— Да, — не стал спорить Курт, удержавшись от того, чтобы обернуться на комнату с неподвижным телом на кровати. — Конечно. Я понимаю.
Привлеченные к происшествию стражи явились в дом с голубятней под крышей спустя полчаса. Курт встретил их на первом этаже у двери, над телом первого убитого, не оскорбившись на то, что никто из троих солдат не поприветствовал майстера инквизитора, равно как и не удивившись тому, что самый молодой из них, едва взойдя на ступени второго этажа, выбежал прочь, притиснув к губам ладонь.
— Силы небесные… — проронил один из оставшихся, оглядывая побоище на лестнице с ужасом, не решаясь подступить ближе к телу, возлежащему в кровавой каше; Курт вздохнул:
— Это вряд ли.
— Матерь Божья… — продолжил страж, ступив к подъему на третий этаж, и остановился, переглядываясь с товарищем, серым, словно бумага. — Это чем же его так?.. Лицо в затылок… не голова, а миска…
— Кулаком, — пояснил Курт, и когда тот рывком обернулся, смотря на него с недоверием и подозрительностью, прошел дальше, обойдя распростертые на пути тела и поманив солдата за собой. — Идем в эту комнату, взглянешь еще на кое-кого. Сам все поймешь.
— Святые угодники… — помянул тот, шагнув следом, и остановился, обозревая разгромленную мебель; на разлетевшийся о стену стол страж взглянул настороженно, на миг обернувшись в коридор, и медленно подошел к кровати с укрытым телом.
— Это хозяйской любовницы комната, верно? — уточнил второй, силясь говорить ровно и выдержанно; Курт кивнул.
— Была, — коротко отозвался он, сдернув покрывало в сторону, и оба солдата отступили на шаг, не отрывая окаменелых взглядов от тонких рук и белой шеи с явственно различимыми следами зубов.
— Господи Всемогущий…
— Да, — согласился Курт, — и Он, и угодники, и Матерь Божья в особенности понадобятся заступниками ульмскому совету, если и это убийство они также попытаются замять. Я все знаю, — кивнул он в ответ на два напряженных взгляда. — Знаю, что был убит один из вас пару дней тому, и — знаю, как. Знаю, что об этом вам было велено помалкивать.
— Майстер инквизитор…
— Гессе, — поправил он, смягчив тон. — И не надо оправдываться — знаю я также и то, что уж вам-то подобные выходки поперек горла. Просто передайте мои слова, если и теперь кто-либо из ратманов подаст мысль о том, что и в этом случае надлежит хранить молчание. Если они попытаются замять дело, я повторю все сказанное сам, явившись лично и присовокупив к этим словам Знак и все свои полномочия, которыми до сего дня медлил пользоваться не иначе как по доброте душевной и от избытка христианской долготерпеливости.
— Теперь-то уж, думаю, навряд ли, — отведя взгляд от неподвижного тела, вздохнул страж. — Господин барон — это ведь не солдат какой-то…
— Ну, господин барон, слава Богу, пока живехонек, — возразил Курт, и тот закивал:
— И впрямь — слава Богу, неплохой он человек, жаль бы было, уж лучше б совет перекусали к чертям, прости меня Господи… Майстер Гессе, виноват, — оговорился страж, понизив голос и обернувшись на убитую мельком, — но можно нам уже выйти отсюда? Не подумайте чего, но только малость не по себе тут… Что господин барон живой, это хорошо, — продолжил тот уже на улице, вдохнув весенний воздух полной грудью. — Уж он-то в глотку вцепится, если такие дела пожелают оставить в неизвестности. Все знают, как он эту деваху… в том смысле — что… Ну, что не просто, как все, а… Вы передайте ему соболезнования, там… ладно?.. Да и челядь перебили, погром в доме — нет, такое не замнешь.
— Это хорошо, — кивнул Курт, значительно присовокупив: — Полагаю, ничего удивительного не будет в том, что горожане — так, вдруг — об этом узнают. Слухи подобного рода растекаются скоро, верно ведь?
— Да… — чуть настороженно согласился страж, бросив исподтишка взгляд на товарищей. — Я так мыслю — верно. Слухи — дело такое. Поди сыщи потом, кто все начал…
— Сегодня ж праздники, — заметил второй солдат, кивнув неопределенно вокруг. — Пасха и… апрельский… Сколько ж народу на улицах будет по темноте, вообразить боязно…
— Стало быть, — вздохнул Курт, — будем надеяться, что слух о том, насколько в городе опасно, а тем паче ночью, разойдется уже сегодня. Ради безопасности горожан — это было бы весьма уместно… Я так полагаю, более у меня нет причин задерживать вас здесь и дальше. Все, что было необходимо для отчета вышестоящим, вы увидели, а расследование, как вы сами понимаете, вести будут уже не они — я. Подобные дела это наша епархия.
— Не завидую я вам, майстер Гессе, — тихо выговорил страж, на миг зажмурившись и мотнув головой, точно надеясь вытряхнуть из нее все увиденное. — И вам, и вообще — вашим… Знаете, я по сию пору от души полагал, что ваше ведомство… виноват… всеми вот такими историями только мозги людям дурит.
— Да, — усмехнулся он понимающе. — Знаю. Не ты первый.
— Как же вот так вот служить можно… Кошмары после не донимают?
— Привыкаешь ко всему, — неопределенно отозвался Курт и, когда ему навстречу выбросилась рука — явно необдуманно, механически, по привычке — не замявшись, пожал раскрытую ладонь: — Ну, бывай. Удачного дня желать не стану.
— Где уж тут… — согласился страж растерянно, отступив назад и глядя на свою руку с удивлением, словно поражаясь, откуда же она вдруг взялась.
Глава 18
В свою гостиницу Курт все же завернул — что бы ни говорилось фон Вегерхофу, а бессонная ночь и миновавшие полдня были скверным кушаньем. На требование подать к завтраку все равно что и немедленно владелец замялся, очевидно, припоминая, не упустил ли из виду что-либо из церковного правила, и, наконец, осветился нерешительной улыбкой:
— Сей же миг, майстер инквизитор, — присовокупив, уже уходя: — Веселых вам праздников.
— Уже веселюсь вовсю, — согласился он хмуро, с усилием подавляя зевок, и когда от соседнего стола донесся жизнерадостно-издевательский голос, в висках противно и мелко застучало.
— Что за мрачность, — укорил его уже знакомый торговец, что советовал убираться из Ульма прочь. — В такие дни. С Днем дурака вас, майстер инквизитор.
— Это какого? — уточнил Курт, не оборачиваясь. — Который вздумал воскреснуть ни с того ни с сего?
— Да бросьте вы, — не унимался тот. — Ну, и с Пасхой, если угодно. Да какая разница — хоть сегодня не смотрите волком. А то я себя и впрямь начинаю чувствовать неуютно.
— И не напрасно. Этой ночью стриг — тот самый, которого уже нет в городе — убил снова. Наверняка тоже решил отметить праздник.
— И с чего же вы взяли, что это именно штриг? — с нескрываемой снисходительностью уточнил тот; Курт демонстративно задумался:
— В самом деле — с чего?.. Дайте припомнить; двое со свернутыми шеями, один с головою, пробитой ударом кулака, один со вскрытым горлом… Да, вспомнил. Еще девушка — обескровленная. Прокушены руки и шея. С праздником, — ответно пожелал Курт, когда торгаш настороженно притих. — Минувшей ночью этот мифический стриг ворвался в дом барона фон Вегерхофа, перебил его людей, разгромил дом и убил его содержанку. Приятно повеселиться этим вечером, господин Вассерманн.
— Это что же — апрельская шутка с инквизиторской особостью? — уточнил тот с нерешительной улыбкой, и он кивнул:
— Ну, разумеется. Посмейтесь вместе с бароном. Он оценит.
Усмешка торговца сгинула, и в зальчике повисла тишина, сохранившая свою нерушимость во все время его скорого завтрака, и лишь закрывая за собою дверь гостиницы, Курт услышал зародившийся гомон.
Ульм, и прежде оживленный и беззаботный, сегодня плавал в гвалте, по-своему упорядоченной суете и людских толпах, каковые, судя по одеяниям и доносящимся до его слуха возгласам, справляли явно не Светлый Праздник. Сегодня впервые на висящий открыто Знак никто не косился и, кажется, вовсе не обращал внимания; майстера инквизитора задевали плечами и локтями, едва ли не коленями, однажды даже втерев в гурьбу нетрезвой и крайне увеселенной молодежи и после извергнув прочь, навряд ли это заметив. Протолкавшись сквозь человечью реку, Курт выбрался на окольные улицы, пройдя мимо дома фон Вегерхофа; у дверей топтались четверо носильщиков и мялся недовольный страж, от которого было узнано, что пострадавшего счел своим долгом навестить один из членов рата. Будут уговаривать не поднимать шума, предположил солдат мрачно. Праздничная неделя только началась, и если один из богатейших и известнейших людей Ульма вздумает развести панику, неприятно будет всему городу, а в первую очередь — прочим, чуть менее богатым и не столь известным, каковыми являются устроители празднеств, торгаши и владельцы пивнушек и трактиров.
Дверь распахнулась спустя полминуты, исторгнув прочь узнаваемую с первого взгляда необъятную фигуру ратмана Штюбинга в черно-белом камзоле. Завидев Курта, тот остановился, не сразу сумев сбросить с лица мину крайнего раздражения, граничащего с бешенством.
