всего XIX века высшие правительственные органы и административные органы сибирской ссылки рассматривали его именно как временное преддверие. Безусловно, акт высылки сам по себе был наказанием, знаменовавшим мучительный отрыв осужденного от родной земли, но нигде в архивах не содержится упоминаний о процессе высылки как о преднамеренной пытке.
Невзгоды, переживаемые в пути, несомненно, служили сдерживающим фактором для потенциальных преступников. Некоторые чиновники, надзиратели и конвойные, возможно, полагали, а часто и вели себя так, будто ссыльные, идущие на восток, заслуживают именно такого обращения. Тем не менее с конца XVIII века и власти в Санкт-Петербурге, и администраторы на местах ссылки рассматривали транспортировку арестантов не как отдельную форму наказания, а как средство доставки к месту наказания. Для властей процесс высылки составлял транспортную проблему, которую нужно было решить эффективным и безопасным способом. Целью транспортировки арестантских партий было доставить здоровых и сильных каторжан и поселенцев в определенные места по всей Сибири. Тяжелые испытания в пути были отнюдь не преднамеренными и не просчитанными, а возникали как бы случайно и не были сопряжены с официальным приговором, вынесенным правонарушителям государством.
Официальная точка зрения едва ли совпадала с опытом самих ссыльных. На протяжении многих месяцев, а иногда и лет они переживали путешествие на место ссылки как тяжкое, иногда смертельно опасное испытание, причинявшее порой больше страданий, чем сами наказания, ожидавшие их на другом конце Большого Сибирского тракта. На протяжении всего XIX века слабость самодержавия сказывалась в хаосе, коррупции и жестокости, царивших в арестантских партиях. Государство обладало фундаментальной грубой силой, чтобы изгонять подданных империи из родных городов и деревень, но при этом ему не хватало ресурсов для эффективного решения транспортной проблемы, вытекающей из этой политики.
Отнюдь не являясь передвижным тюремным пространством, в котором дисциплинарная государственная власть была бы направлена на заключенных, пешие арестантские партии постоянно страдали от недостатка управления. Таким образом, пересылка была для заключенных тяжелым испытанием, и причиной этому служили административные ошибки, непригодная инфраструктура, коррупция и манипуляция подчиненными в целях наживы. Как следствие, то, что испытывали осужденные в процессе пересылки, не имело никакого отношения к официальным наказаниям, установленным законами империи[452]. Процесс подневольной миграции можно рассматривать как конкретный пример социальной рассогласованности государственной власти, отражающий нехватку ресурсов, самоуправство и продажность местных органов управления по всей империи [Brower and Lazzerini 1997; Sunderland 1996; Burbank, von Hagen and Remnev 2007; Breyfogle 2005; Burbank 2006]. С точки зрения Санкт-Петербурга пересылка осужденных и их семей была настолько неорганизованной и требовала таких материальных и человеческих затрат, что серьезно компрометировала декларируемые государством экономические, колонизационные и дисциплинарные цели. Для самих ссыльных арестантские партии были практически беззаконным миром, полным лишений, голода, опасного воздействия стихий, подстерегающих в пути болезней и постоянной угрозы насилия.
В период с начала царствования Александра I до конца правления Александра II были предприняты две серьезные попытки модернизировать транспортировку ссыльных. Во-первых, сибирские реформы 1822 года, призванные рационализировать процесс пересылки и подчинить его административному порядку. Во-вторых, с 1860-х годов государство стало пользоваться новыми транспортными средствами, чтобы ускорить перевозку заключенных и их семей из европейской части России в Сибирь. В обоих случаях эффективность реформ была радикально подорвана быстрым ростом числа ссыльных в 1820-х, а потом в 1870-х годах. В результате пенитенциарная инфраструктура почти никогда не могла угнаться за ростом численности ссыльных, и поэтому процесс пересылки оставался для ссыльных в лучшем случае суровым, а в худшем – смертельным испытанием. Это несоответствие красной нитью проходит через весь XIX век: карательные аппетиты империи превосходили ее карательные возможности.
На пороге сибирских реформ: 1801–1822
В начале века все ссыльные совершали путешествие в Сибирь пешком. Выйдя из разных городов империи, они направлялись в Москву, откуда шли на восток через Владимир, давший название печально известной дороге, которая проходила через Казань и Пермь, далее через Урал, в Тюмень и Тобольск, а оттуда вела в направлении Томска, Красноярска и Иркутска [Румянцов 1876: 10]. Владимирка, или Большой Сибирский тракт, на самом деле была всего лишь узкой грунтовой дорогой. Она вилась по открытым степям Западной Сибири, а затем ныряла в густые болотистые таежные леса Енисейской и Иркутской губерний.
Осужденные шли пешком круглый год. В летний зной те, что шли сзади, задыхались от огромных пылевых облаков, поднятых сотнями шагающих ног. В открытой степи безлесный горизонт и безоблачное небо не давали передышки от палящего солнца. Многие теряли сознание от обезвоживания и солнечных ударов. Осенние дожди давали лишь временную передышку от жары, пока дороги не превращались в бурлящее болото, в котором осужденные вязли по колено.
Русское слово «распутица» и означает осеннее и весеннее бездорожье. Подводы часто застревали в болотах; когда их поднимали по камням и бревнам, колеса и оси ломались. Летом густые березовые и хвойные леса Сибири кишели свирепым гнусом, облеплявшим открытую кожу ссыльных. В конце сентября уже начинались страшные зимние холода. В период с августа по ноябрь температура в этом резко континентальном климате падала от тридцатиградусной жары до пронизывающих двадцатиградусных морозов. Как повелось еще в XVII–XVIII веках, арестантские конвои останавливались на ночь в придорожных деревнях. Небольшие группы можно было разместить в крестьянских избах и сараях, но многолюдные партии нередко были вынуждены ночевать под открытым небом [Бортникова 1999: 45].
В начале XIX века в транспортировке ссыльных в Сибирь царил хаос. Действительный статский советник Н. О. Лаба (1766–1816), в 1802 году посетивший Сибирь с инспекцией условий содержания ссыльных, сообщал непосредственно Александру I, что многие поселенцы испытывали нехватку денег или одежды еще на европейской территории России, выходя из своих губерний; другие были ограблены чиновниками уже в пути. Третьи, хотя и были должным образом экипированы властями на местах, остались без средств, «по небрежении и распутству кормовые деньги промотав, не дошедши еще половину пути». В результате многие ссыльные вынуждены были по дороге продавать зипуны, испытывали нехватку продовольствия и теплых вещей и выбивались из сил, рассчитывая исключительно на подаяние сибиряков, в чьих избах ночевали. Лаба отмечал, что делопроизводство находилось в ужасающем состоянии, в арестантских партиях царила путаница, документы терялись и подделывались [РГИА. Ф. 383. Оп. 29. Д. 924 (1806). Л. 27; Пейзен 1859: 29–30]. В 1806 году Александр I издал указ, в котором признавалось, что сибирские власти, принимавшие ссыльных, «ни рода ни числа их верно не знали». Указом предписывалось создать в приграничных населенных пунктах каждой губернии на пути следования ссыльных специальные конторы. Там должны были составлять точные списки, в которых бы фиксировалось число прибывающих ссыльных, их состояние и место назначения [РГИА. Ф. 383. Оп. 29. Д. 953 (1818). Л. 24].
