27/ I, 1926
«Не в первый раз и не в последний…»
Не в первый раз и не в последнийЯ выхожу из этого метро,Отсчитывая звонкие ступени.Не в первый раз и не в последнийЯ говорю ненужные слова,Рассеянно следя за дрожью тени.Я прячу задрожавшие колениИ безобразные от слёз глаза —Не в первый раз и не в последний.
2/ II, 1926
«Жена и мать останутся в Довиле…»
Жена и мать останутся в Довиле,Вертеться в безысходном колесе.А он помчится в даль прямых шоссеНа собственном автомобиле.
Они останутся покорным эхомВ нормандском домике — жена и мать —Потрёпанными картами гадать —Благополучно ли доехал?
И будет ночь, и будет даль всё та же,И будет ветер биться, как и раньше,И серо-жёлтая вода ЛяманшаВзбегать на опустевший пляж.
Они останутся — жена и мать —Чтоб слушать ветер и ловить сквозь шторыДалёкий шум случайного мотора,Сидеть у саламандры и гадать.
3/ II, 1926
«Улыбка, беспечальная когда-то…»
Улыбка, беспечальная когда-то,Кривит лицо, приподнимая бровь.А на губах запечатлелась кровьОгромного холодного заката.
Вот почему улыбка так тиха,Застенчив взгляд и равнодушны губы.Вот почему коробит смех беззубыйВ разорванных, неконченых стихах.
6/ II, 1926
«Надеть открытое, короткое платье…»
Надеть открытое, короткое платье,Намазать губы и танцевать фокстротУзнать на губах терпкий привкус счастья,А на сердце — равнодушный гнёт.
И в зимний вечер, который слишком долог,Паденьем тела сломать речную сталь —За один короткий, сухой некролог,За равнодушно брошенное «жаль».
6/ II, 1926
Цветаевой («Целый день по улицам слонялась…»)
Целый день по улицам слонялась,Падал дождь, закручивая пыль.Не пойму, как я жива осталась,Не попала под автомобиль.
На безлюдных тёмных перекрёсткахОзиралась, выбившись из сил.Бил в лицо мне дождь и ветер хлёсткийИ ажан куда-то не пустил.
Я не знаю, сердце ли боролось,Рифмами и ямбами звеня?Или тот вчерашний, женский голосСлишком много отнял у меня?
8/ II, 1926
«Будет утро и свет заструится…»
Будет утро и свет заструитсяСквозь прикрытые ставни окна.Мне тревожное что-то приснится,И проснусь я от страшного сна.
Я проснусь. И, глаза протирая,Вдруг почувствую холод и страх.И вокруг ничего не узнаюИ не вспомню, что было вчера.
Так исполнится чьё-то проклятье,И не день, и не месяц, не год —Будет мир сочетанием пятенИ зияньем зловещих пустот.
8/ II, 1926
«Так что же? — плачь, неистовее плачь!..»
Так что же? — плачь, неистовее плачь!Захлёбывайся, бейся, как кликуша.И пусть молчание соседних дачТвой крик придавленный нарушит.
Вой голосом, сжимая кулаки,Вой голосом, как на погосте баба,И повались, беспомощной и слабой,Как жертва молодости и тоски.
10/ II, 1926
«Это будет сегодня. Я в это верю…»
Это будет сегодня. Я в это верю.Я не знаю, где и зачем,Но сегодня скажу о моей потере,О тревоге моих ночей.
Я не знаю, зачем, и кто в этом волен,И когда этот час придёт,Но предчувствием счастья, обиды и болиИсступлённо кривится рот.
Это будет сегодня, я знаю, верю.Будет вечер суров и нем.Я кому-то скажу о моей потере,И сама не пойму, зачем.
13/ II, 1926
«Пусть брошены те нежные слова…»
Пусть брошены те нежные слова,Как звон тысячелетней колокольни.От них не закружилась голова,Не сделалось ни радостно, ни больно.
В глазах, должно быть, искрится тоска,А губы слишком сухи и упрямы.И кровь назойливо стучит в висках,И сердце гулко отбивает ямбы.
Я всё отдам больному февралю,Всё вырву, брошу, растопчу, развею.Я только молодость мою люблю,Я только молодость мою жалею.
18/ II, 1926
Ночь («В окно сквозит ночной, туманный свет…»)
В окно сквозит ночной, туманный светИ зеркало рассеянно сверкает.Хоть музыканта, знаю, дом, а нет,Но слышу я — виолончель играет.
Стоит в углу, раздув свои бока,Звенят, гудят натянутые струны.А я твержу, что вот — пришла тоскаХолодной ночью, матовой и лунной.
Не жаль того, что кончилось вчера.Не жаль себя, и боль, и горечь эту.Я буду тихо думать до утра,Я буду тихо плакать до рассвета.
И ветер гулко стонет за стеной,И бьётся кровь, и сердце замирает,И в первом этаже сама собойВиолончель безумная рыдает.
21/ II, 1926
«Есть верный путь к упрямой петле…»
Есть верный путь к упрямой петлеНа крепко ввинченном крючке,Когда слова перекипелиИ горький вкус на языке.
Жить в золочёной женской рамке,В кольце каких-то сильных рук.Жить для того, чтоб взглядом самкиРассеянно смотреть вокруг.
Ронять слова о ярком счастьеИ рабски отражать в глазахБезумное желанье страсти,Безумный и блаженный страх.
И, тихо опустив ресницы.Изведав тёмные пути,Ушедшей юности молиться,Кому-то говорить: прости!
И дом свой будет неприветлив,Напоминаньем о тоске.Так — верный путь к упрямой петлиНа крепко ввинченном крючке.
И только б смерть всю душу стёрлаВ торжественный и вечный миг,Когда верёвкой стянет горлоИ грубо вытянет язык.
28/ II, 1926
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
