— Обязательно. Чья очередь мыть посуду?
— Того, кто спрашивает.
— Правильно. Значит, Марина сейчас пойдёт в магазин. Знаешь, что покупать?
— Знаю. Мне ещё пять рублей нужно.
— На что?
— На воротничок для формы.
— До получки не будет.
Марина недовольно поморщилась — у неё и в самом деле совсем порвался воротничок, она говорила правду, но Иван уже прошёл в кухню.
Марина набросила старенькое пальтишко, взяла в руки плетёную сетку и вышла.
— Я на вашем месте уже давно гулял бы в парке, — высовываясь из кухни, сказал старший брат Христине и Андрейке.
— Мы не хотим! — в один голос ответили дети.
— Почему? На улице тепло.
— Не хотим, — снова повторил Андрейка и, нагнувшись, уставился в книжку.
Иван пожал плечами и принялся за грязную посуду. Ох, как он ненавидел эти проклятые жирные тарелки!
Они точно распределили обязанности. Назначили дежурства. Иван должен был быть благодарным — от старки белья девочки его освободили. Он никогда не думал, что по дому так много работы. И когда мама всё это делала? Когда она спала?.. Как мало они её берегли…
Тарелки одна за другой, чистые, вымытые, ложились на стол. Шумела горячая вода в кране. Отвращение к этой работе понемножку исчезало. Работа как работа, ничего особенного.
Когда, наведя полный порядок на кухне, он вошёл в комнату, дети всё ещё сидели над книгами. Из круглой чёрной тарелки радио лилась тихая музыка. Иван подошёл к Христине, взглянул на неё. Большие глаза девочки наполнились слезами и застыли.
— Что ты читаешь? — спросил Иван.
— «Овод». Какие люди были! — тихо ответила Хри-стя. — Какие люди были! Почему теперь таких нет?
— Почему ты думаешь, что нет?
— Не-ет! Я знаю.
Она быстро провела пальчиками по глазам и снова принялась читать.
Иван заглянул в книгу Андрея.
— Не трогай! — сурово сказал мальчик.
На страницах довольно объёмистой брошюрки были какие-то чертежи.
«Как строить модель корабля», — прочитал Иван и улыбнулся.
— Хочешь конструктором быть?
— Кем захочу, тем и буду, — ответил мальчик. — У нас кружок юных моделистов, я тоже…
Пришла Марина.
— Как на дворе тепло! — сказала она. — Ещё совсем лето. Вот если бы у нас были деньги… Такая хорошая шерстяная форма в универмаге продаётся, на два года хватило бы.
Иван сердито фыркнул и отвернулся.
— Ты не сердись, — сказала Марина. — Я знаю и ничего не прошу. Я только мечтаю.
У неё был удивительно высокий, серебристый голосок. День ото дня она становилась красивее.
— Задачи на завтра уже сделала?
— Ещё нет. Сейчас сделаю.
Марина взяла свои тетради и села к столу. Её белокурая головка склонилась над задачником.
Иван тоже сел на диван с карандашом и старым блокнотом. У него задание было гораздо труднее, чем у Марины. Девочка подсчитывала воображаемые километры и гектары, а вот ему приходилось высчитывать и делить совершенно реальные пятьсот тридцать рублей, из которых надо заплатить за квартиру, за свет, за радио, купить новые ботинки Андрейке, дать пять рублей
Марине на воротничок, купить тетради… Надо, надо., надо… Наконец, надо каждый день есть. Ох, как хорошо было бы, если бы человек мог вообще не есть! Как это мама умудрялась иногда давать им деньги на кино? Это уже даже не загадка, это чудо! С голоду они, конечно, не умрул, на будущей неделе выкопают картошку. Её хватит месяца на три, а дальше что? Да и можно ли всё время есть картошку? Он ведь взялся вырастить сестёр и брата, он пообещал это и им, и Ковалёву, а что с ними будет, если придётся есть одну картошку?
Нет, так дело не пойдёт. Тут должен быть какой-то секрет — и Иван его узнает. Он спрятал блокнот в карман, встал, взял в руки кепку.
— Куда ты? — встрепенулась Христина.
— Мы с ребятами договорились…
— Не ходи, — сказал Андрейка, — нам без тебя страшно.
— Нет, я пойду, — сказал Иван. — Пойду, но в десять часов вернусь. С завтрашнего дня вы все по вечерам будете гулять. Свежим воздухом дышать надо. Ясно?
Он вдруг понял, что опять в точности повторяет мамины слова, сердито надвинул на лоб кепку и вышел.
Солнце село, но запад ещё пламенел, и багряные краски меркли на высоких облаках, предвещая на завтра ветреный день. Да, он уже начинался, этот ветер, шелестел в осокорях и клёнах, гнал по сухому асфальту жёлтые, скорченные листочки. Ветер дул из донецкой степи и нёс в город запах душицы, деревея и едва заметный, но явственный запах каменного угля.
Железняк быстро прошёл по бульвару, мимо чугунного богатыря, из-под ног которого бил пенящийся ручей, и через несколько минут остановился около Дома культуры.
Сидоренко уже стоял недалеко от входа. Массивная фигура Торбы возвышалась рядом, а дальше виднелись Маков и Саня Громенко. Странная девушка эта Санька, вечно вертится около парней, всегда окажется там, где её не ждёшь.
— Пришёл, — одобрительно, тоном старшего сказал Кирилл. — Молодец, люблю дисциплину! Ну, ребята, что будем делать?
Он задал этот вопрос по привычке, хорошо зная, что решать его будет сам.
— В клубе что?
— В девять «Тигр Акбар».
— А до этого?
— До этого доклад, — вставил Маков.
— Я думаю так, — серьёзно сказал Сидоренко. — Сейчас мы пойдём в зал, послушаем доклад, потом посмотрим картину, а дальше видно будет. Кто против? — Он взглянул на Саню.
— Пошли!
Саня молча направилась следом за парнями.
Они вошли в круглый зал Дома культуры, тихо, стараясь не стучать стульями, сели. Докладчик стоял на трибуне. Один из работников клуба сидел на сцене за столом. В зале было человек пятьдесят и царила такая зелёная скука, что, казалось, даже великие поэты, композиторы и учёные, бюсты которых стояли вдоль стен, тоже задремали.
Перед докладчиком лежал довольно объёмистый свиток бумаг, уже достаточно потрёпанных. Наверно, когда-то его лекция о космических полётах была очень интересной, но читал он её часто в разных клубах и Домах культуры, и она так надоела ему, что у самого вызывала тоску. Эта тоска, как заразная болезнь, передавалась и сидящим в зале.
Первым не выдержал Железняк. День был для него большим и длинным, юноша устал.
— Я сейчас засну, — сказал он покорно, словно задачей докладчика и было усыпить слушателей.
— Спасайтесь по одному, не все сразу, — скомандовал Кирилл.
Саня вышла первой.
— Без кружки пива не обойтись, — сказал Маков.
— Люблю инициативу снизу, — одобрил Кирилл.
Иван отказался:
— Я не хочу пива.
Сидоренко сразу понял, в чём дело: Иван только начал работать, до получки далеко, да и какой она будет, первая ученическая получка!
Он взял Железняка за руку выше локтя, крепко сжал и сказал на ухо:
— Пойдём. До первой настоящей получки плачу я.
Иван быстро взглянул на него, словно испугался, что Кирилл разгадал его мысли, и молча пошёл вместе с ребятами.
Они остановились около расписанного под древнерусский терем киоска.
— Пять кружек, — заказал Сидоренко.
Саня взяла первую кружку, полюбовалась на свет золотисто-искристой жидкостью, сдула пену и одним духом выпила холодное пиво.
— Хорошее пиво, — сказал Торба, вытирая губы. — Потом ещё выпьем.
— Всенепременно! — подхватил Маков. — Всенепременно и безотменно!
— Перестань чёрт знает что языком молоть! — оборвал его Кирилл. — Пошли, ребята, посидим на скамеечке, пока кино начнётся.
— «Ведёт на лавочку, целует Клавочку!» — завёл Маков.
— Замолкни! — прикрикнул Кирилл.
Они сели рядом на длинной садовой скамье с неудобно изогнутой спинкой. Одной рукой Кирилл обнял Макова, другою Саню и усадил их рядом с собой. Несколько минут они молчали, глядя, как в тёмных, словно перечерченных тенями высоких деревьев, аллеях парка появляются и исчезают люди. Вероятно, ходят там влюблённые, может, и целуются украдкой где-нибудь в глубине парка. У входа на стадион горел яркий свет, и каменные фигуры спортсменов перед воротами были видны особенно чётко.
Тёплый ветер усиливался. Он налетал на парк, и жёлтые сухие листья, не удержавшись на ветках, мчались в его потоках, словно маленькие золотые птицы пролетали под яркими фонарями парка.
— Скучно, ребята, — неожиданно сказал Сидоренко. — Понимаете вы, скучно!
— Выпьем кружечку пивка, выпьем кружечку пивка! — запел Маков.
— Помолчи! Вот я часто думаю: не тогда я родился, — продолжал Кирилл, — мне бы раньше годов на пятьдесят родиться или на пятьдесят позже. Хорошо было бы.
— А сейчас чем тебе плохо? — спросил Торба.
— Ничего ты, Михайло, не понимаешь, — искоса поглядывая на Саню, сказал Кирилл. — А мне такая спокойная жизнь не по характеру. Мне такое хочется сделать, чтобы все люди на земле ахнули. А что в наше время можно сделать? План на сто пять процентов выполнить? В газете портрет поместят, а потом опять сто пять, и опять, и опять… Скучно!.. А родись я раньше, знаешь, кем бы я был?
