«Мерзавцы, — раздраженно подумал Барский, — откуда у них эти цифры? Ну, выехавших — понятно, их регистрируют в Вене, поскольку путь у всех эмигрантов один: Москва — Вена, поездом или самолетом. Но подавших на эмиграцию? Неужели кто-то в ОВИРе работает на евреев, как этот Анатолий Филатов работал на ЦРУ? Или в его собственном отделе сидит предатель?»
Барский поежился от этих мыслей и услышал:
— Полковник, Бостон дает Раппопорта. Соединяю вашу Сигал. Алло, Москва! Бостон на проводе, говорите!
И тут же прозвучал голос Анны — иронично-веселый и грудной голос, от которого у Барского разом перехватило дыхание, подвело колени и жаром заломило все члены.
— Алло! Это Раппопорт? Который с тремя «п»? — насмешливо сказала она.
— Аня! — ахнул голос Раппопорта на том, американском, конце провода. — Ты где?
— В Москве, дома! Где же еще?
— Ты получила мои письма?
— Ни одного! Но подожди. Я звоню по делу. У меня к тебе просьба. Это архиважно, как Ленин говорил. Ты слышишь?
— Слышу. Я все выполню. Говори!
— Найди Музыкальную энциклопедию, изданную в Москве три года назад. Я думаю, это не трудно: масса еврейских музыкантов уехали отсюда и все везут с собой книги…
— Найду, найду! — заверил ее Раппопорт. — Что дальше?
— Открой первый том на странице 14, а потом — на 42-й. И ты все поймешь. И если мы не увидимся через месяц, можешь делать с этой информацией все, что хочешь, хоть печатай в «Нью-Йорк таймс». Ты понял?
— Ничего не понял. Но энциклопедию буду иметь через два часа. С этим тут нет проблем. Как ты живешь? Собираешься сюда?
— Когда увидишь энциклопедию, поймешь. А не поймешь, позвони мне, не разоришься!
— Аня, ты с ума сошла! Я тебе звоню каждую неделю! У тебя телефон…
Барский выдернул штырь из гнезда телефонного коммутатора.
— Алло! Алло! Максим! Алло!!! — послышался из усилителя голос Анны.
— Не кричите, абонент! — сухо сказала в ларинг дежурная телефонистка.
— Меня разъединили! Я говорила с Бостоном! — ответила Анна.
— Я вас не разъединяла, это Америка. Связь потеряна. Положите трубку.
Телефонистка выдернула из гнезда второй штырь и повернулась к Барскому:
— Вам на узкую пленку переписать разговор? Или на широкую?
Барский пожал плечами — ему было все равно, и вообще он думал о другом: где сейчас, в час ночи взять Музыкальную энциклопедию? В то время, как Филатову дали «вышку» за шпионаж, а Кравфорду пять лет за обмен всего лишь восьми с половиной тысяч долларов, Анна звонит Раппопорту, который вывез из СССР миллион долларов, и открытым текстом сообщает ему какие-то секретные сведения! И, как назло, все публичные библиотеки ночью закрыты и служебная библиотека КГБ — тоже. Конечно, самое простое — заехать в ближайшую, Бутырскую, тюрьму и заставить начальника караула открыть тюремную библиотеку. Но будет ли там Музыкальная энциклопедия?
Через полчаса помощник дежурного по КГБ нехотя открыл Барскому служебную библиотеку комитета и со скептической миной ждал, отыщет ли Барский на полках первый том Музыкальной энциклопедии. Но Барский отыскал, это оказалось нетрудно, Музыкальная энциклопедия стояла вмеcте со всеми остальными энциклопедиями — Большой Советской, медицинской и прочими.
Открыв первый том на странице 14-й, Барский тут же увидел между композиторами Балакиревым и Бахом фото своего отца, композитора Дмитрия Барского, и короткую — всего в несколько строк — статью о нем. Но что могла дать Раппопорту биография его отца и какое она имела отношение к композиторам Гайдну и Глинке, фотографии которых были на 42-й странице?
Этого Барский не смог выяснить, хотя забрал, несмотря на протесты дежурного, первый том энциклопедии к себе в кабинет и просидел над 14-й и 42-й страницами почти полночи. А утром пленка с разговором Анны с Раппопортом уйдет к дешифровальщикам Первого Главного управления КГБ, и если они… Нет, даже думать об этом страшно. Он должен срочно выяснить у Анны, в чем тут дело.
45
Да, наконец Рубинчик нашел чудо, которое искал семнадцать лет! За которым охотился в Сибири, в Заполярье, на Урале и на Дальнем Востоке. Из-за которого забывал жену и детей, мерз в якутской тайге, был избит в Калуге и попал в смертельный капкан КГБ в Салехарде. Но, как сказано в Библии, евреи народ жестоковыий, и теперь, буквально в последние часы его жизни, Бог все же открыл ему свою тайну и послал это чудо, эту легенду русской истории, которую, как бирюзовый бриллиант в пластах мезозойских кимберлитов Якутии, можно найти только раз в столетие или, еще точнее, о которой можно прочесть лишь у Ахмеда ибн Фадлана, побывавшего у русов в 921 году.
И вот она лежит перед ним — белое, теплое юное тело в лунном свете через окно. Прямые светлые волосы разметались по ее голой спине, зацелованные припухшие губы открыты, усталые руки обняли подушку, а линия спины мягким изгибом проседает к талии и затем круто поднимается к бедрам и снова плавно уходит вниз, к чуть поджатым голым ногам. Ее детское лицо успокоилось, а иконно-зеленые глаза уже не выжигают его укором, слезами и мольбой.
Рубинчик сидел у кровати и смотрел на Олю в душевной панике. Черт возьми, внешне это чудо ничем не отличалось от тех девчонок, которые попадались ему в его вояжах по России. А если честно, то Оля даже проигрывала им — она была невысокого роста, носила однотонные платья-балахоны, которые скрывали ее фигуру, и какие-то старомодные круглые очки, которые лишали ее бровей, и в походке ее было что-то утиное. Лишь он, Рубинчик, мог угадать в этом нескладном утенке русскую диву. Так на алмазных фабриках Мирного только опытный сортировщик отличает на ленте транспортера среди потока грязи и дробленого кимберлита серые рисинки сырых, необработанных алмазов, но стоит протереть их, обмыть и отшлифовать — и эти бесценные бриллианты начинают сверкать своими сияющими гранями, притягивают всех и вся и достойны украшать короны!
Рубинчик был таким сортировщиком, огранщиком, ювелиром и одновременно поэтом и рабом своей тайной страсти. В огромной империи плебейства, среди всеобщего торжества уравниловки, под личиной сельских тулупов, рабочих спецовок, телогреек и санитарных халатов он умел находить последние, еще не стертые в жерновах советского быта алмазы женственности и за одну ночь превращал этих заурядных провинциалок в женщин великой русской красоты. Да, он первым пил из этих артезианских колодцев, но наутро эти дивы уходили от него другой походкой, с другой статью и с другими глазами, словно за эту ночь они волшебным образом избавлялись от коросты советского ничтожества и, как в истинную веру, возвращались к своей природе, достоинству и величию.
Но и радуясь своим открытиям, как радуется поэт каждой удачной строке, Рубинчик знал, что вовсе не эти метаморфозы были тайной целью его маниакальной охоты, а то немыслимое, как бирюзовый бриллиант, чудо, фантом которого он случайно держал в руках семнадцать лет назад на ночном берегу Волги, носившей в древности хазарское имя Итиль. Именно это чудо, мельком упомянутое Ахмедом ибн Фадланом, заворожило его тогда до такой степени, что в последующих поисках этого чуда он презрел все стандарты морали, общественных правил и свою собственную семью.
Но даже он, знающий конкретную цель своих поисков, был потрясен теперь тем самородком, который вчера вечером робко и все в том же сером платьице-балахоне скатился в подвальную конуру его котельной, а потом привел его в однокомнатную квартирку с маленькой бабушкиной иконкой в углу. Все сокровища России, присвоенные коммунистами, — даже царский бриллиант «Горная Луна» весом в 120 карат, хранящийся в Алмазном фонде Кремля, или лежащие там же бриллиант Шаха весом в 85 карат и «Полярная звезда», бледно-красный рубин весом в сорок карат, — все это ничто, холодные камни и мишура по сравнению с тем живым, волшебным и демоническим цветком, который он, Рубинчик, сорвал этой ночью прямо под носом полковника Барского! И вся папка, которую вчера утром вручил ему тот странный старик, — тоже мелочь по сравнению с этой ночью. Только за эту ночь, только за эту Олю полковник Барский должен убить, растерзать, сгноить и четвертовать его в своих гэбэшных подвалах…
Но она его любит. Господи, он даже представить не мог, что его любят так! Ну, были, конечно, влюбленные в него девчонки — краснели или бледнели при встрече, покорно, как зачарованные, приходили к нему в гостиницу и порой даже плакали при расставании. Но чтобы так, с такой безутешностью и с таким надрывом? И дернул его черт расслабиться в ее домашнем уюте, под эту дурацкую пластинку, которую она поставила на рижский проигрыватель, и под дешевое «Советское шампанское», которое нашлось в ее холодильнике! Привычно, как при всех своих прежних церемониях ночи первого обладания, он разлил шампанское по бокалам, но, подняв бокал за тонкую ножку и глядя в доверчивые и увеличенные очками Олины глаза, вдруг усмехнулся и сказал вовсе не то, что говорил обычно.
