— Женщины, милая, ничего не понимают в политике, — отвечал Пен, презирая себя за эти слова.
— А почему вы нам не объясняете? Я никогда не могла понять, почему мистеру Пинсенту так хотелось попасть в парламент. Человек он не умный…
— Да, Пинсент безусловно не гений, — сказал Пен.
— Леди Диана говорит, что он целые дни заседает в комитетах, а все вечера проводит в палате; что он голосует всегда по чужой указке, никогда не участвует в прениях и никогда не займет сколько-нибудь выдающегося положения; а бабушка ему твердит, что его задушила красная тесьма. Тебя тоже привлекает такое поприще, Артур? Неужели оно настолько блестящее, что ты так к нему рвешься? Лучше бы ты остался дома и писал книги — хорошие, добрые книги с добрыми мыслями, ведь такие мысли у тебя есть, милый, и они могли бы принести людям пользу. А если ты не прославишься, что ж из этого? Ты ведь сам говоришь, что слава — дым, а значит, можно отлично прожить и без нее. Я не хочу давать тебе советов, просто я ловлю тебя на слове: ты говоришь, что свет порочен, что ты от него устал, вот я и спрашиваю, почему бы тебе его не покинуть?
— Чего же ты хотела бы для меня?
— Хотела бы, чтобы ты поселился с женою в Фэроксе, читал, учился и делал добро тем, кто тебя окружает. И чтобы на лужайке играли не чужие, а твои дети, Артур, и мы снова ходили бы в ту церковь, где молились с маменькой. Если свет полон соблазнов, разве нас не учат молить бога, чтобы он не ввел нас во искушение?
— А как по-твоему, годится Бланш в жены мелкому помещику? А сам я гожусь на эту роль? Не забудь, Лора, искушение бродит не только по улицам столицы, но и по деревенским проселкам, а безделье — самый страшный искуситель.
— А что говорит… мистер Уорингтон? — спросила Лора, и лицо ее залил горячий румянец, который Пен заметил, хотя девушка и пыталась скрыть его, опустив вуаль.
Некоторое время Пен ехал молча. Это упоминание о Джордже воскресило прошлое и те мысли, что у него мелькали когда-то относительно Джорджа и Лоры. Почему теперь, когда он знал, что союз между ними невозможен, эти полузабытые мысли взволновали его? Почему ему так захотелось узнать, возникло ли у Лоры какое-то чувство к Уорингтону за короткие месяцы их знакомства? Джордж с того дня не заговаривал более о своей прежней жизни и, как вспомнил теперь Артур, почти не упоминал о Лоре.
Наконец он подъехал к ней ближе и заговорил.
— Скажи мне одну вещь, Лора.
Она откинула вуаль и, взглянув на него, спросила: "Что, Артур?" — хотя по тому, как дрогнул ее голос, было ясно, что она и сама догадалась.
— Скажи мне… если бы Джордж был свободен… ни до, ни после того дня он мне ни слова не говорил о своем несчастье… ты бы… ты бы дала ему согласие, в котором отказала мне?
— Да, Пен, — отвечала она и разрыдалась.
— Он был достойнее тебя, чем я, — простонал бедный Артур с невыразимой болью в сердце. — Я всего лишь жалкий эгоист, Джордж лучше, благороднее, честнее меня. Храни его бог!
— Да, Пен, — сказала Лора, протягивая к нему руку, и когда Пен обнял ее, поплакала у него на плече.
Кроткая девушка долго хранила свою тайну, а теперь выдала ее. Когда вдова в последний раз уезжала из Фэрокса, Лора, спеша с нею к постели больного Артура, поведала ей другую тайну; и лишь после того, как Уорингтон рассказал свою историю и описал свое безвыходное положение, она поняла, как изменились ее чувства и каким нежным участием, каким уважением и восторженным интересом она успела проникнуться к другу своего кузена. Лишь убедившись, что мечты, которые она, возможно, лелеяла, несбыточны и что Уорингтон, читая в ее сердце, для того, может быть, и рассказал свою печальную историю, чтобы ее предостеречь, Лора спросила себя, неужели она в самом деле проявила такое непостоянство, и ужаснулась, обнаружив правду. Как могла она признаться Элен в таком позоре? Не смея поверить ей свои тайные мысли, бедная Лора мучилась чувством вины; ей казалось, что она отплатила неблагодарностью за всю любовь и заботу Элен; что она коварно изменила Пену, отняв у него любовь, в которой он не нуждался; что она провинилась и перед Уорингтоном, поощряя его чрезмерным участием и не сумев скрыть зарождающееся в ней более теплое чувство.
Несчастье, лишившее Лору домашнего очага, глубокое горе, причиненное ей смертью матери, не давали ей думать о себе; а когда она немного оправилась от своей утраты, оказалось, что и другое, менее страшное горе почти прошло. Мечта о Уорингтоне владела ею очень недолго. Интерес и уважение к нему остались прежними. Но нежное чувство, в котором она себя уличила, было обуздано так основательно, что могло считаться умершим. После него осталась только боль смиренного раскаяния. "Какой злой и кичливой я показала себя в той истории с Артуром, — думала Лора, — какой самоуверенной и нетерпимой! Я так и не простила до конца эту бедную девушку, которая его любила, да и его, за то, что позволял себя любить; а сама виновата больше, чем она, бедная, простенькая малютка! Уверяя, что люблю одного, я могла с жадностью внимать другому; не прощала Артуру его непостоянства, а сама была непостоянна и неверна". И, бичуя себя таким образом, признавая свою греховную слабость, бедная девушка старалась почерпнуть новые силы и душевный покой там, где она с детства была приучена их искать.
Она не сделала ничего дурного; но есть люди, которые мучаются из-за малейшей ошибки, тогда как другие, с менее чувствительной совестью, легко несут самые тяжкие преступления; а бедная Лора воображала, что в этих затруднительных для нее обстоятельствах поступила как серьезная преступница. Она решила, что нанесла Пену большое зло, отняв у него любовь, которую тайно подарила ему, да еще и осведомила об этом мать; что проявила неблагодарность к своей благодетельнице, позволив себе мечтать о другом человеке и тем нарушив свое обещание; и что, будучи сама так виновата, она должна очень снисходительно судить о других людях, у которых, вероятно, были куда более сильные соблазны и чьих побуждений она могла не знать.
Год назад Лора возмутилась бы, узнав, что Артур женится на Бланш; гнев закипел бы в ней при одной мысли, что он из суетных побуждений снизошел к столь недостойной женщине. Теперь же, узнав о его планах (о них сообщила ей старая леди Рокминстер, в словах откровенных и быстрых, как пощечина), смирившаяся душою девушка только вздрогнула от этого удара, но снесла его кротко, покорившись неизбежному. "Он вправе жениться на ком хочет, он лучше меня знает жизнь, — убеждала она себя. — Бланш, может быть, не так легкомысленна, как кажется, да и мне ли судить ее? Наверно, это очень хорошо, что Артур станет членом парламента и пойдет в гору, а мой долг по мере сил помогать ему и Бланш и стараться, чтобы в доме у него был мир и счастье. Наверно, я поселюсь с ними. Если буду крестить у них дочь, завещаю ей свои три тысячи фунтов". И тут же она стала придумывать, какие из своих скромных сокровищ подарить Бланш и как завоевать ее расположение. Тут же написала ей милое письмо, в котором, конечно, и не заикнулась о предстоящих событиях, но вспоминала прежнее время и высказывала дружеские чувства. Ответ не заставил себя ждать: Бланш, разумеется, ни слова не писала о замужестве, но мистер Пенденнис в письме поминался не раз, и теперь они, душечка Лора и милочка Бланш, будут любить друг друга, как сестры, и так далее.
Когда Пен и Лора возвратились домой (а услышав, как благородно Пен, в ответ на ее откровенность, признал превосходство Уорингтона и с какой любовью о нем отозвался, Лора испытала щемящую боль и вдвойне жгучими были слезы, которые она выплакала у него на плече), мисс Белл ожидало в сенях письмо в изящном конвертике. Она поспешно, с чуть виноватым видом, распечатала его, а Пен покраснел — он сразу узнал почерк Бланш.
Он не сводил взгляда с Лоры, пока она быстро пробегала письмо глазами.
— Она пишет из Лондона, — сказала Лора. — Приехала туда со старой Боннер, горничной леди Клеверинг… Боннер вышла замуж за Лайтфута, лакея… Угадай, где побывала Бланш? — добавила она с живостью.
— В Париже? В Шотландии? В казино?
— В Подворье Шепхерда, она хотела повидать Фанни. Но Фанни не было дома, и Бланш решила оставить ей подарок. Правда, как мило и внимательно с ее стороны?
И она протянула листок Пену.
"Я застала только Madame Mere [62], она мыла пол и, кажется, не прочь была облить меня грязной водой. А прелестной Фанни не было au logis [63]. Узнав, что она в квартире у капитана Стронга, мы с Боннер взобрались к нему на четвертый этаж. И снова неудача: в квартире оказался только капитан Стронг и один его знакомый. Так мы и ушли, не повидав очаровательной Фанни.
Je t'envoie mille et mille baisers [64]. Когда же кончится эта предвыборная кампания? Рукава сейчас носят… и т. д. и т. д.".
После обеда доктор развернул "Таймс".