Павлов, — сам активно за себя лоббировал, не стесняясь утверждать, будто его «поддерживают советские и другие союзники». Он ссылался на телефонный разговор с послом СССР в ГДР Петром Абрасимовым, а также с самим Эрихом Хонеккером. Хонеккер якобы заявил, что он и «другие союзники» считают Ольшовского самой подходящей кандидатурой, и уже пожелал ему успеха.
На самом деле Ольшовский вызывал большие сомнения в Москве. Андропов через министра внутренних дел Польши Чеслава Кищака передал Ярузельскому: никакой поддержки Ольшовскому не оказывалось и оказываться не будет. Что касается звонка посла Абрасимова, то ему уже объяснили, что не надо вмешиваться в чужие дела.
Ольшовский вовсе не был нашим другом. Я знал, что на одном из заседаний польского руководства кто-то заметил:
— Если мы не решимся пресечь действия распоясавшихся экстремистов, то кончится это тем, что нас всех эти экстремисты повесят на телеграфных столбах.
И тут Олыиовский бросил реплику:
— Или в Польшу придут советские войска, и мы опять-таки окажемся на тех же столбах».
Кресло первого секретаря ЦК в Варшаве занял Станислав Каня, несмотря на очевидную скромность его талантов. Именно тогда распространилась сомнительная шутка: «Лучше Каня, чем Ваня». Лучше сделать приятное Москве и терпеть слабую фигуру, чем вызвать недовольство советского старшего брата.
На события в католической Польше, где костел играет такую важную роль, сильно повлияло избрание папой римским поляка Кароля Войтылы.
Предшественник Иоанна Павла II — Иоанн Павел I, он же венецианский кардинал Альбино Лучани, провел на ватиканском троне всего тридцать три дня. Казавшийся крепким, здоровым человеком, папа скоропостижно скончался во сне. По официальной версии — от инфаркта миокарда. В Ватикане поговаривали, что он был отравлен.
Когда 16 октября 1978 года в Ватикане кардинал Феличи объявил: «Мы обрели папу!» — за пределами Польши имя кардинала Войтылы, который стал главой католической церкви, мало было известно.
В контексте холодной войны появление папы-поляка было большой неприятностью для социалистического лагеря. Он был наделен талантом влиять на аудиторию, притягивать к себе людей. Ни одному из его предшественников не удавалось столь эффектно использовать телевидение. В Москве и других восточноевропейских столицах с тревогой наблюдали за тем, как восторженно встречали поляки Иоанна Павла II.
15 января 1981 года папа принял в Ватикане вождя «Солидарности» Леха Валенсу.
13 мая, в день явления Богородицы, турок Мехмет Али Агджа дважды стрелял в папу Иоанна Павла II, который вышел к верующим, собравшимся на площади Святого Петра. Папа был ранен, но пуля прошла рядом с аортой, и он выжил.
Так и не удалось выяснить, почему Агджа стрелял в Иоанна Павла II, был ли убийца одиночкой или ему кто-то помогал. Американцы утверждали, что покушение устроили советская и болгарская спецслужбы: хотели избавиться от папы-поляка, поддержавшего польский профсоюз «Солидарность».
Без избрания кардинала Войтылы на Святой престол «Солидарность» едва ли была бы невозможна. Это был вызов системе. Рабочие отстаивали не только право на забастовки, но и требовали транслировать по воскресеньям католическую проповедь по радио. Стало ясно, что социалистической Польша остается только внешне.
К рабочим присоединились представители интеллигенции, которые видели, что «Солидарность» возвращает то, чего они были лишены: свободу выражения и действия.
Среди них был будущий премьер-министр Польши Тадеуш Мазовецкий, юрист по образованию, один из основателей клуба католической интеллигенции. Долгие годы Мазовецкий редактировал католический журнал «Вензь». Мазовецкий не был сторонником резких высказываний, но упорно отстаивал свои статьи, сражался с цензурой, несмотря на постоянные угрозы закрыть журнал. Он пришел к Валенсе, когда в Гданьске рабочие заняли судостроительную верфь и остался с ним.
Специалист по средневековой истории Франции и Польши, выпускник Сорбонны Бронислав Геремек был советником Валенсы с первых дней «Солидарности». Геремек стал работать среди польских рабочих, хотя еще долгое время пытался совмещать научную деятельность с политикой.
— Когда мы познакомились с Валенсой в 1979 году, я был в восхищении, — рассказывал мне еще один советник «Солидарности» журналист Адам Михник. — Это был сон большевика, прекрасный сон: настоящий рабочий поднимает восстание против этого режима! Я из коммунистической семьи. Мой отец был членом ЦК распущенной Сталиным компартии Западной Украины, моя мать вступила в Польскую объединенную рабочую партию. В юности я был идеалистом, думал, что общество можно реформировать. Меня всегда спрашивают: почему ты был такой храбрый, почемуты не боялся, когда все боялись? Если бы в юности я мог предположить, что система будет 25 лет меня травить, давить, сажать в тюрьму, еще не известно, решился ли бы я на борьбу… Конец моему идеализму пришел в августе 1968 года, когда советские войска были введены в Чехословакию. Я понял, что в государстве, где у власти бандиты, реформировать тут нечего. Мы испытали вкус победы в августе 1980 году, когда создали «Солидарность» и заставили власти считаться с нами. Мы вышли из тьмы, избавились от чувства униженности и почувствовали себя нормальными людьми. Раньше власти с нами не разговаривали. Они называли нас агентами ЦРУ, и я тогда думал: они идиоты, да с ними просто невозможно иметь дело…
Власти пришлось подписать соглашение с руководством профсоюза, предоставив «Солидарности» официальный статус. Соглашение подписывалось на глазах всей страны, под объективами телевизионных камер. Когда настала очередь Леха Валенсы ставить подпись, он достал яркую сувенирную ручку, оставшуюся от визита в Польшу папы Иоанна Павла II, величиной с морковку. Взъерошенный слесарь являл контраст с надутой важностью партийных чиновников, которым пришлось сесть с ним за один стол.
Ясно было, что, если реформы в Польше будут продолжаться, бациллы демократии распространятся на другие социалистические страны.
— Для Москвы и советского блока, — говорил коллегам западногерманский министр иностранных дел Ганс Дитрих Геншер, — это самая драматическая ситуация, с которой когда-либо им приходилось сталкиваться, в большей мере драматическая, нежели отход Югославии и даже раскол с Китаем.
Западные политики не сомневались, что Москва сокрушит «Солидарность». Вопрос состоял в том, когда это произойдет и с какой степенью жестокости? В марте 1981 года сотрудники госбезопасности стали расправляться с активистами профсоюза. Первой жертвой стали трое представителей крестьянской «Солидарности».
Власть пугало то, что в профсоюз вступало все больше членов партии, которые тоже требовали демократизации. Забастовки приобретали политический характер — рабочие требовали свободы печати и честных выборов.
«При каждой встрече с министром Громыко и послом Добрыниным, — вспоминал государственный секретарь Соединенных Штатов Александр Хейг, — я постоянно подчеркивал, что всякая надежда на прогресс в решении любого вопроса, затрагивающего наши две страны, зависит от поведения Советов в отношении Польши».
— Мы не будем вмешиваться, — обещал Хейг Добрынину в начале весны 1981 года, — и хотим, чтобы вы поступали таким
