— В Париже? В Шотландии? В казино?
— В Подворье Шепхерда, она хотела повидать Фанни. Но Фанни не было дома, и Бланш решила оставить ей подарок. Правда, как мило и внимательно с ее стороны?
И она протянула листок Пену.
"Я застала только Madame Mere [62], она мыла пол и, кажется, не прочь была облить меня грязной водой. А прелестной Фанни не было au logis [63]. Узнав, что она в квартире у капитана Стронга, мы с Боннер взобрались к нему на четвертый этаж. И снова неудача: в квартире оказался только капитан Стронг и один его знакомый. Так мы и ушли, не повидав очаровательной Фанни.
Je t'envoie mille et mille baisers [64]. Когда же кончится эта предвыборная кампания? Рукава сейчас носят… и т. д. и т. д.".
После обеда доктор развернул "Таймс".
— Один молодой человек, которого я пользовал лет восемь назад, когда он здесь жил, получил большое наследство, — сказал доктор. — Вот объявление: "Джон Генри Фокер, эсквайр, из Логвуд-Холла, скончался в г. По, в Пиренеях, 15-го числа прошедшего месяца".
Глава LXVII,
в которой на майора нападают разбойники
Всякому, кто бывал в трактире "Колесо Фортуны" (где, как, вероятно, помнит читатель, собирался кружок мистера Джеймса Моргана и где у сэра Фрэнсиса Клеверинга состоялось свидание с майором Пенденнисом), известно, что в нижнем этаже там имеются три залы, не считая буфета. В одну допускается кто угодно; вторая отведена ливреям и пудре; а третью, где на двери надпись "Просят не входить", снимает клуб камердинеров, членами коего состояли Морган и Лайтфут.
Бесшумный Морган подслушал разговор, который майор имел со Стронгом у себя на дому, и разговор этот дал ему обильную пищу для размышлений; а желание узнать побольше заставило его последовать за майором в "Колесо Фортуны" и тихонько посидеть в комнате своего клуба, пока Пенденнис и Клеверинг беседовали в общей зале. Был в этой комнате один угол, из которого можно было услышать почти все, что делалось за стеной; а так как беседовали оба джентльмена в сильно повышенном тоне, Морган не упустил ни единого слова; и то, что он услышал, подтвердило некоторые его догадки.
"Сразу узнал Алтамонта, как увидел его в Сиднее? Клеверинг такой же муж миледи, как я? Алтамонт, вот кто ее муж. Алтамонт-каторжник. Мой-то пообещал молчать, а этот его Артур, значит, чтобы прошел в парламент. Ох, и хитер, старая бестия! То-то он задумал женить Артура на Бланш. Да у нее будет тысяч сто, не меньше, а вдобавок — подарит муженьку место в парламенте".
Жаль, что никто не видел лица мистера Моргана, когда он сделал это поразительное открытие, — для физиономиста то было бы незабываемое зрелище. "Кабы не возраст, да еще эти светские предрассудки, будь они неладны, — рассуждал мистер Морган, оглядывая себя в зеркале, — я бы и сам, черт возьми, мог на ней жениться". Но тут же он смекнул, что если жениться на мисс Бланш и ее капитале не в его силах, зато собственный капитал он очень даже может приумножить, и сведения, которыми он располагает, могут принести ему доход из многих источников. Никому из тех, кого касается тайна, не интересно, чтобы она раскрылась. Например, сэру Фрэнсису Клеверингу это грозит нищетой — ему ли не бояться огласки; Алтамонту это грозит виселицей, — уж конечно, он не пожелает разоблачения; а этот молодой пройдоха мистер Артур, который метит в парламент и нос дерет, точно он герцог и полмульона годовых имеет (ибо именно так, к сожалению, судил Морган о племяннике своего барина), он-то сколько угодно заплатит, лишь бы не пронюхали, что он женат на дочери каторжника и на этом смаклевал себе место в парламенте. А леди Клеверинг, соображал Морган, коли Клеверинг ей надоел и она хочет от него избавиться — так заплатит; коли боится за своего драгоценного сынка, так ради него опять же заплатит. И мисс Бланш, надо думать, не поскупится для того, кто вернет ей законные права, которых ее обманом лишили. "Да, черт возьми, — заключил лакей, размышляя над удивительным козырем, который судьба дала ему в руки, — с такими картами ты, Джеймс Морган, богач. Получится вроде как рента. Все они раскошелятся, все до одного! А тогда, с тем, что у меня уже имеется, можно бросить работу, распрощаться с моим стариком, зажить джентльменом, да еще самому лакея нанять, право слово!" И занимаясь этими подсчетами, способными хоть кого выбить из колеи, мистер Морган проявил недюжинное самообладание — оставался невозмутим и спокоен и ни разу не дал своим видам на будущее отвлечь его от повседневных обязанностей.
Полковника Алтамонта, одного из главных участников истории, которая стала известна Моргану, не было в ту пору в Лондоне. Морган, знавший, что сэр Фрэнсис Клеверинг часто наведывается в Подворье Шепхерда, явился туда часа через два после объяснения между майором и баронетом. Но птичка улетела — полковник Алтамонт уже получил свой выигрыш и отбыл на континент. Это обстоятельство чрезвычайно расстроило мистера Моргана. "Ну вот, теперь он просадит все эти деньги в игорных домах на Рейнде, — подумал Морган. — А то я бы очень даже просто оттягал у него половину. Не мог, в самом деле, повременить несколько дней с отъездом!" Взлеты и спады надежды, успехи и осечки, внезапные наскоки и терпеливое ожидание в засаде — Морган все переживал одинаково стойко, ничем себя не выдавая. Пока не настал решительный день, сапоги майора бывали, как всегда, начищены, а парик завит, утренняя чашка чаю подавалась ему в постель, а его ругань, божба и стариковские придирки сносились в почтительном молчании. Глядя, как Морган прислуживает майору, увязывает и таскает его чемоданы, а иногда и подает к столу в загородных домах, где они гостили, мог ли кто подумать, что лакей богаче своего барина и знает все его секреты, да и не только его. Среди своих собратьев Морган пользовался большим уважением, в лакейских за ним прочно утвердилась слава человека умного и состоятельного; правда, лакеи помоложе уверяли, что он олух, человек без понятия, что из него песок сыплется; однако все они от души повторили бы молитву, которую возносили к небу иные из самых степенных камердинеров: "Дай мне бог к концу жизни накопить столько, сколько Морган Пенденнис!"
Майор Пенденнис, как и подобало светскому человеку, всю осень объезжал тех из своих друзей, что проживали в загородных поместьях, и если герцог оказывался за границей или маркиз — в Шотландии, не гнушался приглашением сэра Джона или какого-нибудь помещика вовсе без титула. Сказать по правде, популярность старого майора пошла на убыль: многие его сверстники умерли, а наследники их вотчин и титулов не знали майора Пенденниса, и не было им дела до славных традиций "повесы принца и Пойнса" и до светских героев былых времен, столь им любимых. С горьким вздохом проходил, вероятно, бедный старик мимо многих лондонских подъездов, размышляя о том, как редко эти двери теперь распахиваются перед ним — не то что прежде! — и какой радушный и сытный прием ему здесь оказывали… лет двадцать назад. Он начал подозревать, что отстал от века, и смутно догадываться, что молодежь над ним смеется. Печальные эти мысли, должно быть, приходили в голову не одному философу с Пэл-Мэл. "Люди сейчас пошли не те, что в его время, — думает такой старик. — Жизнь утратила былую величавую степенность и утонченное изящество. Что такое Каслвуд-Хаус и нынешний лорд Каслвуд по сравнению с прежним особняком и его владельцем? Покойный лорд приезжал в Лондон в четырех каретах, на шестнадцати лошадях: вся Западная дорога сбегалась смотреть на его поезд, даже в Лондоне люди останавливались и глазели. А нынешний лорд ездит по железной дороге, в одном вагоне с коммивояжерами, с вокзала скрывается незаметно в одноконной каретке, с сигарой в зубах. У старого лорда дом в Каслвуде каждую осень был полон гостей, кларет пили до полуночи; нынешний отсиживается в жалком домишке на какой-нибудь горе в Шотландии, а ноябрь проводит в Париже, в двух каморках под крышей, и все его развлечения — обед в кафе, да ложа в захудалом театрике. И как непохожа его леди Лорэн — леди Лорэн времен Регентства — на то ничтожество, что носит теперь этот титул!" Перед мысленным его взором встает та, первая, — пышная нарумяненная красавица в брильянтах и бархате, которой курили фимиамы лучшие умы Европы (люди старого закала, настоящие джентльмены, не то что теперешняя шантрапа, — эти и говорят-то, как извозчики, и табаком от них разит невыносимо); а потом вспоминается ему нынешняя леди Лорэн — миниатюрная женщина в черном шелковом платье, точно гувернантка, рассуждает об астрономии, о рабочем классе, об эмиграции, черт его знает о чем, а в восемь часов утра бегает в церковь. Аббатство Лорэн, некогда самое роскошное поместье в Англии, превратили в какой-то монастырь — Ла Трапп, да и только. После обеда самое большее, если выпьют по два стакана вина, а за столом — что ни мужчина, то сельский священник в белом галстуке, и весь его разговор — о школьных успехах Полли Хигсон и о болезнях вдовы Уоткинс. А прочая молодежь — все эти бездельники гвардейцы и томные денди, что проводят время, развалясь на диване или распластавшись на бильярдном столе, да бегают друг к другу в спальни курить трубку; ни до чего им нет дела, никого они не уважают — даже старого джентльмена, который знавал их отцов, даже красивую женщину — и отравляют своим табаком все вокруг, вплоть до огородов и отъезжего поля. "Мы были не такие, — думает майор. — Порода вырождается. Такие, как мы, больше не нужны; на смену пришли эти чертовы фабриканты и спекулянты, да желторотые священники с волосами до плеч. Старею я. Они нас обгоняют. Они смеются над нами". И старый Пенденнис был прав. Времена и нравы, милые его сердцу, почти совсем отошли в прошлое, веселящиеся молодые люди непочтительно подтрунивали над ним, а молодежь серьезного склада смотрела на него с удивлением и жалостью, от чего старику стало бы еще горше, если бы он это понял. Но он не обладал особенно тонким умом; его суждения о нравственности никогда не отличались глубиной; до последнего времени у него, вероятно, ни разу не возникло сомнение в том, что он человек в высшей степени почтенный и достаточно удачливый. И разве он единственный, кого не уважают на старости лет? Разве только над его сединами в безрассудстве своем издевается молодежь? Лишь в последние два-три года он стал понимать, что время его кончается и в силу входят новые люди.
