Следующий посетитель был высок, худ, лысоват. Недостаток растительности на голове он компенсировал пышными усами. В правой руке нервно вертел перчатки, изредка похлопывая имя по свободной руке.
— Здравствуйте, капитан! Граф Бобринский! — слегка наклонив голову, представился один из богатейших людей Украины. Кольцов с любопытством окинул его взглядом. Он много слышал об этом магнате, который владел едва ли не четвёртой частью всех пахотных земель Украины. Его собственностью были многие шахты Донбасса и даже железная дорога.
— Его превосходительство будет рад вас видеть, граф! — с учтивым достоинством поклонился графу Кольцов и двинулся дальше. — Слушаю вас!
— Князь Асланов, господин капитан! — Перед Кольцовым стоял кавказец в черкеске с газырями, капризное лицо его приобрело выражение важности. — Осетинский князь, господин капитан! По интимному делу…
— Доложу командующему! — сказал Кольцов и перешёл к новому посетителю. — Что у вас?
Человек с брюшком и лоснящимся лицом вскочил с кресла, почему-то расстегнул и вновь застегнул сюртук.
— Ваше высокоблагородие…
— По какому делу к командующему? — сухо перебил Кольцов.
— Тарабаев, помещик. Тарабаев Иван Михайлович. У меня в имении, господин капитан, на постое стояла воинская часть… — заглянул он в бумажку, — господина полковника Родионова…
— Ну и что?
— Я по поводу компенсации… Сено — пятьсот пудов, овса…
— Господин Тарабаев! — не скрывая брезгливости, — сказал Кольцов. — По этому вопросу следует обратиться к начальнику снабжения армии генералу Дееву.
Наконец Кольцов направился к полной высокой даме, только что вошедшей в приёмную. Что-то неуловимое в вей — походка ли чуть-чуть более тяжёлая, чем полагалось быть судя по комплекции, обилие ли траурности в одежде — несколько насторожило его.
— Чем могу быть полезен? — предупредительно спросил он, слегка наклонив голову.
Дама медленно подняла густую вуалетку и, пристально глядя на Кольцова, сказала:
— Я жена бывшего начальника Сызрань-Рязанской железной дороги действительного статского советника Кольцова.
Карандаш в руке Павла замер. На миг все звуки в приёмной исчезли, словно он оказался внезапно в странном, беззвучном мире, состоящем из недвижной тишины, или в абсолютном вакууме. Такая тишина громче взрыва.
Времени на размышления — секунды. Те секунды, в течение которых он, склонившись к журналу, медленно водит карандашом. Одна секунда… Две… Главное — не растеряться, не поддаться страху… Думать…
У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная, опасная работа. Оно складывается из чёткого, насторожённого восприятия и немедленного сопоставления сотен деталей. Это и определяет внутреннюю линию его поведения, без которой любой разведчик обречён на провал. Что же сейчас самое главное? Надо вновь до мельчайших деталей вспомнить, как вошла эта дама, каждый её жест, каждый её взгляд. Сумеет ли он разъять события этих последних секунд на мельчайшие мгновения? Быстро разъять и рассмотреть каждое мгновение в отдельности. И уловить внутреннюю связь между ними… Сейчас важней всего психология мелочей.
Прежде всего, может ли появиться здесь, в штабе, мать того человека, под личиной которого он находится?.. Действительный статский советник Кольцов умер в Париже, об этом ему сказал Фролов ещё тогда, в Киеве… А его жена? Она ведь жива. Значит, вероятность её прихода сюда, в приёмную командующего, существует… Как она сказала? «Я жена бывшего начальника…» Жена! Но Кольцов умер, значит, вдова. Почему же она сказала «жена»? Не знает о смерти мужа? Нет, это невозможно!.. Три секунды… Три долгих, тяжёлых удара сердца… Перехватывает дыхание так, словно вступаешь в холодную воду…
Да, эта женщина не знает о смерти действительного статского советника Кольцова потому, что этого не знает Щукин, не знают в его отделе… Стоп… К тому же об этой женщине не было доклада, она не записана в книгу посетителей. Значит, она пришла сюда, в приёмную, не обычным путём, а миновав дежурного офицера, то есть через Особый отдел, через контрразведку… Похоже, что это проверка… Да, скорее всего проверка…
Подняв голову, Кольцов скользнул взглядом по приёмной и заметил: дверь из внутреннего коридора в приёмную приоткрыта и в проёме, почти в полной темноте, кто-то стоит. Кольцов напряг зрение: капитан Осипов. Словно яркая вспышка высветила напряжённо-выжидательное выражение на его лице…
Четыре секунды… пять… «Осипов ждёт моей реакции на появление этой женщины. И здесь я не должен сделать ошибки…»
Теперь Кольцов мог позволить себе немного расслабиться. Он медленно прошёл к столу, захлопнул журнал, положил его.
Дама сделала вслед за ним несколько шагов.
— Я могу надеяться? — пробился сквозь тишину настойчивый голос.
— По какому делу мадам желает говорить с командующим? — полуобернувшись, спросил Кольцов.
— Я… я хотела бы сообщить его превосходительству нечто очень важное!..
— Мне кажется, сударыня, вы не по адресу, — с холодной неприязнью сказал Павел и резко обернулся к Микки: — Пожалуйста, проводите мадам… э… Кольцову к полковнику Щукину. — А про себя подумал: «Важно сейчас не переиграть. Все сделать без нажима. Осипов должен видеть, что я с трудом скрываю возмущение и стараюсь — именно, стараюсь! — выглядеть спокойным».
Микки с готовностью поднялся из-за стола, подошёл к даме, стал сбоку и с любопытством уставился на её ещё довольно моложавое лицо.
Осипова в дверном проёме уже не было.
— Пожалуйста, мадам! — Щёлкнув каблуками, Микки подчёркнуто гостеприимным жестом указал даме на дверь.
Начался, как обычно, приём, и у Кольцова появилось время поразмыслить над случившимся. Что это было? Проверка? Какие поводы он дал для неё? Что пытались выяснить?.. Десятки вопросов возникали в голове Кольцова, и ни на один он не мог ответить.
Прошёл час, другой. Утратив прежнюю скорость, утратив мгновения, время тащилось теперь медленно. Уменьшилось число посетителей в приёмной. Но из ведомства Щукина никто не приходил. Не пришли даже для того, чтобы, как и следовало, сообщить адъютанту командующего о присланной им в контрразведку даме. Это уже с несомненной ясностью свидетельствовало о проверке, предпринятой по инициативе Осипова или Щукина.
Теперь надо было решить, как вести себя дальше, вернее, как должен был бы вести себя человек, жизнью которого он живёт. Скорее всего он бы крайне возмутился предпринятой проверкой и не оставил её без последствий. Вероятно, потребовал бы от Щукина объяснения происшедшему и даже принесения извинения за нанесённое оскорбление. Значит, и ему, Кольцову, не следует молчать — это может вызвать новые подозрения.
