Ганька, не обидься. Еще одна просьба — сходи за водой… Неси целое ведро с ковшом. А то одной тетке Хионии надо полведра, — Кешка заливисто рассмеялся.
Неохотно Ганька проталкивается к двери.
Вдогон ему летят слова Ванфеда.
— …Товарищи, мы привезли вам радостную новость…
— Послушать-то не дадут, — ворчит Ганька, закрывая за собой дверь. — Эти бабы вечно глотают то чай, то воду…
Воды дома оказалось мало, и Ганьке пришлось идти на море к проруби. Пока ходил, Лобанов, видимо, уже закончил свою речь, и теперь барак гудел на разные голоса.
— …Декрет о земле — это хорошо, а вода?.. Нам море давай!.. Рыбалки!..
— Правильно, Курбулик давай!
— Отобрать у монахов, у попов водоемы!.. Сотни лет на них, лодырей, спины гнем. Им хорошо: сиди в тепле, рыбку лопай да молись! А как нам эта рыбка достается — по колени в наледях бродим, в стужу.
— Гнать, таку ево мать, Лозовского! Нажил себе, как Кощей, золотишка…
— Да заткнитесь! Дайте человеку докалякать!
Лобанов поднял руку. Стало немного тише.
— …Товариши! Курбулик теперь ваш.
Грохот покрыл его слова.
— Ур-р-ра! — неистово взревев, вскочил с места безногий Игнатий и, не удержавшись, упал на пол. Его тут же усадили на место. Игнатии сморщился от боли, но глаза горят радостным огнем. Люди стараются не смотреть на него.
— …Мы привезли с собой постановление исполкома Совета, — перекричал гул Лобанов, — о конфискации всех орудий лова купца Лозовского, в том числе и его катера «Джеймс Кук».
Наступила внезапная тишина.
— Это, паря, о чем баишь-то? — встал Страшных. — Эх, Мотька, безвременно ты утоп.
— Объясни, что там про «Ку-ку».
Сенька Самойлов опять взлетел на лавку:
— Что объяснять? Темнота. Наш «Ку-ку»!
— А на хрена он нужен?! Кого ж на нем гонять-то?! — взревел Гордей. Кулачищи его сжимаются и разжимаются. — Сжечь заразу проклятую. Сколь горя от него было.
— На нем будете возить рыбу, соль, продукты… — спокойно объяснил Лобанов.
Что тут поднялось! Люди растерянно улыбались, кричали:
— Тогдысь надо «Ку-ку» перекрасить…
— И переименовать!
— Свое, рыбацкое… дадим ему прозвище!
Ганька весь горел, мял шапчонку, не успевал разглядеть кричавших — крики будто пронзали его! Он и сам хотел было крикнуть: «Интернационал!» Но слова не шли из него, тоже огнем пекли в глотке.
— Эт-та грабеж! — рявкнул вдруг Макар Грабежов. — Где это было видано, чтоб хозяйское добро брать?! Это не власть, а разбой!.. Грабить не дозволим!
Весь красный вскочил Гордей. Ганька аж затрясся.
— А Лозовский нас не грабил? А?.. — взвизгнул кто-то.
И Ганька крикнул:
— Правильно, вор он!
Но Ганьку никто не слышал. Поднялся невообразимый галдеж.
Макар Грабежов, матерясь и угрожая, расталкивая людей, полез к двери.
— Правильно! — тонко визжал Сенька.
— Раздать сетишки народу!
— Ур-ра! Да здравствуют Советы!
— Так и надо кровососу!.. Чаво жалеть?!
— Ур-ра! Наш Курбулик!
— Наш катер!
Ганька был как в тумане. Крутом кричали, выбирали какую-то комиссию, а Ганька, весь горячий, пробирался к Лобанову. Смеялся навстречу ему Кешка, плакала, улыбаясь, мать, гомонили бабы… А Ганька наконец вцепился в рукав Лобанова. Ганька дрожал весь.
— Ванфед!
Лобанов обернулся, потянулся к Ганьке, положил руку ему на плечо:
— Что, Ганюшка?
Ганька, запинаясь, заговорил:
— Дя Вань, а деда Воуля долги еще будем платить Лозовскому? Сколько уж соболей бабай ему упромыслил.
Лобанов просветлел:
— Все, Ганечка, все… теперь будете промышлять на себя.
…Поздней ночью Ганька с Петькой Грабежовым, обнявшись, долго ходили по Онгокону…
Утро тихое. Небо чистое, ни единого облачка. Солнце припекает так остро, что нежный молодой снег тает на глазах.
Возле купеческих складов в суровом молчании рассаживаются под навесом мужики.
— Ты, Кеша, иди за приказчиком, — просит Лобанов.
Мельникова Тудыпка встретил сердитым взглядом. Сам сидит перед самоваром. Его тонкие, длинные пальцы мелко дрожат, ломают спичечный коробок. Верхние три пуговицы рубашки оторваны с «мясом». Под глазами темно-синие вмятины, смуглое лицо покрыто нездоровым налетом, белые полосы ссадин — следы ногтей Цицик.
«Ничего тебя обработала Цицик!» — подумал Кешка и усмехнулся про себя.
Та же комната, тот же Тудыпка, и перед Кешкой вдруг явилась Цицик — вздыбленная, готовая пойти на все, ради защиты своей чести… «Умеет Цицик постоять за себя… а вот… Улька не такая…» — невольно подумал он.
И рассердился на Тудыпку. Оглядел его с ног до головы. Жалкий человечишка… а глаза горят непримиримостью.
— Тебя ждут, — резко сказал Кешка.
— Ломайте замки и растаскивайте, пока ваша власть!
Кешка пронзительно и прямо поглядел в Тудыпкины глаза:
— Не то ваши беляки нагрянут?.. Так, что ли?
Визгливо засмеялся Тудыпка.
— А долго ли им? Семенов-то, говорят, скоро в Чите будет.
— Рога обломают ему! Идем, Растудыка. А то я не отвечаю, и твои сети вместе с лодкой конфискуем…
Тудыпку будто бичом хлестнули.
Он вскочил со стула, испуганно заморгал узенькими глазками.
— Шутишь, Кешка. Нету у тебя таких прав.
— Зачем шутить. Революция… людям не до шуток. Ты успел перетащить свои сетишки домой. Учти, обыск сделаем…
— А у отца тоже отберешь?
— Уже… сети, две новенькие лодки взяли, ему старье оставили. Башлык Страшных будет ходить в море на одной, а вторую… сам не знаю кому…
— Ой, что творится-то!.. Ты, Кешка, не мог за отца-то заступиться?..
Кешка горько сморщился:
— Такой же он, как и твой Лозовский.
Тудыпка быстро накинул старенький полушубок и чуть не бегом пустился к складу.
— Э-эй, в шубе-то сгоришь! — еле успевая за ним, крикнул Кешка.
…Тудыпку недаром ценил Лозовский. Задолго почуял приказчик недоброе. Вместе с Грабежовым погрузили на несколько подвод самые лучшие сети, два новых невода, мот, нитки, еще нехоженые, пахнущие пенькой веревки и укрыли в надежном месте. Туда же свезли почти весь за-нас соли. А без соли-то рыбак пропал. Чем будешь рыбку солить? Протухнет рыбка-то вся.
…А утро тихое. Небо чистое, ни единого облачка. Солнце припекает.
Мужики встали навстречу Тудыпке, смотрят, как бодренько подбегает он к ним. Ждут.
Угодливо, со сноровкой и умением помог им Тудыпка произвести опись рыболовных снастей, подытожил все и расписался в акте.
— Вот теперь, господин… ой, простите, товарищ Лобанов, вы полный хозяин Курбулику, не хуже Лозовского, — заискивающе заюлил бывший приказчик.
Покраснел Лобанов. Гневно сверкнул глазами. Но ничего не сказал он Тудыпке.
…Однажды утром вбежал в дом трезвый, веселый Король. Ганька, как увидел его, не доел, выскочил из-за стола, бросился здороваться.
— А Волчонка с дедом все нет?! Ох, мошенники, так и знаю — женились на монголках! Ха-ха-ха! — смеется Король.
Грустно двигает кастрюлями Вера.
— Верка, отпусти деньков на несколько Ганьку в море, — подступил к ней Король. — Мяска на всех приволокем. Жирку.
— Ты, дядя Филантий, сначала
