И, желая окончательно убедиться в своей силе, Иван ещё раз, уже увереннее, обошёл скалу. Теперь, когда Кирилл будет показывать свои фокусы, он только улыбнётся. И что у него за странная натура — всё, что сделано, кажется простым… Может быть, он ставит в жизни перед собой слишком лёгкие задачи?
Хорошенько подумать над этим Иван не успел, потому что с другого берега Донца раздались вдруг аплодисменты и высокий, удивительно знакомый голос крикнул:
— Браво, Ваня! Браво! Бис!
Иван вздрогнул, пригляделся внимательно, и на белом, блестящем, почти слепящем песке увидал женскую фигуру в зелёном купальном костюме.
На том берегу стояла Любовь Максимовна Матюшина, их соседка. Когда-то ему казалось, что красивее её нет женщины на свете, и он почти благоговейно называл её «тётя Люба». Это было давно, лет пять назад. Теперь он называет её Любовью Максимовной, но она до сих пор говорит ему «ты».
Вот как неудачно вышло! Теперь мама будет знать о нём решительно всё!
В замешательстве он схватился за свою одежду, но с того берега прозвучало:
— Ваня, подожди, я сейчас к тебе приплыву!
И вслед за тем под песчаным обрывом поднялся каскад брызг — это Любовь Максимовна бросилась в воду и поплыла.
Первой мыслью Ивана было сбежать как можно быстрее. Потом он подумал, что это будет выглядеть невежливо и смешно. Хотел одеться, но не успел. А Любовь Максимовна уже выходила на берег.
Довольно высокая, ещё не располневшая в свои тридцать лет, она была наделена немного грубоватой, даже, может быть, вульгарной привлекательностью. Крупные губы, короткий нос и тяжеловатый подбородок делали её лицо откровенно чувственным. Ровные блестящие зубы, которые она то и дело открывала в улыбке, подчёркивали черноту и блеск волос, расчёсанных на прямой пробор и собранных сзади в тугой узел.
Она стала рядом с Иваном, оглядела скалу и перевела взгляд на юношу.
— Ну, ты молодец! — восхищённо сказала она, взглядом окидывая путь, пройденный Иваном.
— Ничего особенного, те… Любовь Максимовна, — ответил совсем смущённый Иван, стараясь смотреть только на её лицо.
— Нет, молодец! Я видала всякие штуки, но это уж настоящий цирк. И ведь без сетки!
— Только маме не рассказывайте, — через силу выдавил из себя Иван, — она будет сердиться.
— Ах ты, маленький, боишься мамы! — весело воскликнула Матюшина. — А я думала, что ты уже вырос и стал мужчиной. Но это здорово! Сам чёрт не решился бы пройти по этой стене!
Матюшина понимала замешательство Ивана, поэтому говорила намеренно дружеским тоном:
— Право, молодец! Я бы тоже попробовала там пройтись, но, пожалуй, не сумею.
— Мне домой пора, — неожиданно глухо сказал Иван.
— А мы тут целой компанией, — ответила, улыбаясь, Любовь Максимовна. — Передай маме, я зайду к вам вечером! Не бойся, ничего не скажу. Боже, какая высота! — сказала она, ещё раз оглядев скалу, и пошла к реке.
Крепкое тело мелькнуло в воздухе и исчезло в воде. Иван проводил её взглядом и стал быстро одеваться.
— Ваня! Пройдись ещё раз! — закричала Матюшина, выходя на тот берег, но юноша, не оглядываясь, пошёл прочь от Донца.
Лишь в рабочем поезде, под мирный перестук колёс, он окончательно успокоился.
Ему хотелось как можно скорее вернуться домой, войти в размеренную колею ежедневных обязанностей, пойти в школу, встретиться с товарищами.
Ивану было семнадцать лет, но он перешёл только в девятый класс. Война оторвала его от школы, отняла два года ученья, и теперь навёрстывать было трудно. А интересно знать, какие будут учителя у них в этом году?
За окном мелькали мосты и столбы. Поезд часто останавливался на разъездах. В вагоне стало тесно — рабочие ехали на вторую смену. Вдоль колеи потянулись приземистые огромные заводские корпуса. Поезд остановился. Калиновка. Иван быстро выскочил из вагона.
Входя к себе, Иван невольно оглянулся на двери по другую сторону площадки. Там жил Максим Сергеевич Половинка, бригадир знаменитой на заводе бригады сборщиков, и с ним его дочка, Любовь Максимовна. Иван вспомнил Донец и поспешил исчезнуть за дверью.
— Ты где так долго пропадал? — суровым голосом, стараясь походить на мать, спросила Христина.
— Где был, там теперь нет! — весело ответил Иван.
Это изречение нравилось ему, и он часто употреблял его в затруднительных случаях. Сейчас он ни за что на свете не признался бы, где был.
— Очень умный ответ! — Марина сощурила затенённые длинными ресницами глаза. — Удивительно, как ты ещё к обеду пришёл. Опять на Донце болтался?
— Хватит, хватит, — миролюбиво ответил Иван, — собирайте, девочки, на стол, сейчас мама придёт.
— Без тебя догадались, — с гордостью заметила Христина. — Мама сказала, что придёт раньше, на огород пойдём.
— И я пойду, — вставил Андрей.
— А как же! Без Гриця и вода не освятится! — Иван схватил брата, перевернул его вниз головой и снова поставил на ноги. — Ты же у нас самый главный.
В дверь тихо постучали, и все насторожились. Мама так не стучала. Это был кто-то чужой.
— Стучат! — сказал Андрейка.
— Без тебя слышу!
Иван поднялся с дивана, пошёл и открыл дверь. На пороге показалась высокая, немного сутулая, худощавая фигура Максима Сергеевича Половинки. Его седые усы резко выделялись на коричневом лице. Такие лица бывают у рабочих, которые всю жизнь провели около металла, машин и масла. Такие тяжёлые, словно роговицею покрытые руки бывают у людей, которые всю жизнь держат стальные инструменты. Чисто выбритый подбородок слегка раздваивался. Взглянув на него, Иван сразу вспомнил Любовь Максимовну. У неё был такой же раздвоенный, как у отца, подбородок.
— Здравствуйте, — сказал Половинка глухим басом. — Ну, как вы тут живёте?
— Здравствуйте! — за всех ответила Христина. — Благодарю.
Иван стоял около двери, не в силах вымолвить ни слова. Может, успела вернуться домой Любовь Максимовна, рассказала всё отцу, и теперь…
Но беда пришла совсем нежданная и была куда страшнее, чем мог представить Иван.
Максим Половинка присел на краешек стула, взглянул на притихших, встревоженных детей, глухо кашлянул в кулак, подёргал белоснежные усы и сказал:
— Вот что, ребята… Только без паники! Спокойно!.. Мама ваша немножко захворала.
— Где она? — вскочила Христина.
— Прямо с работы в больницу взяли. Ну, да вам беспокоиться не следует, теперь медицина сильная, всё будет хорошо и в полном порядке. — Он говорил медленно, словно задумчиво, и всё время смотрел на свои руки.
— Нам можно к ней? — замирая от страха, спросила Марина.
— Не знаю. Надо докторов спросить.
— Пошли быстрее! — срываясь с места, крикнул Иван.
Они стремглав выскочили за дверь и побежали вниз.
Максим Половинка аккуратно закрыл дверь, посмотрел детям вслед, провёл твёрдой ладонью по щеке и пошёл к себе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С кладбища они возвращались к вечеру, когда солнце уже садилось. Золотистые лучи широким потоком вливались в окна, и от этого на всех предметах лежал красноватый отблеск. Они пришли опустошённые, усталые и, не говоря ни слова, сели все рядом на старом диване в столовой. Иван крепко обнял и прижал к себе сестёр. Андрейка притулился рядом. Так сидели они, насторожённые, молчаливые, словно боялись, что кто-нибудь попробует их разъединить.
Руки Ивана всё крепче прижимали сестёр. События последних шести дней проплывали перед его глазами обрывками страшного сна.
…Вот стоят они, все четверо, перед белоснежным доктором. Это он, наверное, он виноват в том, что умерла мама! Это он чего-то не сделал, или забыл сделать, или, может, пожалел каких-то дорогих лекарств… Это он, это, наверное, он виноват, потому что с самого начала боязливо поблёскивали стёкла его больших очков и почему-то дрожала тяжёлая нижняя губа, когда он увидел перед собой четверых детей Марии Железняк. И ведь врал, говоря, что операция прошла очень хорошо и мама скоро вернётся домой. Они тогда поверили, пошли из больницы утешенные и уже строили планы, как будут по очереди дежурить около мамы, когда её выпишут из больницы домой. Они думали: может, даже лучше, что сделали операцию, — теперь мама выздоровеет окончательно. Как давно это было, шесть дней назад…
А потом тот же доктор приказал дать детям белые накрахмаленные халаты. Осторожно, боясь громко ступить, путаясь в чересчур длинных полотняных полах, заходят они в светлую, наполненную нестерпимым солнечным светом палату, где мама лежит одна-одинёшенька. Они становятся перед её постелью, словно стайка белых чаек.
Мама улыбается серыми губами, руки её лежат на простыне, прозрачные, словно восковые. Она спрашивает, что они варят себе на обед, не боятся ли спать одни, без неё. Они отвечают весело, они хотят видеть её скорее дома. Пусть мама не волнуется, у них всё хорошо.
