Лоик отказался от шлема, подавляющего внешний шум, и занял позицию – стойка «изготовка». Насколько он понял, Комб когда-то служил в RAID – опербригаде. Его словник не имел ничего общего со спортом: так и мелькали «враждебный контакт», «введение в бой», «танковая башня». Отлично: именно то, что ему нужно.
Направить ствол под углом в сорок пять градусов к земле. Встать на линию возможного огня. Снять с предохранителя и вытянуть указательный палец вдоль спусковой скобы. По сигналу Жерара он взвел курок и встал лицом к мишеням. Стойка Вивера. Лучшая для НТБС (новые техники боевой стрельбы). Оружие держится двумя руками. В три четверти оборота к цели. Сильная рука напряжена, слабая служит опорой.
Оружейник продолжал давать советы, но Лоик уже нажал на спусковой крючок. Он не последовал ни одному указанию Комба. Не задержал дыхания. Не принял жесткую стойку. Напротив: он мягко принимал на себя отдачу, потом расслаблял руки, прежде чем снова выстрелить. Каждая детонация словно раскалывала реальность, оставляя в ней черную дымящуюся дыру. Ему это дико нравилось. Этот разрыв – он как наркотик. Отстреляться раз и навсегда, а потом исчезнуть через служебный выход…
Лоик был куда крепче, чем казался. Десять лет парусного спорта выковали тело атлета. Его героиновые подвиги могли бы превратить его в скелет или толстяка, но сохранили мышечный каркас в прекрасном состоянии.
Оружие трепетало в его пальцах, и он больше не знал, в кого целился на самом деле. В несправедливость, убившую отца? Точно нет. В пронзительное страдание ломки? Тоже нет. В грязное насилие, через которое он прошел почти на глазах у детей? Даже не это. Он стрелял в свое положение младшего брата, вечно на вторых ролях, пригодного только для обыденной работы и третьесортных поручений. Он стрелял в своего старшего, который позвонил вчера вечером, чтобы препоручить ему связаться с нотариусом и организовать похороны на Бреа. Одно дерьмо.
Более, чем когда-либо, Лоик не мог выносить свою семью. Эрван, уже считавший себя главой клана. Мать, всю жизнь сносившая побои мужа, которая уже примеряла роль безутешной вдовы. И только для младшей сестренки Лоик готов был сделать исключение – такая красивая, такая неуравновешенная, такая злобная и в то же время единственная, кто сидел у его изголовья, когда он выблевывал свою ломку и вопил от голода по кокаину.
Щелчок пустого магазина остановил его буйство. Он, пригнувшись, сменил стойку: более собранный и сжатый, Лоик наклонился вперед, вытянув правую руку как ломик и держа левую на отшибе. Улыбка. Такое ощущение, что он занимался этим всю жизнь.
Повисла тишина, в которой еще отдавались выстрелы. Запах жженого пороха витал как смутная угроза. Руки еще чувствовали содрогание оружия. Ему было жарко, он был опустошен, как магазин пистолета, ему было хорошо. Потребовалось несколько секунд, пока он заметил, что Жерар стоит, разинув рот, и еще несколько, чтобы понять причину его изумления. Он положил все пули – минимум пятнадцать – в центр мишени. Грудь картонного силуэта представляла собой одну обугленную дыру.
– Еще один, – приказал новичок.
Комб осторожно взял оружие, выщелкнул магазин и вставил новый. Лоик наблюдал за ним: роль мэтра слетела с него как шелуха; бывший боец, конечно же, спрашивал себя, не решил ли этот хиляк над ним посмеяться – один из Морванов, натренированный отцом. Но Старик никогда даже не заговаривал о пушках со своим вторым сыном и никоим образом не подбивал его взять в руки пистолет – хоть он и был одним из лучших стрелков своего поколения, Падре терпеть не мог огнестрельного оружия. Просто по иронии судьбы Лоик унаследовал – в кои-то веки – таланты клана.
Комб с недоверчивым видом протянул ему «беретту». Лоик схватил ее левой рукой и улыбнулся. Теперь его черед преподать урок. С сухим щелчком он загнал обойму правой рукой и стал стрелять еще быстрее, не останавливаясь, нажав на гашетку шестнадцать раз в направлении новой мишени. Он не думал и даже не целился. Только прислушивался к своему телу, которое слилось с оружием. Рука горела. В ушах стоял гул. Его тело вилось вокруг разрушительного огня. Громовые ощущения, слишком мощные, чтобы их могла вместить хрупкая человеческая оболочка.
Он, бывший алкоголик, наркоман, хиппи, буддист, был создан для этого. Гены Морванов пенились в нем, выявляя его истинную сущность.
Обойма выщелкнута. Сердце мишени в ошметках. Жерар в ярости вырвал «беретту» у него из рук:
– Мне не больно-то нравится, когда надо мной шутки шутят.
– Я над вами не смеюсь.
Внимательно осмотрев оружие, наставник убрал его в черный полипропиленовый футляр и поднял голову:
– Да ну? И ты никогда не стрелял, верно?
– Никогда.
– И всякий раз попадаешь в яблочко? Что с правой руки, что с левой?
– Я одинаково владею обеими руками.
– Ну а я Человек-паук.
Лоик положил руку на футляр с логотипом «BERETTA»:
– Сколько за пушку, коробку и несколько обойм?
94Эрван предупредил начальство: похороны Грегуара Морвана состоятся в Бретани и он уезжает туда, чтобы уладить все формальности. На самом деле он не очень понимал, что именно надеется обнаружить в Шарко, но перспектива новой встречи с профессором Ласеем окупала усилия – при условии, что его примут.
А пока что, втиснувшись в слишком узкое самолетное кресло, прижатый к иллюминатору, он размышлял над совсем иной проблемой – София. С момента его возвращения она не подавала признаков жизни. Ни звонка, ни СМС с выражениями соболезнования. Рефлекторным жестом он достал мобильник и глянул на него, как смотрят на пластиковую взрывчатку с воткнутым детонатором. Должен ли он сделать первый шаг? Он заколебался, но старая добрая мужская гордость, слегка прогорклая, та самая, которая гробит бóльшую часть неудачно начавшихся любовных историй, пришла ему на выручку. И речи быть не может. В конце концов, это его отец только что умер.
Он уже собрался убрать телефон, когда до него дошло, что она тоже потеряла своего, и еще раньше, чем он. А ему и в голову не пришло как-то проявиться. Ни слова, ни звонка. Даже мысли такой не было. Разумеется, у него были смягчающие обстоятельства, среди разрывов выпущенных из «джавелина» снарядов и черных потрошителей. Ну а после возвращения?
Новые сомнения. Может, уже поздно дергаться? Подумать только, в его-то возрасте он ломает себе голову над вопросами, которые волнуют только прыщавых юнцов. В сущности, в своих отношениях с женщинами он так и не вышел из этой стадии.
Придя к этому выводу, он с обреченным вздохом убрал телефон, как заметают сор под ковер, перебирая в мыслях все, что могло послужить ему извинением: смерть Старика, новые загадки, связанные с Человеком-гвоздем, испытания в Конго, откровения по поводу его собственного происхождения… Что угодно, лишь бы не протянуть руку, которая может встретить пустоту.
Чтобы отвлечься от внутреннего раздора, он встал, взял со стойки в кабине утренние газеты и стал их пролистывать. В каждой на первой полосе красовалась физиономия Морвана. В статьях расписывалась его карьера, подчеркивалась его преданность Франции, что не мешало запашку серы витать вокруг его имени. О точных обстоятельствах смерти говорили вскользь – никто не был в курсе, а упоминание о Конго само по себе служило дымовой завесой. Зато все упоминали о его последнем подвиге – Форте Шаброль[100] в Локиреке, где он в одиночку, в свои шестьдесят семь лет, убил трех безумцев, вооруженных, как спецназовцы.
Эрван водил глазами по строчкам со смешанным чувством. Несправедливость по отношению к семье – Морван был чокнутым мерзавцем, который всю жизнь мучил жену и терроризировал детей. Предательство по отношению к тому, что он действительно сделал для своей страны, – бóльшая часть его операций была в той же степени связана с махинациями, шантажом, убийствами, как и с проявлением героизма во имя интересов государства, и действовал он всегда в глубочайшей тайне. Он испачкал руки, спасая честь Франции. Он извалялся в грязи, чтобы искупить грехи политиков, их преступления, ложь, их делишки. Морван, безумный колосс, манипулятор-убийца, видел себя мучеником Пятой республики[101].
Об этом, разумеется, не было ни слова, и подобное молчание понравилось бы Старику. Самопожертвование, чтобы быть полным, должно оставаться в полной безвестности. Грегуар заплатит по счетам в ином мире, какой бы суд там его ни ждал. Кстати, его самым большим преступлением (во всяком случае, единственным, за которое он был готов нести ответственность) было убийство Катрин Фонтана. А он его не совершал.
– Пожалуйста, сядьте на свое место. Мы идем на посадку.
Эрван с улыбкой подчинился. Он наслаждался тем, что находится далеко от Парижа, инкогнито, вместе с коммивояжерами, которых ждали в залах заседаний с пластиковыми перегородками и потертыми паласами. Кабинет, который ждал его самого, был ничем не лучше.
