приходилось ютиться под скамьями на грязном полу. Полу-этапы были еще примитивнее: две избы за деревянным частоколом, одна для офицера и солдат конвоя, другая для ссыльных. Поддержание в них порядка было возложено на местных жителей, которым, впрочем, присмотр за государственными тюрьмами не приносил никакой выгоды [Румянцов 1876: 10–11].
Примерно через десять лет после постройки большинства этапов один чиновник уже докладывал в Санкт-Петербург, что почти все тюремные здания в Тобольской губернии «находятся в весьма худом положении по местности и неудобству своих помещений» [ГАРФ. Ф. 109. 1-я экспедиция. Оп. 8. Д. 357 (1833). Л. 10].
Местные власти игнорировали предписание улучшать состояние этапных построек и возводить их из камня. В 1848 году здание тобольской центральной пересыльной тюрьмы, через которую проходили все ссыльные и в которой многие проводили по несколько месяцев в ожидании следующего этапа своего пути, все еще было деревянным. На многих этапах камеры плохо отапливались и вентилировались, были переполнены и отличались полным отсутствием санитарии [ГАТОвгТ. Ф. 152. Оп. 31. Д. 127 (1849). Л. 18; РГИА. Ф. 1286. Оп. 29. Д. 836 (1868). Л. 8]; ссыльный декабрист В. П. Колесников вспоминал:
На нарах теснятся так, что едва могут ворочаться; некоторые помещаются в ногах у других, на краю нар; остальные на полу и на нарах. Можно себе представить, какая тут духота, особливо в ненастную погоду, когда приходят все мокрые, в своих грязных рубищах! К этому еще на ночь ставится так называемая параша, т. е. просто деревянный ушат, исполняющий должность необходимой ночной мебели. Смрад от этой параши нестерпимый [Колесников 1869].
Из-за этих «ушатов», переполненных экскрементами, и из-за отсутствия вентиляции этапы становились рассадниками тифа, дизентерии, холеры и туберкулеза. Однако на Большом Сибирском тракте больных было практически некуда девать. Этапный лазарет состоял из одной палаты на шесть коек и никак не мог вместить всех заболевших в пути ссыльных. В 1845 году правительство постановило немедленно доставлять больных на телегах конвоя в больницы ближайших уездных городов. Однако в Западной Сибири на протяжении 1800 верст маршрута таких городов было всего шесть. Тем, кто нуждался в стационарном лечении, приходилось терпеть 200 и более верст тряски по знаменитым сибирским ухабам, чтобы получить медицинскую помощь [Власенко 2008: 66–67]. Те, кому везло или кто был достаточно вынослив, чтобы пережить это путешествие, часто обнаруживали, что от медицинских учреждений в сибирских городах мало толку. Одни принимали больных только за мзду; в других не было квалифицированного медицинского персонала [РГИА. Ф. 1286. Оп. 22. Д. 925 (1857). Л. 8 об.; Грицько 1860: 286]. В 1844 году Санкт-Петербург был вынужден разъяснить, что средства на захоронение умерших в пути ссыльных должны изыскивать местные власти [РГИА. Ф. 1286. Оп. 9. Д. 719 (1844). Л. 1–2, 17–18].
Злоупотребления и нехватка средств в администрации ссылки
Незапланированным, но вполне предсказуемым следствием должностных злоупотреблений и административного недофинансирования было то, что путешествие по этапу грозило не только лишениями, но порой и смертью[456]. Продажность сибирских властей, как правило, оказывалась сильнее стараний правительства обеспечить должный надзор и подотчетность во всей системе этапирования. Офицеры конвоя должны были выдавать арестантам «кормовые деньги» ежедневно или при отправлении партии с этапа на этап. Этих средств почти всегда было недостаточно для покупки продуктов питания в местных деревнях, через которые проходила партия. На этапах и полуэтапах солдаты конвоя и их семьи монопольно торговали хлебом и продуктами питания и безбожно заламывали цены [Арестанты 1863: 139–140, 149].
Эти злоупотребления порой заканчивались трагически. В июне 1855 года четверо осужденных замерзли в метель по дороге от Кличкинского рудника к Карийскому в районе Нерчинска. Начальник Нерчинского горного округа И. Е. Разгильдеев (1810–?) сообщил, что причиной смерти было не только отсутствие у заключенных теплой одежды, но и то, что, когда их застигла метель, они были крайне истощены от голода. Они не могли купить у казаков на этапах достаточно хлеба, потому что стоимость еды превышала их кормовые деньги [РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 1198 (1855). Л. 1–6]. В сообщении Третьего отделения Министерству внутренних дел в 1863 году дан подробный отчет о группе из 130 осужденных, прибывших в Красноярск в октябре в одних рубахах. Арестанты объяснили, что вымогательство начальников и персонала пересыльных тюрем вынудило их продать одежду, чтобы заплатить за еду [РГИА. Ф. 1286. Оп. 24. Д. 941 (1863).
Л. 1–2]. В феврале 1866 года еще одиннадцать осужденных замерзли по дороге из Красноярска в иркутский острог.
Вскрытие тел показало, что «желудки их найдены совершенно пустыми». Кроме того, «никто почти из арестантов не имел теплой одежды», а один из них «прибыл без рубашки в чужом кафтане, под которым было подложено сено». Согласно показаниям выживших арестантов партии, они сообщили нижнеудинским властям, что у них нет необходимой одежды для путешествия, но «на это не было обращено должного внимания». Заключенным и в этот раз пришлось продать одежду, чтобы купить хлеб по вымогательским ценам у этапных солдат и их семей [РГИА. Ф. 1286. Оп. 29. Д. 771 (1868). Л. 10].
Хотя центральные органы власти резко критиковали эти злоупотребления, пресечь их было невозможно. Узнав о смерти заключенных в 1866 году, министр внутренних дел А. Е. Тимашев (1818–1893) в результате заметил в письме генерал-губернатору Восточной Сибири: «Если все описанное могло произойти на глазах Енисейского губернского начальства, то что следует предполагать о местностях, удаленных от такого надзора?»
Уже не в первый раз Тимашев обратил внимание губернаторов провинций на опасности, связанные с монополией этапных солдат и их семей на продажу заключенным провианта. Он упоминал о требуемом «строгом преследовании виновных в изъясненных злоупотреблениях». Подчиненные Тимашева, губернаторы Енисейской и Иркутской губерний П. Н. Замятнин и К. Н. Шелашников, всячески выкручивались, пытаясь оправдать и объяснить инцидент. Они признали, что доводить арестантов до смерти недопустимо, но утверждали, что у этих людей не было подходящей одежды уже при отправке из Томска в Красноярск: красноярская пересыльная тюрьма была так переполнена, что там вспыхнула эпидемия тифа, и у ее начальства не было иного выбора, кроме как отправить партию осужденных в Иркутск (каждый год по маршруту проходило 7500 ссыльных и их родственников).
Летальный исход можно было предотвратить, уверял Замятнин, если бы унтер-офицер Кашин, которому была вверена партия, позволил ссыльным укрыться от мороза и поправить здоровье в одной из попутных деревень. Шелашников же в очередной раз согласился, что необходимо усилить надзор и отчетность по вопросу снабжения ссыльных, отправляемых на восток. Но правительство не могло навязать свою волю начальникам этапов в тысячах верст от Санкт-Петербурга. В 1860–70-х годах ссыльные продолжали гибнуть в походных конвоях
