Всё это было мне известно задолго до того ноябрьского дня моей избавляющейся от привычек жизни, когда Жребий внятно попросил меня взять на себя труд выйти в мир и дать себя поиметь. Я пошел в Нижний Ист-Сайд, где, по словам Линды, я мог найти несколько гей-баров, название одного из которых я запомнил: «Гордос».
Около 10:30 вечера я вошел в «Гордос», совершенно безобидно выглядящий бар, и был потрясен, увидев мужчин и женщин, сидящих и выпивающих вместе. Более того, там было всего семь-восемь человек. Никто на меня не смотрел. Я заказал пиво и начал рыться в памяти, чтобы понять, не случилось ли так, что я на самом деле вытеснил или неверно услышал правильное название гей-бара. «Гордонс»? «Сордос»? «Содомс»? «Горкийс»? «Мордос»? «Горгонс»? «Горгонс»! Чудесное название для голубого заведения! Я отправился к платному телефону и поискал «Горгон» в телефонном справочнике Манхэттена. Впустую. Удивленный и расстроенный, я сидел в кабинке нелепо нормального бара и размышлял. Вдруг мимо стеклянной двери моей кабинки прошли четыре молодых человека и направились к выходу из бара. Откуда они взялись?
Я вышел из кабинки и побрел вглубь бара, где увидел ступеньки, которые вели на верхние этажи; сверху слышалась музыка. Я побрел наверх, встретил стальной взгляд какого-то экс-полузащитника «Кливлендских медведей»[144], сидевшего перед лестницей, и прошел мимо него в маленький вестибюль. Из-за больших двойных дверей доносилась музыка. Я открыл их и вошел.
В трех футах от меня раскачивались двое молодых мужчин, занятых страстным, глубоким поцелуем. Я почувствовал себя так, будто мой живот отчасти лупят, отчасти ласкают скользким мешком, полным влажных кисок.
Я прошел мимо них в свалку танцующих мальчиков и мужчин и пробрался к свободному столику. Он был где-то два на три дюйма размером и хранил остатки трех бутылок пива, одиннадцати сигарет и помады. После того как минуту-другую я бесцельно и невидяще вглядывался в хаос шума, дыма и мужчин, молодой человек спросил меня, не хочу ли я выпить, и я заказал пиво. Осматриваясь, я обнаружил, что за двумя дюжинами столов сидело совсем немного людей, все мужчины, кроме одной пары среднего возраста по соседству со мной. Мужчина болезненно улыбался, а женщина выглядела невозмутимо и, похоже, приятно проводила время. Когда я посмотрел на них, она уставилась на меня, как на пациента психиатрической больницы, ее муж просто казался нервным; я подмигнул ему.
Мои глаза не могли сфокусироваться ни на одном человеке или паре, а только на торсах танцующих мужчин. Наконец я поднял взгляд и посмотрел на двух мужчин, танцевавших ближе всего ко мне. Мужчина, или, скорее, тот из двух, кто повыше, был лет под тридцать, грубовато невзрачным, с кривым носом и кустистыми бровями. Другой был ниже ростом, моложе и очень красив, на манер молодого Питера Фонды. Они танцевали довольно равнодушно и смотрели не столько друг на друга, сколько на другие пары. Пока я за ними наблюдал, мужчина помоложе вдруг перевел взгляд на меня, опустил ресницы, приподнял одно плечо и чувственно, женственно, сексуально приоткрыл влажные губы. Я испытал сексуальный шок. Его взгляд был одним из самых развратных и волнующих взглядов, которые мне когда-либо посылали.
Бац! Означало ли это, что всю свою жизнь я втайне был латентным гомосексуалистом? Означал ли мой сексуальный отклик на женское заигрывание мужского тела здоровую гетеросексуальность, отвратительное извращение или здоровую бисексуальность?
Пришло время провести переучет. Каким я был по замыслу Жребия: активным или пассивным, Зевсом для Ганимеда или Хартом Крейном[145] для матроса? Должен ли я быть Сократом, вступающим в старый диалог с одним из своих мальчиков, или Жене[146], пассивно распростершимся перед натиском некоей шестифутовой ходячей эрекции? Жребий не дал однозначного ответа, но мне казалось более уместным и способствующим ломанию привычек быть пассивным и женственным, а не агрессивным и мужественным. Но где я найду Зевса для своего Ганимеда ростом шесть футов четыре дюйма? Где был тот Великий Член, который мог расколоть меня надвое? Гораздо легче было бы найти кого-то, кто увидел бы во мне Ужасающую Эрекцию своей мечты. Но легкий путь был неуместен. Мне нужно было быть женщиной, играть роль женщины. Даже если бы я нависал над своим мужем, как гора Эверест над чахлым кустарником, я должен был научиться пассивно простереться перед ним. Моя женственность должна получить свободу. Дайсмен никогда не достигнет завершенности, пока не побывает женщиной.
— Могу я вас угостить? — спросил мужчина, стоявший надо мной, как Эверест над чахлым кустарником. Это был экс-полузащитник «Кливлендских медведей», и он смотрел на меня со вселенской усталостью и пониманием. И с улыбкой.
64
Никогда не ставь под сомнение мудрость Жребия. Неисповедимы пути Его. Он ведет тебя за руку в пропасть, и, смотри, — это плодородная долина. Ты шатаешься под бременем, возложенным им на тебя, и, вот, ты паришь. Жребий никогда не отклонится от Дао, равно как и ты.
Желание манипулировать своим подчинением Жребию так, чтобы извлекать из него выгоду, тщетно. Такое подчинение никогда не освободит тебя от мук, причиняемых твоим эго. Ты должен оставить всё свое сопротивление, все свои замыслы, ценности и цели, и тогда, только тогда, когда ты откажешься верить, что можешь использовать Жребий для достижения некоей цели эго, ты обретешь освобождение от бремени, и жизнь твоя потечет свободно.
Компромисса нет: ты должен отказаться от всего.
Из «Книги Жребия»
65
— Я девственник, — сказал я слабым, нежным голосом. — Пожалуйста, будь осторожен.
66
Есть два пути: либо вы используете Жребий, либо позволяете Жребию использовать вас.
Из «Книги Жребия»
67
— Господи, — горестно сказал я, — неужели мне будет больно.
68
Дорогой доктор Райнхарт!
Я восхищена Вашей работой. Мы с мужем делаем упражнения с кубиками каждое утро после завтрака, а потом еще раз перед сном, и чувствуем себя помолодевшими на много лет. Когда у вас будет свое шоу на телевидении? Раньше, когда мы еще не играли в эмоциональную рулетку и не выполняли Упражнение К, мы почти не разговаривали друг с другом, а теперь мы все время кричим или смеемся, даже когда не играем с кубиками. Не могли бы Вы дать нам совет, как нам лучше воспитывать нашу дочь Джинни в служении Жребию?
Она своевольная девочка и не молится Ему регулярно, она почти всегда та же самая милая застенчивая девочка, и, откровенно говоря, мы беспокоимся. Мы пробовали заставить ее делать упражнения с кубиками — с нами по утрам или самостоятельно, — но, похоже, мы ничего не можем с ней поделать. Мой муж то и дело лупит ее, когда так велит Жребий, но это тоже не слишком помогает. Единственный дайс-доктор в наших краях три месяца назад уехал в Антарктиду, и поэтому нам не к кому больше обратиться, кроме Вас.
Случайно Ваша,
миссис А. Дж. Кемптон,
Миссури
Дорогой доктор Райнхарт!
Сегодня днем я застал свою шестнадцатилетнюю дочь с почтальоном на диване в нашей гостиной, и она сослалась на вас. Что это всё значит, черт подери?
Искренне Ваш,
Джон Раш
69
Рождение первого в мире дайс-младенца было, полагаю, событием, представлявшим определенную историческую важность. Сразу после Рождества мне позвонила Арлин и объявила, что они с Джейком спешат в больницу рожать нашего Младенца Жребия. Они знали, где меня искать, поскольку двумя днями раньше я заходил к ним вручить подарки на Рождество: Арлин всю энциклопедию «Британика», а Джейку распутный купальный костюм. (Не моя воля, о Жребий, но Твоя.)
Когда я приехал, Арлин всё еще рожала, а ее личная палата представляла собой беспорядочный кавардак из двух громадных открытых чемоданов, наполненных, насколько я мог судить, исключительно детской одеждой. Я заметил по меньшей мере тридцать пеленок с двумя зелеными кубиками на каждой, такие же монограммы были и на множестве пижамок, рубашечек, штанишек и крохотных носочков. Я счел это плохим вкусом, о чем и сообщил Арлин во время схватки, но, когда она перестала стонать (по ее утверждениям, ей было по большей части приятно), она уверила меня, что Жребий выбрал один шанс из трех и приказал сделать монограммы.
Мы втроем болтали о надеждах, которые возлагали на малыша, причем говорила в основном Арлин. Она сказала нам, что дала 215 шансов из 216 естественным родам и грудному вскармливанию и что к ее большому удовольствию Жребий велел ей сделать и то, и другое. В основном же она говорила о том, когда приучать ребенка к горшку, а когда — к игральным кубикам.
