Итак, после не слишком удачного сезона, в течение которого верный Морган неотлучно находился при нем, а его племянник Артур был, как мы знаем, занят своими делами в Клеверинге, майор Пенденнис возвратился ненадолго в Лондон в конце октября, в ту унылую пору, когда в столицу вторгаются туманы и юристы. Кому не доводилось с интересом наблюдать, как сумрачными октябрьскими вечерами по улицам несутся переполненные кебы, заваленные чемоданами, набитые детьми; как они останавливаются у темных подъездов и из них выгружаются няня с младенцем, две девочки, мать и отец, у которого кончился отпуск? Вчера была Франция и солнце, или Бродстэрс и свобода; сегодня — работа и желтый туман, и, боже мой, какая куча счетов скопилась на столе в кабинете! Да еще клерк принес юристу дела из конторы; а литератор знает, что через полчаса в прихожей появится, посыльный из редакции; и мистер Смит, предчувствуя ваш приезд, занес счетец (тот самый!) и велел передать, что зайдет завтра утром, в десять часов. Кому из нас не знакомо это прощание с праздником, возвращение в сумрачный, чреватый опасностями Лондон, разложенные на столе труды и обязательства и сознание, что тот счетец неизбежно будет предъявлен? Смит и его счетец — это долг, трудности, борьба, и будем надеяться, друг, что ты не отступишь перед ними. Об этом ты и думаешь сейчас, пока дети спят — опять в своих, привычных кроватках, а жена притворяется спящей, чтобы не тревожить тебя.
Старого Пенденниса не ждали в городе ни особенные труды, ни неоплаченные счета, но не было возле него и любящей души, которая бы его успокоила. В столе у него всегда лежало достаточно денег на его личные надобности; а поскольку к чужим надобностям он был довольно-таки равнодушен, они едва ли отравляли его покой. Однако джентльмен может быть не в духе, даже если он не должен никому ни шиллинга; и, даже будучи законченным себялюбцем, испытывает временами чувство тоски и одиночества. А в имении, где майор только что гостил, его несколько раз помучила подагра; дичь была робка и пуглива, а ходьба по вспаханным полям дьявольски его утомляла; молодые люди смеялись над ним, и раза два за столом он не мог скрыть обиды; партия в вист по вечерам не составлялась; словом — он был рад уехать. И все последние дни он злился на своего лакея Моргана — тот ничем не мог ему угодить. Майор беспрестанно ругал и поносил его. В Свиндоне он обжегся отвратительным супом. Потом забыл в поезде зонт, и эта рассеянность так взбесила его, что он обрушил свою ярость на того же Моргана. В квартире оба камина безбожно дымили; и когда он приказал распахнуть окна, то сопроводил этот приказ такой желчной бранью, что Моргану очень захотелось вышвырнуть его в одно из распахнутых окон. Когда Пенденнис ушел, наконец, в клуб, лакей еще долго посылал ему вслед проклятия.
У Бэя ничто не порадовало майора. Помещение было заново покрашено, пахло скипидаром и политурой, и на сюртуке Пенденниса сзади, пониже мехового воротника, отпечаталась широкая полоса белой краски. Обед был невкусный; три самых неприятных человека в Лондоне — старый Хокшо, который так кашляет и отхаркивается, что кого угодно доведет до исступления, старый полковник Грипли, который забирает себе все газеты, и этот скучнейший старый Джокинс, который как нарочно уселся за соседний стол и не успокоился, пока не перечислил майору все гостиницы, где он останавливался во время заграничной поездки, и сколько он в каждой заплатил, — все эти противные личности вконец раздосадовали майора; а клубный лакей, подавая кофе, больно наступил ему на ногу. "Боги, поверь, не являются смертному порознь". Фурии всегда рыщут стаями: они гнались за Пенденнисом из дому в клуб и из клуба домой.
Пока майор отсутствовал Морган сидел у домохозяйки, накачиваясь грогом и изливая на миссис Бриксем часть той ругани, которую получил от своего барина. Миссис Бриксем была рабою Моргана. Он был домохозяином своей домохозяйки. Он купил арендный договор на дом, который она снимала; заставил ее и ее сына за старый долг подписать закладную, передающую в его распоряжение все имущество несчастной вдовы. Молодой Бриксем служил клерком в страховом обществе, и Морган мог в любой день засадить его, как он выражался, в кутузку. Миссис Бриксем была вдовою священника, а мистер Морган, выполнив свои обязанности на втором этаже у майора, доставлял себе удовольствие посылать ее за ночными туфлями. Она была его рабою. Все было теперь его собственностью — даже силуэты ее сына и дочери; даже висящая над камином картинка, изображавшая церковь в Тидлкоте, где она венчалась, где жил и умер ее незабвенный Бриксем. Морган сидел у вдовы в старом волосяном кресле, оставшемся от ее мужа-священника, а миссис Бриксем подавала ему ужин и по его знаку снова и снова доливала его бокал.
Спиртное покупалось на деньги бедной вдовы, поэтому Морган не считал нужным себя ограничивать; он уже поужинал и допивал третий стакан, когда старый Пенденнис возвратился из клуба и прошел к себе. Морган злобно выругался, услышав его шаги, и, прежде чем идти наверх, на хозяйский звонок, допил все до капли.
Ругань, вызванную этим промедлением, он выслушал молча, а майор не соизволил заметить по сверкающим глазам и покрасневшему лицу слуги, какая ярость его переполняет. Ножная ванна старого Пенденниса грелась на огне; его шлафрок и туфли были приготовлены. Морган опустился на колени, чтобы с должным смирением стащить с него сапоги, и в то время как майор сверху поливал его бранью, коленопреклоненный лакей бормотал себе под нос ответные любезности. Так, пока Пенденнис кричал: "Осторожнее, штрипка, — этак вы мне ногу оторвете, черт вас возьми!" — Морган, пригнувшись к полу, шепотом выражал желание задушить его, утопить и проломить ему череп.
Когда сапоги были стянуты, настало время снять с мистера Пенденниса сюртук, для чего лакею пришлось очень близко придвинуться к своему барину — так близко, что Пенденнис не мог не заметить, чем Морган занимался в его отсутствие, и тут же высказался на этот счет в простых и сильных словах, какие порой употребляются в разговорах с прислугой: он назвал Моргана пьяной скотиной и отметил, что от него разит водкой.
Тут слуга вышел из терпения, отбросил всякую почтительность и взорвался.
— Я, значит, пьян? Я, значит, скотина? Экий вредный старикашка! Свернуть бы тебе шею, да утопить вон в том" ведерке! Сколько же можно терпеть такое издевательство, Паричок ты несчастный! Чего зубы-то на меня скалишь, старая обезьяна? Коли ты мужчина, так выходи! Ага, трус, за нож хватаешься?
— Ни с места, или я пущу его в ход, — сказал майор, в самом деле хватая со стола нож. — Ступайте вниз, жалкий пьяница, и не возвращайтесь. Завтра утром пришлите за жалованьем, и чтобы я больше не видел вашей нахальной рожи. За последнее время вы совсем обнаглели. Слишком стали богаты. В лакеи вы больше не годитесь. Берите расчет и уходите из этого дома.
— А куда мне прикажете идти из этого дома? Может, до завтра обождать — какая разница? Тутафе ля мем шоз, силь ву пле, мусью?
— Молчать, негодяй! — крикнул майор. — Вон отсюда!
Морган засмеялся зловещим смехом.
— Ну, вот что, Пенденнис, — сказал он, усаживаясь, — за то время, что я нахожусь в этой комнате, вы успели обозвать меня мерзавцем, негодяем, скотиной, — так? Каково это, по-вашему, выслушивать? Сколько лет я у вас в услужении, и сколько ругани и проклятий получил от вас в придачу к жалованью? Вы думаете, человек — собака, что с ним можно так говорить? Если я и выпью когда, ничего тут нет особенного. Не видел я, что ли, пьяных джентльменов? Может, я у них и привычку такую взял. А из этого дома, я, батенька, не уйду. Сказать, почему? Дом-то мой, и все, что в доме, мое, кроме вашего барахла, да ножной ванны, да картонки с париком. Я все купил, всего достиг трудолюбием и упорством, понятно? Я вдвое богаче и вас, и вашего зазнайки племянничка. Я вам сколько лет служил, все для вас делал, и я же скотина, а? Я мерзавец, а? Вот как джентльмены-то выражаются, наш брат так не может. Но с меня хватит. Не желаю я вам больше служить. Надоело. Довольно я расчесывал ваши парики да затягивал ваши бандажи. Ну, чего вылупились? Я сижу на собственном стуле, в собственной комнате, и режу вам правду в глаза. Не буду я вам больше ни мерзавцем, ни негодяем, ни скотиной, отставной майор Пенденнис.
Ярость старика, наткнувшись на неожиданный бунт слуги, охладилась от этого столкновения, как будто его облили холодной водой из ведра. А когда гнев улегся, слова Моргана заинтересовали его и храбрость врага даже вызвала его уважение — так в былые дни, в школе фехтования, он восхитился бы удачным выпадом своего противника.
— Вы у меня более не служите, — сказал майор, — и дом, возможно, ваш, но квартира моя, и потрудитесь ее оставить. Завтра утром, когда мы рассчитаемся, я перееду. А пока я хочу спать и в вашем обществе больше не нуждаюсь.
