24/ III, 1926
Март («…А там нарциссы отцвели…»)
… А там нарциссы отцвелиВ долине, за Джебель-Кебиром —И пахнет весело и сыроОт свежевспаханной земли.
Уже рассеялся туман,Прошла пора дождя и ветра,И чётко виден ЗагуанЗа девяносто километров.
И девственною белизной,Под небом, будто море, синим,Белеет в зелени густойЦветок венчальный апельсина.
Шуршит трава, басит пчела,А скоро зацветут мимозыУ той тропинки, под откосом….Тропинка, верно, заросла…
30/ III, 1926
Март («Не любовь, а лёгкая влюблённость…»)
Узнаю тебя, жизнь, принимаюИ приветствую звоном щита.
А.Блок
Не любовь, а лёгкая влюблённость,Не тоска, а смутное томленьеВ молодой, бушующей крови,Оттого, что это небо юно,Оттого, что эта жизнь прекрасна.
Выйти в лес, окутанный туманом,Не январским, а весенним, светлым,Пахнущим и сыростью, и тленьем.К ласковой сырой земле прильнуть,Телом всем прижаться к ней, и слушатьШорохи, и шёпоты, и стоны.
И цветут фруктовые деревья,Белые, мохнатые, смешные,И манит весенний, тёмный лесДевичьей стыдливостью берёзки.
Оттого, что в мире есть бездонностьНеба, красоты, воспоминаний,Тихой человеческой печалиИ манящих неподвижно глаз.
Тонкие, весенние берёзки!Клейкие зелёные листочки!
Оттого, что родилась я в мае,Тихим утром на рассвете дня,И на встречу мне взглянуло солнцеСеверной, холодною улыбкой,Оттого, что я вчера читалаКованые, звонкие стихи,От которых сердце холодело,От которых становилось больно,И, прочтя которые, хотелосьКрикнуть: «Больше ничего не надо!»И потом весь мир казался звонким,Пряным, пёстрым, в разноцветных бусах,Точно в брызгах летнего дождя.
Оттого, что есть в короткой жизниМолодость, поэзия и счастье —Эта жизнь мучительно прекрасна.
6/ IV, 1926
«Движенье дней, трагедия борьбы…»
Движенье дней, трагедия борьбы,Утрата родины — всё мимо, мимо…Одна мечта, одно желанье — бытьВстревоженной, влюблённой и любимой.
Как мало надо: власти над собойЖестокого и сильного чего-то.И в тесный, узкий, глупый мир поройВрываются трагические ноты.
Так нарастает роковое. ТакПодходит то, чего нельзя поправить.Ведь сердце захлестнула пустота,А даль весенняя светла ведь?
Вот почему и горечь на губах,И тёмная дорога за плечами.О, женщина, о, тихая раба,Сосуд нечеловеческой печали!
8/ IV, 1926
«Прежде тоска была…»
Прежде тоска была,Стала потом чуждою.Так сирень цвелаВ прошлом году весною.
Тихо твержу — прости.Прошлой весне? — Не знаю.Ветер сухой свиститНа остановке трамвая.
Хочется что-то сказать,Хочется в чём-то открыться.О, как близки глаза,И как далёки лица!
В новом прошла новизна —Странная мысль о чуде.И так привычно знать,Что ничего не будет.
20/ IV, 1926
«Целый день я наряжаю кукол…»
Целый день я наряжаю кукол,И без дум за часом бьётся час.Вечером — люблю любить науку,А ночами думаю о вас.
И по улицам, по грязи липкой,В коридорах гулкого метроПрохожу с неискренней улыбкой,Как мои печальные Пьеро.
Стала боль рассеянней и тише,Жизнь взяла, швырнула, понесла…Острый дождь опять стучит по крыше,Капает с оконного стекла.
Прогляжу конспект вчерашних лекций,Загляну в потрёпанный словарь…А ночами глухо ропщет сердцеНа мои упрямые слова.
22/ IV, 1926
«Что мне мешает броситься в окно…»
Что мне мешает броситься в окно —Обидеть друга — выбросить билеты…На улице безлюдно и темно,В тумане фонари мигают где-то.
Впились в туман молящие глаза —Теперь никто не видит их печали.Мне хочется кому-то рассказатьО нежности, накопленной молчаньем..
Напрасно говорят, что я отдамВсё за любовь, которая дурманит,Ведь я не забываю никогдаОбидных слов, ошибок, невниманья.
А, может, правда, что хочу зажечьВ себе я тихую, как сон, истому,И в подсознательном желанье встречИду по улицам, давно знакомым.
Кто знает — вдруг все чувства и словаПоднимутся неудержимо стаей,И выйдет так, что расскажу я вамО том, чего ещё сама не знаю.
29/ IV, 1926
Донна-Анна. Этюд («В саду цвели высокие каштаны…»)
В саду цвели высокие каштаныИ веяла зелёная весна.В своём саду томилась Донна-Анна,Молчала у раскрытого окна…
И наклоняя низко профиль тонкий,С улыбкою печального лица,Она ласкала локоны ребёнка,Не знавшего далёкого отца.
А по ночам, когда душа устанет,Под душным пологом ей снились сныО кораблях на тёмном океане,О женщинах, прекраснее весны.
И годы шли. И проходили сроки.Стонало море. Падала гроза.И так же всё таинственно глубоки,Как у еврейки, грустные глаза.
А вечером к ней тихо шёл прохожий.Пусть он другой — не всё ли ей равно?В глазах мужчин всегда одно и то же,Пьянящее, как старое вино.
И по ночам, в назойливом дурмане,Под тихий шум его влюблённых фраз,Ей снились корабли на океанеИ женщины с ревнивым блеском глаз.
И на кремнистом дне, в измятом платье,Она — с лицом, забрызганным, в крови,Не вынесшая душного проклятьяСвоей огромной, давящей любви.
3/ V, 1926
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
