игрок. Игрок, повторяю, с большой буквы. Игра для этого человека — все. Он может ходить около нас, совершать самые обычные поступки, он может веселиться или, наоборот, сохранять выдержку, но изнутри его сжигает эта одна, но, по словам поэта, пламенная страсть. Он постоянно рискует, просчитывает комбинации, опять рискует, и опять просчитывает. Он постоянно находится в состоянии игры — он живет по законам Игры.
Когда вместе с Юлией Рябининой и Константином Сюткиным мы поняли этот факт, мы сломя голову бросились в зал развлечений «Нирвана» в поисках этого, с позволения сказать, игрока. Мы были настолько наивны, что полагали, что стоит нам увидеть его, как нам сразу удастся его вычислить. Повторяю, мы были наивны, как дети.
Практически все, кто принимал участие в игре: в рулетке ли, в покере ли, — практически каждый подпадал под нашу нехитрую классификацию. Если бы вы хоть иногда могли видеть себя со стороны, господа! Алчность, дикое возбуждение, граничащие чуть ли не с похотью — мы поняли, что в такой огромной толпе игроков мы не найдем того, кто нам нужен.
Потом пошли эти открытки. Это явилось продолжением той же самой игры. Преступнику стало совершенно понятно, что больше сердечных приступов не будет — если только ему не повезет. Но по непонятным нам пока причинам ему было нужно нагнетать атмосферу. Последовали угрозы. Люди бывают разные. И реакция у людей разная. Иногда приступ можно спровоцировать. Достаточно сердечнику увидеть настоящий инфаркт, как он станет прислушиваться к себе. Достаточно ему пригрозить, и он сам себя доведет до приступа. Расчет был верен.
— Но кому это нужно?! — изумленно спросила меня Вероника.
— Я скажу об этом, — кивнул я ей, — обязательно скажу. Я просто иду по хронологии, по порядку, мне так удобнее.
«В живых останутся те, кому повезет», — эти слова преступника не давали мне покоя. Я ломал голову, пытаясь понять: как он может выборочно и целенаправленно убивать? Потом я вспомнил, что это слова человека, который игрок по жизни, и решил допустить, что это блеф. Но — зачем? То, что это было не вульгарное хулиганство, понятно. Этот человек имел конкретную цель. Какую? Чего он добивался? Думая об этом, я пришел к одной простой вещи: нужно посмотреть, а чего, собственно, он добился? Что произошло на нашей лодке такого, чего не было до этого нагнетания страстей?
Я узнал, что, снимая напряжение, люди стали просаживать в казино колоссальные суммы. По моим меркам, во всяком случае. Значит, все это выгодно хозяевам? Нет, здесь была какая-то неувязочка.
Я чувствовал, что разгадка рядом, но никак не мог ухватить ее суть. Мне не хватало мелочей, но мне не хватало большого количества мелочей.
После смерти Рохлина события стали развиваться стремительно. Преступник перешел черту, и теперь эти мелочи сами стали сыпаться ко мне в руки. Шаг за шагом, камень за камешком выстраивалась перед моими глазами мозаика преступления.
Рохлина убили, это было ясно. Но кто? Почему?
Разговаривая в бассейне со своими друзьями, я допустил бестактность. Я сказал, что некоторые люди могут отказываться от услуг по уборке их кают, потому что, прошу прошения за подробность, горничная может обнаружить презервативы. Не смотрите на меня так укоризненно, я уже пережил чувство стыда по этому поводу. Тут важно нечто совсем другое.
Кроме презервативов, пришло мне вдруг в голову, у себя в каюте можно спрятать и человека. Например, мужчину. Например, Ивана Калачева.
Я сделал паузу, чтобы все оценили важность информации. Я помолчал и еще по одной причине. Но нужного эффекта не дождался. Да, Лапшин, трудновато тебе будет. Ну да ты не один. С тобой — правда.
— Оцените момент, господа, — продолжал я. — Преступник сидит среди нас. И даже сейчас, в эту минуту, ключевую для нашей ситуации, вы не видите никакой реакции. Это говорит о том, что у человека, о котором идет речь — стальные нервы. Он настоящий игрок. Он знает, что такое блеф. Он играет по-крупному.
Сидевшие за столом стали непроизвольно, видимо, поглядывать друг на друга. В глазах некоторых стоял страх, у других интерес, но равнодушных не было.
— Вы можете не беспокоиться, господа, он ничего не может сделать. Единственное, на что он был способен — это искусственно нагнетать обстановку. Поверьте, у него были на то причины. А сделать он не в состоянии ни-че-го. Помните, он угрожал, что если курс судна изменится, он примет меры и всякое такое? Командир Зотов уже изменял немного курс — для того, чтобы мы вышли в полынью, но преступник этого не заметил.
Я пока ничего еще не доказал. Я только показываю вам, каким путем я шел в своих размышлениях. Сначала я думал: найду человека — найду и мотив. Потом наоборот: найду мотив — найду и человека. Смерть Рохлина дала мне и то, и другое.
Нужно было только немножечко подумать.
Итак, я решил, что в тех каютах, которые не убирают горничные, прячется Калачев. Больше ему просто негде прятаться — разве что за бортом.
От услуг горничных отказались трое — и все они женщины. Так что, господа, с этого момента человека, о котором идет речь, я буду называть не преступником, а преступницей.
Протяжный вздох пронесся по залу.
— Имена этих женщин, — невозмутимо перечислял я, — Вероника Юрьева, наши красавицы Стелла и Рая и Ольга Русакова, крупье.
— Вы, конечно, шутите? — спокойно улыбнулся мне Вячеслав Сергеевич.
— Лапшин, вы просто больной человек, — бросила мне с места Стелла.
Я не обращал на них внимания. Я смотрел в другую сторону. Мне было не до них.
Впервые за последние две минуты Ольга Русакова отвела от меня глаза. До этого она смотрела на меня в упор, как бы даже с интересом. Но сейчас — отвела.
Устала.
За столом было тихо-тихо. Все смотревшие на меня проследили за моим взглядом и увидели Ольгу. И больше им ничего не надо было говорить.
Но мне еще было что им сказать. Я кивнул Туровскому, он тоже мне кивнул, а потом подошел к входной двери, открыл ее, и в зал вошли Володя и Игнат, матросы. Между ними стоял Ваня Калачев.
Еще один вздох пронесся по залу. Я смотрел на Ольгу.
Она, наконец, встала.
— Бред, — сказала она. — Ваня действительно был у меня в каюте. Это любовь. Вам этого не понять.
Ваня расхохотался. То есть не сразу. Сначала он стал хихикать, словно его щекотали, словно Ольга произнесла ужасную глупость, потом стал прихлюпывать носом, и вдруг его прорвало, и он дал волю своим чувствам.
