— Кому еще могло понадобиться убирать труп с улицы? Особенно ревностному метельщику? Или городская стража прибрала его, не потрудившись осмотреть должным образом?.. Господи, в этом городе положительно невозможно работать. И как ты тут живешь…
— Нечеловечески тяжело, — согласился стриг со вздохом, снова потянувшись за откупоренной бутылкой.
Глава 17
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Дыхание — средоточие жизни…
Последний глоток — жизнь… Последний вздох…
В человеке есть его собственная сила…
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
В человеке есть сила…
Дыхание — средоточие жизни…
Последний вздох… дает силу, какую не получить иначе…
Вдох на четыре… на четыре шага выдох; вдох, задержка, выдох…
Ave, Maria, gratia plena…
Дыхание — средоточие жизни…
В самом человеке есть его собственная сила, которую надо лишь пробудить…
Вдох… Остановиться…
Выдох…
Озарение сегодня не пришло — незамеченными четыре часа, проведенные под стенами Ульма, пролетели лишь из-за одолевающих его раздумий об увиденном и услышанном. Вопреки логике, рассказ стрига взволновал его куда меньше, чем озвученный им же итог: неуравновешенность фон Вегерхофа этой ночью стоила следствию многих недель усилий и на корню загубила великолепнейшую возможность подобраться к вероятным преступникам так близко, как только это было возможно.
На встречу с Адельхайдой Курт направился в одиночестве; фон Вегерхоф аргументировал подобную необходимость соображениями безопасности, хотя он был уверен, что стриг попросту не в состоянии собраться для перемещения по улицам — даже этот организм явно не мог переварить такое количество виноградного производного безнаказанно. А кроме того, вероятно, тот не желал лично сообщать столь уважаемой им сослуживице о своем срыве.
Адельхайда выслушала повествование о событиях прошедшей ночи молча, поджав губы, лишь по завершении рассказа тяжко вздохнув: «Ох, Александер; сукин ты сын…». «Не нам его судить, — отозвался Курт, раздражаясь на то, что и сам едва сдерживался, дабы не высказать нечто схожее, но не в силах преодолеть желания возразить ей хоть в чем-то. — Не нам судить и тем паче — винить». «А, — отозвалась та с невеселой усмешкой. — Стало быть, он перед вами разоткровенничался?.. Бог с ним; быть может, у меня сложится лучше. Кусать локти бессмысленное занятие».
От Адельхайды, заглянув в гостиницу, дабы переодеться, он направился к воротам; откровенно говоря, на беготню сегодня никакого настроя не было, и Курт надеялся, что завести разговор со стражами удастся прежде, чем он покинет город. Однако подле ворот обнаружилась внушительная пробка из четырех повозок, крытых кожей, вокруг которых стражи суетились, заглядывая под покровы и споря с хозяином ввозимого, у какового, судя по услышанным обрывкам фраз, было что-то не в порядке с требуемыми документами. Майстера инквизитора, прошедшего мимо, попросту никто не заметил. Возвращаясь, Курт придержал шаг, посторонившись при входе и пропустив дребезжащую старую телегу, едва ползущую, а потому давшую привратным стражам время хорошенько его разглядеть. На приветствия, нестройные и какие-то настороженные, он отозвался с подчеркнутым дружелюбием, приостановившись и поинтересовавшись традиционным «как служба?». Ответы были столь же многогласны и разрозненны, однако никакой враждебности, почудившейся ему вначале, в них не прозвучало.
— А Бамбергер нынче снова на улицах, бедолага? — уточнил Курт, бросив взгляд вокруг себя. — Или время отдыха?
— Бамбергер теперь долго будет отдыхать… — проронил один из солдат, и он уточнил, нахмурясь:
— Не понял.
— Знаете, майстер Гессе… — начал страж и, оглянувшись на сослуживцев, понизил голос: — Прошу прощения, майстер Гессе, не отойдете ли со мной вон туда? Не поймите неверно, но не хочу, чтобы видели, как я говорю с вами; дело не в вас, — поспешно уточнил тот, — я вам все объясню, но — не тут. Дело нешуточное, правда.
— Разумеется, — не медля, согласился он, и страж стремительно развернулся, зашагав в сторону все тех же бочек, пройдя мимо них и завернув за округлый бок привратной башни.
— Мы с Бамбергером вчера говорили, майстер Гессе, — начал тот без предисловий, озираясь и понизив голос. — Он нам сказал, о чем вы с ним тут… ну, что штриг на кладбище был ненастоящий…
— Было такое, — согласился Курт, и тот поспешно закивал:
— Вот-вот… Потом он еще сказал, что вы, вообще, ничего себе так для инквизитора, что все понимаете, ну, и я решил, что с вами могу поговорить. То есть, вчера не собирался, а сегодня надо. Знаете, Бамбергер вчера сказал, что он видел штрига или, может, нет, в общем, что-то похожее на штрига — видел возле трактира, и что ночью хочет пойти туда. И пошел. У него не смена была, а он все равно вышел. Звал с собой, но мы… — страж замялся, на мгновение потупившись и тут же вскинув голову. — Не поймите превратно, мы не трусы, но… У меня, к примеру, тут семья. Ему хорошо шею подставлять, а кто будет кормить моих детей, когда мне эту самую шею набок повернут?..
— Понимаю, — подбодрил он коротко. — И что же?
— Мы его утром нашли, — договорил тот уже почти шепотом. — Как раз неподалеку от того самого трактира — нашли со свернутой шеей. Только… Только, кроме этого, майстер Гессе — укус. Две дырочки, знаете, напротив вены. И кровь рядом. В этого кровососа, видно, больше не полезло, и он, как насосался, попросту сломал Бамбергеру шею.
Короткий болезненный стон — и знакомый, легко узнаваемый хруст под пальцами Арвида…
— Зараза… — пробормотал Курт тоскливо, привалившись спиной к каменной стене башни. Тело на земле виделось по-прежнему, и он на миг прикрыл глаза, пытаясь отогнать непрошенное воспоминание. — Я же говорил ему, я предупреждал — не сметь, я говорил — будет худо…
— Он упомянул об этом, майстер Гессе, — вздохнул страж. — Но сказал, что это его работа, и плевать, кто хозяйничает на улицах, штриг или бандиты, а его дело — улицы эти блюсти… Еще сказал «не все ж парню одному париться»… И все равно пошел. Но не это самое главное. То есть, конечно, это главное, хороший человек погиб и все такое, но вот что важно еще — когда мы его нашли, когда доложили… Нам велели помалкивать. Родни у него здесь нет, никто не хватится, и сверху нам пришло — закопать тихонько. Шума не поднимать, никому не рассказывать, иначе будет плохо. Понимаете, майстер Гессе, все это, конечно, верно — свободный город, свободные горожане, и мы тоже, вроде как, свободные — в том смысле, что хочешь служи, хочешь нет… Только ведь сами понимаете — когда столько лет отдал службе, куда еще приткнешься? И переть против начальства…
— Я понимаю, — согласился Курт тихо, и тот нервно сглотнул, отведя взгляд.
— Вот так оно, майстер Гессе… Мы, конечно, не так чтоб молчали и не так чтоб трезвонили… Своим рассказали. Семьи предупредили, знакомых — чтобы не совали носа на улицы, когда сумерки. Двери-окна чтоб покрепче… Ну, знаете… И мы с парнями посовещались и решили — вам надо это знать. Что вы правы, что кровосос здесь еще, что опять убил. И кое-кто из наших готов, если будет надо, пойти с вами, если будет известно, где его можно прищучить; ведь вы тут один, без своих, помочь некому — этот прощелыга… прошу прощения — господин барон, приятель ваш, он… Ну, не помощник, сами понимаете. Так что парни пойдут — только свистните. Не официально, понимаете, а — не в смену. Просто, по-человечески. Самим ведь тут жить.
— Нет, — обессиленно вздохнул он. — Это идея не из лучших. Я видел этих ребят. Знаю, что они такое. Вся ульмская стража им не противник; да и сам я не полезу на такого в открытую — их так просто не зацепишь… Хоть вы меня послушайте; Бамбергер не послушал — и вот чем все кончилось.
— Только, майстер Гессе, — уже едва слышно произнес тот, — я вас Богом прошу — я вам ничего не говорил.
— Понимаю, — повторил Курт сочувственно. — Ни слова.
Взгляд стража провожал его долго — спина ощущала это четко, как вперившуюся в лопатки пику.
Мысль явиться в здание городского совета мелькнула и растворилась, не приобретя сколь-нибудь серьезной формы; ничего, кроме очередного унижения и ощущения собственной беспомощности, это бы не принесло. И не последней причиной было нежелание подставить этого солдата и ульмскую стражу вообще, оставшись, к тому же, без единственной, пусть и весьма призрачной, поддержки в этом городе, ибо в ситуации, подобной нынешней, информаторы, а тем паче добровольные, немало способствовали делу.
Что делу не способствовало — это грядущая предпасхальная суббота; завтрашней ночью на улицах будет множество тех, кто, выслушав торжественную часть богослужения, отправится по домам, не дожидаясь Литургии. Даже если Арвид не лгал, говоря, что покидает Ульм, остается неведомым, когда именно это произойдет, и не станет ли нынешняя ночь последним прощальным пиром.
