— Ну уж прям… Ты наговоришь… — пробормотал Голиков.
— А что скажешь, большевики не рвались к власти?
— Ну, стремились, конечно, к этому.
— А что же они тогда не позаботились о том, на какие шиши будут кормить такую огромную страну? Или вы сразу же рассчитывали на грабежи?
— Они же сразу заявили, что экспроприацией будут заниматься, — выкрикнул кто-то из-за двери.
Кто-то другой хохотнул в ответ тоже из-за двери. Плотников вздохнул, постоял в раздумье, потом взял с подоконника папаху, хлопнул ею о свою ладонь — брызги полетели на сидящих рядом.
— Ну, ладно, мужики, вы тут решайте, а я пойду коня напою… — И он как-то сразу поскучнел лицом. Глаза потухли.
Данилов, сидевший неподалеку и все время смотревший с интересом на Плотникова, удивился такой метаморфозе. Как быстро Плотников загорелся в начале речи, так же быстро и потерял интерес ко всему этому совещанию. Пробираясь между сидящими, он не поднимал глаз, думал о чем-то своем. Вышел за дверь из комнаты. Совещание будто обезглавилось. Люди не знали, о чем говорить дальше. Начали закуривать. Голиков, который должен был вести совещание, молчал, о чем-то думал. Может, о том, что есть же вот люди, которые влияют на всех, словно магнитом поворачивают их к себе — не хочешь, а повернешься к нему. А ведь на самом деле — за мужика воюем, мужика и обираем. Как же это?
2
Собрание никто не закрывал — само начало расползаться, разбредаться. Когда Аркадий Николаевич вышел из помещения, Плотников стоял на крыльце и устало смотрел куда-то, за поскотину. Повернул голову.
— Данилов, ты сейчас собираешься ехать или ночевать будешь?
— Буду ночевать.
— А есть где?
— Да вот тут, в Облакоме на столе, где-нибудь прикорну.
— Если не возражаешь, пойдем со мной. У меня тут знакомые есть. Правда — кержаки.
Данилов засмеялся:
— Говорят, кержаки мирских не принимают.
— Со мной примут. Я ж — кержак. Дадут только тебе отдельную кружку, отдельную чашку — это уж точно. А так примут хорошо.
— По речи не скажешь, что вы из кержаков.
— Когда-то и я говорил: «Ты щё этак-то, паря?» Потом пообтерся среди нововерцев. Да и учеба наложила отпечаток. Я ведь тоже из учителей, как и ты. — Они шли по улице, ведя лошадей в поводу. — А сколько тебе лет?
Данилов ответил неохотно — его всегда смущал этот вопрос, смущала его молодость:
— Двадцать один…
— О-о, как раз в два раза моложе. В сыновья мне годишься. А мне в моем возрасте, говорят, пора уж о душе думать, а я все еще иллюзиями напичкан, все еще в революцию играю. Успокоиться не могу. Семьища у меня. Одних ребятишек семь душ — удивляюсь, когда успел — ведь все время то в тюрьмах, то в ссылке, то в бегах… Мне бы вот такого сына, как ты… Ух, я бы из тебя сделал борца за народное дело!..
— А я сейчас разве не борец? — улыбнулся Данилов.
— Борец, — охотно согласился Плотников. — Борец. Но борец какой-то осторожный, с оглядкой. Со своими мыслями вперед других не лезешь. Да у тебя и нету их, своих-то мыслей. У тебя голова наполнена… директивными указаниями сверху, всякими постановлениями. Так или не так? Насколько я тебя понял, ты — исполнитель. Ты уже приучен жить и действовать… по школьной программе, по инструкции… Я бы тебя научил решительности. Ты извини, что я так…
Данилов шагал и шагал — ни да ни нет… Недоумевал только: чего это ради Плотников позвал ночевать, а сам ни с того ни с сего начал выдавать «комплименты»? Поругаться хочет, что ли? Из-за чего? Нигде вроде я ему дорогу не перешел. Чего это он напал?..
Долго шли без слов. Потом Плотников хмыкнул явно своим мыслям. Еще немного погодя спросил:
— Поди думаешь: чего это ради он напал на меня, да?
Данилов опять засмеялся.
— Признаться, действительно удивлен, с чего бы это? Не такой, как мне кажется, я уж и плохой. — Данилов держал полушутливый тон, надеясь весь разговор перевести в полушутку. Может, он мало знает Плотникова? Собственно, он его почти не знает. Может, он из тех, которые свое мнение считают вершиной истины? Сказал и — чтобы только, как он! И ни на грамм иначе…
— Если бы ты был плохим, я бы не мечтал о таком сыне.
— А вам не кажется, Филипп Долматович, что не о том говорим, о чем собирались? Вы же не меня «выводить на чистую воду» собирались, приглашая на ночлег, правда?
— Да, да, конечно. Это уж так получилось, попутно.
Они ввели лошадей в ограду. Их встретил хозяин. Молча принял поводья и повел лошадей под навес, к кормушкам.
Плотников с Даниловым постояли, глядя в сумеречное поднавесье.
— Мою бы лошадь попоить надо бы, — проговорил Данилов, спохватившись.
— Ничего, он попоит. Всю жизнь с лошадьми.
Хозяин вышел из-под навеса.
— Рыжую надо попоить, — сказал он.
— Ну вот, что я тебе говорил! — с торжеством проговорил Плотников. — Попой, попой, Никандрыч.
Колодец был тут же, в ограде, у прясла — одна сторона сруба была на улицу, другая, противоположная — в ограду. Тут же, вдоль прясла долбленое корыто, наполненное водой, наверное, для того, чтоб не рассохлось. Конь припал к воде.
— Все-таки ты не крестьянин, — сказал Плотников, нутром не чувствуешь, когда и что надо твоей лошади. — И громче спросил у хозяина: — Никандрыч, ну, как жизнь-то?
— А чо, паря, радоваться-то? Намедни опять приехали ваши, овса забрали воз.
— Забрали?
— Ага. Как свой, в своем амбаре.
— Надеюсь, заплатили?
Данилов по каким-то еле уловимым ноткам в голосе у Плотникова понял, что вопрос этот рассчитан на него.
— А чо, толку-то, от той платы! Половину заплатили керенками, половину колчаковками. А царских-то не дали…
— Пора уж, Никандрыч, забывать про царские-то. Скоро уж три года как царя нету, а ты все о нем.
— Вот и о нем, паря: при ем ситец был, всяки скобяны железа были, карасин был. Хоть вскладчину, но можно было купить молотягу, крупорушку или тама еще чо. А счас ни чо не купишь.
— Так который год война же идет.
— Она чо, крупорушка-то, стрелят? Пошто ее на войну-то забрали?
— Никто ее не забирал. Ты это прекрасно знаешь. Просто те заводы, которые ее делали, перестали делать. Стали выпускать патроны. Понял?
— Каки там заводы! Крупорушку сделать — никаких заводов не надо. Ну, молотягу делать надо на заводе, это понятно. И железа надо много. А крупорушку любая мастерска может сделать. Не делают. Который год ищу крупорушку К себе в хозяйство и не могу найти… А этот, который с тобой — большой комиссар? — спросил он вдруг про Данилова.
— Он тебе не поможет крупорушку добыть.
— Да я не об этом. Я — вообще хотел спросить.
— A-а. Если вообще, то спроси. Может, ответит.
— Чин-то у него большой?
Они переговаривались о Данилове, будто того здесь и не было.
— Чин у него такой, как у меня. В одном мы с ним чине ходим, — похлопал Плотников Аркадия по плечу.
— Ну, а коль он такой же по чину, как и ты, то чо его опрашивать?
— А ты все-таки не гребуй, спроси, спроси.
— Ну, дак чо, разве уж из антиресу, тогда можно.—
Лошадь напилась, отвернулась от колоды. Хозяин подошел к гостям. — Вот скажи, мил человек, — обратился он к Данилову, провожая взглядом его лошадь, направившуюся к кормушкам. — С какого это чомеру так от делают: человек спокон веку своего хозяйства не важивал, а его таперя поставили всей волостью управлять. Каку фарью он науправлят?
— Это кого же у вас избрали властью-то? — спросил Плотников, слушавший с интересом.
— Троху-Летуна…
— Председателем ревкома или сельского Совета?
— А кто ево знат, как он именуется. Власть — да и все! А он как был ботало коровье, так им и остался. Боталом. — Повернулся к Данилову. — Человек полжизни пролежал на печи. Портянки примерзали к косяку — лень печку истопить. А теперь он меня учит, как надо жить мне. Ты, говорит, Никандрыч, излишки хлеба сдай. Мы тебе справку выдадим об этом. А когда настояща Советска власть придет, ты ей покажешь эту справку, она тебя отблагодарит за это… Это ж надо!.. Можно подумать, я из ума совсем выжил — за каки-то справки хлеб отдавать.
— Но ведь Советской власти помогать надо, — привычно начал Данилов.
— А чего ради я ей помогать-то должон? — удивился Никандрыч. — Что она мне хорошего-то сделала?
Данилов даже чуток растерялся от такой прямоты.
— Чего ради? Да ради хотя бы того, что она наша, рабоче-крестьянская. Она за народ.
— А у нас все власти за народ. Хоть одна власть заявила, что она супротив народа? Не-е, не заявляла. Даже царь — и тот был за народ. И — директория. И — Колчак. Все за народ были. Но это, милый, только на словах. А как до дела коснется… Царь и Колчак парней брали у мужика в солдаты. Убивали их тама. Правда, Советска власть пока парней не мобилизует, так хлеб подавай ей, и все норовят на шармака, на дармовщину — хотят облапошить мужика.
