– Тетечка Полечка! – Нина обняла старушку, поцеловала в щеку. – Извини, что без предупреждения.
– Ничего, я рада, – сказала тетя Поля и отвернулась.
– Ты чего это?
Нина зашла с другой стороны, заглядывая в лицо, тетя Поля опять отвернулась, но зато теперь ее увидел Евгений. И сказал:
– Евгений много в жизни видел слез. Слезы боли, слезы обиды, слезы горя, слезы потери. Слезы потери самые печальные. Боль проходит, обида забывается, горе утихает, а потеря навсегда остается потерей.
– Господи! – Нина положила руку на грудь и села на стул. – Тетя Поля, не пугай меня! С дядей Ваней все в порядке?
– Нет, – ответила тетя Поля тихо, почти прошептала.
– А что с ним? Заболел? Почему не позвонила? Да не молчи ты, пожалуйста!
– Нет теперь дяди Вани.
– Умер?! И ты никому… Нет, но как? Мама моя знала бы… Да объясни ты, мне аж плохо даже!
– Для меня почти умер, – сказала тетя Поля.
Она выключила газ, накрыла тазик крышкой, села к столу, вытерла слезы и улыбнулась.
– Прости, Ниночка. Что же я, дура? Обедать будете?
– Нет, тетя Поля, сразу говорю – очень спешим. Аркадия моего… Ладно, долго рассказывать, я вот что, я хочу в ваш сарай машину загнать. Там же у вас места много.
– В сарае теперь Иван Афанасьевич живет, – сообщила тетя Поля. – Это его выбор. Я готова сама была там поселиться, но он решил себя показать мужчиной, спасибо и на этом.
– Что значит – живет? Поругались?
– Мы развелись, Ниночка.
Нина посмотрела на тетю Полю, на Евгения, словно спрашивала его взглядом, не ослышалась ли она, потом опять на тетю Полю.
– Ты не шутишь? Вы же полвека вместе, как это может быть? Прямо официально развелись, через загс?
– Пятьдесят два года, – уточнила тетя Поля. – Развелись неофициально, но это неважно. Как выяснилось, я совершенно не знаю этого человека.
– Тетя Поля, не верю! Вы просто какая-то пародия на нас, мы с Аркадием тоже три раза на неделе разводимся. Не поверишь – из-за политики, самой смешно!
– Ничего в этом смешного нет, – возразила тетя Поля, как бы даже слегка обидевшись. – Политика, между прочим, может открыть такие тайны в человеке, что ужаснуться можно. Это ведь страшно, Ниночка, пятьдесят два года прожить с человеком и не знать, кто он такой. Это ведь и не в мою пользу говорит! Значит, не настолько я интересовалась его внутренним миром! Хозяйство общее, обеды общие, даже работа была общая, хотя и разная по профилю, а стоило чуть-чуть друг друга копнуть – чужие люди! Я прожила с чужим человеком пятьдесят два года, Нина, вот в чем трагедия! Неужели мы все настолько равнодушны друг к другу?
– Хорошо, потом расскажешь, я машину, если не в сарай, то за сараем где-нибудь…
– Видишь, и тебе некогда что-то понять. Никто ничего не хочет понимать, вот в чем основной конфликт эпохи! Люди не хотят расставаться со своими заблуждениями! Да еще этот подогревает, враг рода человеческого!
Она кивнула куда-то себе за спину. Нина посмотрела в угол, увидела там икону Спасителя с лампадкой и испуганно перекрестилась, поняв, что смотрит не туда. В другом углу висела панель телевизора, который был не только выключен, но и занавешен кружевной накидкой. Очевидно, он и был назван врагом рода человеческого.
– Не включаю даже, – сказала тетя Поля. – А большой, который в комнате был, отдала ему в сарай, пусть наслаждается.
– Тетя Поля, если коротко, в чем суть?
И тетя Поля рассказала.
По ее словам, разногласия обнаружились, когда начался украинский кризис. Они тогда смотрели телевизор, как смотрели его вместе, сидя рядышком, десятилетия до этого, изредка обмениваясь мнениями, но чаще обходясь без комментариев. Ивану Афанасьевичу было интереснее обсудить, что еще посадить в огороде, а Полине Ивановне – что такое приготовить завтра на обед. Но Майдан вдруг их всколыхнул. Иван Афанасьевич начал высказывать мнения настолько резкие, что они изумили Полину Ивановну. Возникла полемика. И разгоралась она каждый день по мере углубления конфликта. У супругов оказались абсолютно противоположные точки зрения на события Майдана, Крыма, Одессы, Донецка, Луганска, потом выяснилось, что они категорически не совпадают в оценке многих фактов истории Украины, России, Европы и Америки, потом обнаружилось, что и к разным нациям они относятся очень по-разному, и в итоге им открылось, что в целом о целях, смысле и задачах человеческого существования они имеют несовместимые друг с другом мнения.
– И я поняла, Ниночка, ужасающую вещь: я полвека прожила с человеком, мягко говоря, неумным и, хуже того, в душе глубоко безнравственным!
– Ну, тетя Поля…
– Нет, ты дослушай! Я поняла, что не могу жить с глупым мужчиной, это меня унижает! Хотя, может быть, я бы это еще стерпела, но он до края дошел, Ниночка, он меня ударил!
– Быть того не может. Дядя Ваня?
– Дядя Ваня! – подтвердила тетя Поля. – Конечно, не сразу чудовище в нем проснулась, первый симптом был, когда он кинул в меня блином. Именно блином, что характерно, Ниночка, хотя на столе много чего было – и яблоки были, и солонка вот эта, – тетя Поля показала на маленький деревянный бочоночек с дырками, – и ложки, и вилки, но почему именно блин? Не такой простой вопрос, за ним целая психология! Потому, Ниночка, что блин был со сметаной и с вареньем, как он обычно любит, то есть он был жирный и в каком-то смысле грязный, и наш Иван Афанасьевич выбрал его сознательно. Блин в меня не попал, в стенку шлепнулся, видишь пятно? – Тетя Поля показала пятно на обоях ситчатого цветочного рисунка. – То есть блин был грязным, он и стенку выпачкал, и руки себе наш дядя Ваня выпачкал – это сознательное желание грязи, понимаешь? Он внес грязь в нашу жизнь, он ее выбрал! Ну, а потом много чего было, а потом дошел до края – ударил. Мухобойкой, Нина, и это тоже не просто так. Ты же знаешь, как наш дядя Ваня любит за мухами охотиться?
– Не замечала.
– Обожает! Лета ждет с нетерпением, чтобы сезон охоты открыть. И ведь мог бы сетки на окна поставить, руки есть у человека, учитель труда все-таки, нет, он нарочно не ставит, нарочно окна открывает, чтобы налетели. И начинается сафари! А мухобойка у него эксклюзивная, ручка деревянная, чуть ли не полированная, убойную часть из какой-то резины вырезал, щелкает так, что я всегда вздрагиваю. Но раньше я думала – ну, небольшой пунктик, у всякого человека бывает, а тут пригляделась – и жутко стало! Он ведь с наслаждением их бьет, Нина, у него в это время глаза убийцы!
– Тетя Поля!
– Я тебе говорю! И я поняла: все это не так уж и невинно, Ниночка! Убийца всегда в нем жил, но он его прятал, нашел себе отдушину в виде мух. А дай ему волю, будь он моложе, он сейчас пошел бы убивать людей, я уверена! И не спорь, я это не придумала, я это по его словам сужу! Страшная ненависть обнаружилась, Ниночка, просто страшная! И я ему сказала об этом. Прямым текстом! Он как раз на муху прицелился, а я говорю: жалеешь, наверное, что это не я, ты бы и меня прихлопнул. А он мне: я тебя и так могу. Естественно, я ответила, что, если он хоть раз посмеет, то нам вместе не жить! И он ударил. Как муху! Видела бы ты его глаза, Ниночка, там был такой восторг дорвавшегося до крови убийцы, такое облегчение, такое разрешение себе преступления, Раскольников отдыхает, это я тебе как учитель литературы говорю!
Нина качала головой, приложив ладонь ко рту, похоже было, что она таким образом удерживает смех. Евгений это видел, однако, вопреки обыкновению, молчал и внимательно слушал.
– Я этот взгляд никогда не забуду! – горячо говорила Полина Ивановна. – Так, наверное, она в школе ученикам рассказывала о какой-нибудь взволновавшей ее книге. – Он ведь не просто бил, не как частный человек Иван Афанасьевич Горюнов, он чувствовал себя представителем массы, он как бы от имени и по поручению меня карал и наказывал! Вот что самое страшное!
– Все сказала? – послышался вдруг голос из сеней, дверь в которые оказалась приоткрыта.
Вошел высокий худой старик со взглядом непоколебимого праведника. Он усмехался, это была усмешка высокой правоты, не без некоторого высокомерия, которое, увы, этой правоте часто сопутствует; подобное выражение нередко можно заметить у истовых (и одновременно неистовых) политиков, думских ораторов, журналистов, а также проповедников или толкователей различных конфессий – к счастью, не у всех.
– Нет, не всё сказала, Иван Афанасьевич, спасибо, что подслушивали, значит, не нужно повторять! – отчеканила Полина Ивановна. – Всё я теперь не смогу о вас сказать, потому что даже не хочу заглядывать в ваше темное подсознание, если вам знакомо это слово!
– Мне все знакомо! – уверенно ответил Иван Афанасьевич. – Здравствуй, Ниночка!
– Здрасьте, дядя Ваня.
Нина встала, шагнула к Ивану Афанасьевичу и остановилась.
– Что, тоже меня боишься? Тоже убийцей считаешь? Эх ты, красуля-бормотуля!
– Это он меня с детства так называет, – пояснила Нина Евгению. – Я в детстве все время себе что-то под нос говорила, что вижу, то и говорю. – И обняла дядю Ваню, он тоже обхватил ее длинными руками, погладил по плечам, по волосам и легонько отстранил, показывая этим, что вовсе не хочет переманивать ее на свою сторону, позволяет сохранить нейтралитет – и демонстрирует этим свое благородство, чистоту помыслов.
