Будешь моим другом?» Думаю, он понял, что сказали ему в ответ мои глаза. Савасард, друг мой, я хочу завтра поутру снова пожелать тебе доброго голода за столом в моём доме на окраине Дорлифа. Малам.
Отложив карандаш в сторону, Малам поднялся со стула.
– Утречком пораньше камин растопить, – начал он раскладывать по своим местам самые важные дела, которые должен будет сделать, чтобы как следует встретить давнего друга (хотя заботы эти и третьего дня, и вчера, и нынче, не будучи такими важными, были привычными, как сама привычка), – в лавку сходить за горячим хлебом, про лепёшки да баранки не забыть и парата заварить покрепче.
Фэлэфи тоже встала.
– Вот и решено. Буду завтра ждать всех вас и Савасарда в доме Управляющего Совета. Теперь же мне пора, дорогие мои, – пойду.
– Фэлэфи, дорогая, я тебя до дома провожу, а сам найду Эвнара и отдам ему письмо, – Малам взял со стола письмо и сложил его. – Ребятки, меня не дожидайтесь – спать ложитесь.
Семимес, Мэтью и Дэниел попрощались с Фэлэфи. Дэниела она обняла и поцеловала в лоб.
– Как хорошо, что ты с нами, – сказала она. – Вернулось утерянное, и ушло беспокойство за него. Пойду поделюсь своей радостью с Лутулом и Нэтэном.
Дэниел побоялся смазать словами свои чувства и ничего не сказал.
При выходе из гостиной Фэлэфи остановилась.
– Чуть не позабыла, – сказала она, вспомнив что-то. – Семимес, дорогой, очень точное прозвище придумал ты для злых обитателей Выпитого Озера – корявыри. Думаю, оно за один день облетит Дорлиф. И баринтовые деревья быстро забудут обиду на людей.
В эти мгновения в целом Дорлифе не было более счастливого существа, бодрствовавшего и почивавшего, чем Семимес. Вдруг он задрожал всем телом, попятился к столу, наткнулся на стул, обернулся и схватил карандаш.
– Я… отнесу карандаш… а то затеряется, – продребезжал он и быстро вышел из гостиной через другую дверь – ведущую в столовую…
* * *
– Чур, эта моя! – поспешил объявить Дэниел, когда Семимес остановился у двери в комнату, соседствовавшую с запертой.
– Чур, эта твоя! – переиначил его Мэтью, нарочито подозрительно косясь на единственный во всём доме и потому навевавший неясное чувство, которое затаилось между любопытством и опасением, висячий замок.
– Следующая комната ничем не отличается от этой, Мэт и Дэн, так что вы оба в выигрыше, безо всяких «чур», – сказал Семимес.
– А кто мой сосед с той стороны? – спросил Мэтью.
– Семимес, – весело проскрипел Семимес и добавил: – А дальше – комната отца.
– Умная палка будет с тобой?
– Мэт, – Семимес покачал головой, – ты же слышал, что сказал отец. Да, теперь, когда мы стали Хранителями Слова, она всегда будет при мне.
– Тогда я спокоен за себя и за всех нас, – сказал Мэтью и снова состроил гримасу, дразня замок и заодно Дэниела.
– Покойной вам ночи, друзья мои, – сказал Семимес.
– Спокойной ночи, проводник, – одновременно сказали Мэтью и Дэниел. И Семимес, довольный, пошёл дальше.
– Дэн, думал, поговорим, но с ног валюсь от усталости. Пойду к себе.
– Спокойной ночи, Мэт. Спасибо тебе за всё – вот мой главный разговор.
Оставшись со своими мыслями наедине, Семимес прошагал мерным шагом три круга по коридору, перед тем как зайти в свою комнату… Через несколько мгновений он карабкался по отвесному склону скалы, ошпаривая своё лицо и оглушая себя жадным дыханием. Сейчас он увидит своего вороного…
