Во время революции А.А. Блок после беседы со следователем Чрезвычайной следственной комиссии записал в своем дневнике: «Ни с императрицей, ни с Вырубовой он (Распутин) не жил». Можно предположить, что до получения авторитетных разъяснений информированного юриста автор не воспринимал слухи о связи царицы и «старца» как явно абсурдные813.
Еще до Февраля слухи о связях Распутина и царицы, о закулисном влиянии Распутина на царицу и, через нее, на весь государственный аппарат вызвали появление мало приличных карикатур и стихотворений, машинописные и рукописные списки которых ходили по рукам, распространялись среди «своих», а иногда и продавались. Так, появилось стихотворение «Горе-кабинет (Горемычная Россия испрохвостилась и распутной стала)» (в названии обыгрываются имена Распутина и министров – Горемыкина и Хвостова):
Грядущий день наш сер и мутен.Конца Распутью нет как нет.Вот почему один РаспутинВесь заменяет кабинет814.
Злободневные и злые стихи тут же переписывались посетителями великосветских салонов (злое описание картины триумфа модного автора политических эпиграмм в аристократическом обществе Петрограда дал после Февраля в своей газете В.М. Пуришкевич)815. Очевидно, Пуришкевич, сам писавший политические стихи на злобу дня, не без ревности относился к писательским успехам поэта В.П. Мятлева, скорее всего, именно ему и посвящена эта статья. О Мятлеве Пуришкевич писал и в своем дневнике (запись от 7 декабря 1916 года): «Резко и зло бичует сатира Мятлева все то, что считает достойным своего внимания, выставляя порою в крайне смешном виде и не щадя самого Императора. Последнее обстоятельство всегда меня донельзя раздражало, ибо, по моему крайнему разумению, Царь не может фигурировать в сатирических произведениях, как бы талантливы они ни были, ибо это затрагивает престиж того, кто в глазах народа должен стоять на высоком пьедестале и чье имя не может трепаться в балагане. Так думал я раньше, так думаю и сейчас»816.
О востребованности творчества этого популярного светского поэта вспоминал впоследствии и архиепископ Иоанн (Шаховской): «По салонам ходили юмористические легкие стихи Мятлева, их переписывали, это был великосветский “самиздат” тех дней. Помню, в одном стихотворении Мятлев обыгрывал газетное сообщение, исполняющее предписание не называть Распутина по имени. Оно было построено на варьировании слова “лицо”. “Лицо приехало к лицу” и т.д.»817.
Среди простонародья же известное распространение получили различные варианты «Акафиста новоявленному угоднику Григорию, конокраду Новому», машинописные копии которого также тайком распространялись и даже продавались с рук. На экземпляре, хранящемся в Российской национальной библиотеке, имеется надпись: «Куплена за 1 руб. 1916»818.
Спрос на тексты и изображения, «подтверждавшие» справедливость распространявшихся слухов, создавал своеобразную рыночную конъюнктуру «самиздата», которая настойчиво требовала все новых сенсаций, новых разоблачительных текстов и еще более откровенных изображений. В интеллигентных кругах зачитывались машинописными вариантами сенсационной антираспутинской книги С. Труфанова «Святой черт», не разрешенной к печати, несмотря на усилия Мельгунова. Упоминания об этом произведении можно было встретить и в легальной печати, а наиболее «пикантные» страницы этого сочинения читались в списках. В Москве, например, они появились не позже февраля 1916 года819.
Убийство же Распутина вызвало появление списков новых стихов, подчас довольно озорных:
…А на могилу же его, молва так говорит,Приказано сажать лишь лилии,И надпись сделать: «Здесь лежитЧ л е н ИМПЕРАТОРСКОЙ фамилии»820.
Кустарным способом изготовлялись всевозможные открытки, рисованные и фотографические, наглядно иллюстрирующие слухи и стихи такого рода. Некоторые из них имели явно непристойный характер.
Некий петроградец (очевидно, студент) писал в декабре 1916 года: «По Петрограду ходит очень много стишков, карикатур и т.п. изображений нашей милой действительности, в большинстве случаев порнографического характера. Какие-то темные силы пропагандируют студенчество, разбрасывают грязные прокламации»821. Из текста неясно, какие именно явления «милой действительности» стали предметом порнографического изображения, но, судя по всему, речь идет о «политической порнографии», посвященной злободневным общественным событиям.
При изготовлении и размножении озорных и политически актуальных открыток, по-видимому, использовались технические возможности многочисленных фотографических ателье. В начале февраля 1917 года в Москве рассказывали, что солдаты-фронтовики открыто ругали царицу и показывали непристойные «фотографии». О распространении неприличных изображений императрицы или (и) императора с негодованием писали в то время и правые политические деятели. Известный астраханский черносотенец Н.Н. Тиханович-Савицкий накануне Февральской революции в своем письме жаловался министру внутренних дел А.Д. Протопопову, что «свободно» распространяются «позорящие царственных особ картины»822.
После Февраля сюжет о связи царицы и Распутина стал любимой темой бульварной литературы. Процитируем лишь один из самых скромных вариантов его изложения: «Алиса пожелала сама убедиться в чудодейственной силе старца и после первой душеспасительной беседы настолько вошла во вкус, что моментально дала Николаю чистую отставку, предложив Григорию занять его место». Некоторые авторы даже «реконструировали» в деталях сцену «падения» царицы823. В качестве постоянной участницы «оргий» царицы и Распутина часто упоминалась А.А. Вырубова824.
Царица Александра Федоровна обвинялась молвой даже в развращении своих детей – «старец» – де с ее ведома совратил царевен. Слухи об этом получили некоторое хождение еще до начала Первой мировой войны. Информант униатского епископа А. Шептицкого сообщал ему в начале 1914 года: «Мне самому приходилось слышать от очевидцев, что Распутин называет Государыню “Саша” и кормит ее орехами из своего рта. Старшая дочь Государыни, кажется, тоже живет с ним, а остальных он систематически развращает»825.
В. Чеботарева, знавшая лично царицу и ее старших дочерей, прекрасно понимавшая всю абсурдность подобных слухов, в годы войны отмечала их распространенность, она записала в своем дневнике: «Вернулась Курсис, говорит о впечатлениях провинции. Ненависть, ушаты грязи на бедную семью, уверяет, что каждая глухая деревня знает о Распутине: “Пусть бы сама жила, а зачем дочек развращает?” Господи, какой ужас!»826
Эта тема развращения царских детей получила развитие в публицистике революционного времени. В одной из редакций известного «Акафиста на смерь Распутина» «старец» именовался «царицыно услаждение», «царевен растление», «царевича развращение» (возможно, данный текст появился еще до Февраля, но был издан уже после революции)827.
На развитие этого слуха повлияли, очевидно, и реальные встречи «старца» с великими княжнами в домашней обстановке. Утверждали, что Распутин посещал спальни царевен. Молва же приписывала императрице такие слова: «…ничего худого в этом нет, а если бы даже и случилось что-нибудь, то это было бы только большим счастьем». Слухи такого рода фиксировались в дневниках современников828.
Ходили даже невероятные слухи о том, что великая княжна Татьяна Николаевна забеременела от Распутина. После Февраля запись этого слуха появилась и в дневнике фронтового генерала, очевидно, он не считал это совершенно невероятным829.
Можно предположить, что на распространение фантастических слухов о непристойном поведении императрицы Александры Федоровны и царевен повлияло не только действительно скандальное поведение Распутина, но и их собственная патриотическая инициатива. Тщательно разрабатываемый и многократно тиражируемый с санкции императрицы образ «августейших сестер милосердия», который должен был способствовать монархически-патриотической мобилизации, стал представлять немалую опасность для царской семьи, объективно способствуя распространению невероятных слухов.
5. Репрезентационная ошибка?
Образ сестры милосердия в русской культуре
эпохи Первой мировой войны
Как уже отмечалось выше, императрица, несмотря на свое плохое здоровье, добросовестно выполняла обязанности сестры милосердия. Но, вопреки ее ожиданиям, русское общество не всегда оценивало этот патриотический поступок по достоинству.
Стремление царицы быть «одной из многих» сестер милосердия противоречило распространенным образцам восприятия членов царской семьи. Подчас же «сестра Романова» была совершенно неотличима в ряду иных сестер милосердия. Великая княгиня Мария Павловна, дочь великого князя Павла Александровича, сама служившая в госпитале, так описывала визит Александры Федоровны в Псков: «Императрицу сопровождали две ее дочери и Вырубова. На всех была форма медсестер. Раненые, которым заранее сообщили о приезде императрицы, пришли в замешательство при виде четырех одинаково одетых медсестер. На их лицах было написано изумление, и даже разочарование; им трудно было представить, что одна из этих женщин – их царица»830. Столь ценимая императрицей анонимность оборачивалась репрезентационной ошибкой831.
