каменистое дно. Бросился к разбитой лодке.
Ее уже держали на плаву бойцы, подоспевшие с берега. На руках они вынесли шлюпку к причалу.
Доктор бежал ко второй лодке. С нее, шатаясь, ступил в воду Евгений Устиненков. Правый рукав его гимнастерки намок кровью.
На берегу санитар раздвигал носилки. Но Устиненков перешагнул через них.
За ним поспевал Левченко. Он обжимал на себе мокрую гимнастерку и говорил товарищу:
— Что хорошего в этих белых ночах? Не пойму.
Старшина распоряжался выгрузкой продуктов. Ловкий и крепкий, он сам таскал мешки и говорил, словно успокаивал кого-то:
— Прорвались-таки, чинно прорвались.
По его седым волосам сбегали струйки воды.
Г Л А В А XIX
ЗАТИШЬЕ
Странное затишье наступило на Неве. Противник держал под огнем переправу. В установленные часы стрелял по острову. Но это было уже не то, что минувшей осенью и зимой.
Клубок войны откатился к югу страны, это понимали все. Там, в самом сердце России, на ее невспаханных черноземных полях, у донецких шахт, под высоким крымским небом разгорается решительная битва.
Сводки Совинформбюро принимались в крепости стареньким батарейным приемником. Листок с четкими, ровными строками, в которых все узнавали почерк Марулина, в какой-нибудь час облетал весь гарнизон.
Сводки приносили тревожные вести. Немцы снова захватили Керченский полуостров. После двухсот пятидесяти дней беспримерной обороны наши войска оставили Севастополь. Танки врага рвались к Дону, к Волге. Начиналось великое сражение за Сталинград.
Нельзя было давать покоя врагу и на Неве. Надо накрепко сковать его здесь.
В рукописном журнале «Орешек», который теперь выходил в крепости, первая страница открывалась призывом:
«Каждая пуля, каждый снаряд — в цель! Бей фашиста на Неве, чтоб на Волге услышали!»
Материалы для журнала подготавливал Валентин Алексеевич. Оформлял журнал, от начала до конца, Левченко. Он крупными печатными буквами писал весь текст, рисовал заголовки, заставки, карикатуры.
Один из номеров журнала был посвящен большому событию в воинской жизни: солдаты и офицеры Советской Армии готовились надеть погоны.
Нет, это были не просто матерчатые зеленые полоски на плечах. Они значили многое. Ими устанавливалась преемственность боевых традиций и славы. Погоны носили солдаты Кутузова, герои Отечественной войны восемьсот двенадцатого года.
В крепость приехал командир дивизии. Он здоровался с солдатами. Они в вылинявших гимнастерках. Лишь на немногих блестели ордена и медали. Но почти на каждой виднелись нашивки за ранения, золотистые и красные.
Весь гарнизон острова прошел у старинной братской могилы, где покоились герои, на пороге восемнадцатого века отвоевавшие Нотебург — Шлиссельбург у шведов.
На землистый скат Марулин положил ветку бузины с кроваво-алыми ягодами — единственного кустарника, сохранившегося на острове. Цветов взять негде было.
Журнал «Орешек» вышел с лозунгом на заглавной странице:
«Воевать, как гвардейцы Петра, с отвагой и бесстрашием».
День этот был отмечен отличным обедом, о котором, как это ни странно, позаботились немцы.
Накануне ночью гитлеровцы с особенной свирепостью обстреляли крепость и подходы к ней. Как всегда немало снарядов взорвалось в озере, потревожив воду.
К рассвету весь восточный берег острова оказался покрытым оглушенной рыбой. Ее подбирали прямо руками. Здесь были серебристые судачки, плотные сиги, пятнистые щуки. Нашелся даже один лосось, килограммов на десять.
Всем этим добром загрузили кухонные котлы.
В обед поспела такая густая и душистая уха, что от одного запаха ее шевелились ноздри.
Первый котелок повар налил комдиву. Весь гарнизон ел ушицу и похваливал.
Для Иринушкина этот день был редкостно счастливым. Он получил долгожданное письмо.
Прежде чем попасть от почтальона к адресату, письмо прошло через полдюжины рук. Вручил его Володе Виталий Зосимов.
Разумеется, он велел приятелю плясать, тот не хотел. Но уголком глаза приметив, что на конверте обозначен обратный адрес: «Поселок Леднево», отколол такую присядку, что Виталий ахнул.
Письмо читали вместе, все, кто оказался в это время в землянке. Алла Ткаченко сообщала, что работает на перевалочной базе и скучать ей некогда. О тех днях, которые провела в Орешке, она будет всегда помнить. В Ледневе теперь хорошо знают защитников крепости. Писем из Орешка ждет не она одна, но и ее подруги.
Коротенькое письмецо. Теплые слова.
Виталий никогда не видел Аллу, но решительно определил:
— Хорошая девушка!
Иринушкин и Зосимов сидели за столом и, стуча ложками о края бачков, уплетали уху.
Они говорили об Алле, потом вообще о девушках и, наконец, перешли на тему, излюбленную солдатами: что и как будет после войны.
Для бойца самый приятный разговор о том, как вернется домой, где станет жить, где работать. Об этом беседовали часто и с удовольствием.
У Виталия с детства сложилась тяга к паровозам, к гремящим на рельсах поездам.
— У наших волховстроевских мальчишек, — рассказывал он, — всегдашняя мечта стать машинистом. Ты, Володька, по-настоящему понимать не можешь, что такое дорога… Тебе ведь приходилось ездить только пассажиром, в вагоне. А на паровозе не пробовал? В топке огонь ревет, ветер бьет в окна. Машина — «стук-стук». А рельсы так и летят под колеса. Эх, хорошо же…
Зосимов даже глаза прикрыл, он с грустью подумал, что на острове успел совсем отвыкнуть от паровозных гудков, и когда-то доведется опять увидеть бесконечное, бегущее через поля и леса полотно.
— А ты, Володька, — спросил Зосимов, — после войны какого дела держаться будешь?
— Пойду учиться, — ответил Иринушкин.
— Учиться многому можно. Ты — чему? — допытывался артиллерист.
Володя колебался, говорить или нет. Решил сказать:
— Два дела мне по душе — дома строить и стихи сочинять.
— Толково, — почему-то с покровительственной ноткой в голосе протянул Виталий, — только одно с другим не вяжется… А в общем толково!
Уважительное отношение Зосимова к будущим намерениям Володи подкупило его, толкнуло на откровенность.
— Понимаешь, — сказал он, — я хотел бы научиться писать стихи.
— Этому можно научиться? — простодушно спросил артиллерист.
Пулеметчик задумался.
— Можно, — уверенно подтвердил он. — Знаешь, я хотел бы написать поэму про нашего комиссара и Степу Левченко, про «Дуню» и про тебя, чумазый чертушка.
— Ну, обо мне-то что писать? — удивился артиллерист. Подумав, он заметил серьезно и ободряюще: — Что ж, и те, кто пишут, — народ нужный. Конечно, это тебе не машинист. Но дело, не отрицаю, дело!
Виталий осмотрелся в землянке и потянулся к полочке, прибитой над нарами:
— То-то у тебя здесь книги понатыканы…
Он потрогал растрепанные корешки, и на ладонь ему упала маленькая книжка с листами тяжелыми от пропитавшей их извести.
— Смотри-ка, — изумился Зосимов, — поэт Генрих Гейне! Читаешь? Я в школе тоже немецкий проходил. Ну, признаюсь, в этой премудрости выше тройки не
