Он не договорил, зарыдал по-мальчишески сдавленно и зло, потряс наганом и убежал.
И Андрей чуть не заплакал, до того было обидно, что посылают мальчика издеваться над взрослыми людьми. И становишься беззащитным не перед властью, а перед этим мальчиком, в которого и можно разве что кинуть снежком.
Он вошел в дом и сказал Любушке, что через три дня их станут раскулачивать и ссылать в Свободное. Новость она встретила спокойно, лишь перекрестилась на иконы и тихо проронила:
— На все Божья воля.
Андрей обнял ее, прошептал на ухо:
— Терпи, жена, терпи, милая. Будет еще хуже.
— Если делить участь с народом, то нам бы в колхоз вступить, — слабо воспротивилась Любушка. — Народ теперь там. А где будет хуже — в ссылке или колхозе, еще неизвестно.
— В ссылке единолично жить не дадут, — сказал Андрей.
Через три дня в каждом дворе, не вошедшем в колхоз, выставили охрану, и в сельсовете, временно помещенном в старой церкви, собралась конфискационная артель — Артем Никитич, председатель сельсовета и милиционер. Все они, в том числе и охрана, были присланы из других местностей, поскольку никто из березинских не захотел брать в руки оружие и идти раскулачивать.
— Баптисты! — кричал на мужиков председатель. — Вы что? Забыли, что в колхозе? Что по светлому пути идете?
— Не желаем, — тянули мужики. — Бывало, и грабили, и воевали. Не желаем более.
В назначенный день, когда пошли раскулачивать, все березинские попрятались в своих домах и лишь смотрели в окна, через цветы на подоконниках.
Начали с Березиных. Председатель сельсовета с милиционером запрягли Андреевых коней в сани, в телегу и ходок и стали грузить инвентарь. Вся семья, одетая и снаряженная в дорогу, сидела на ступеньках крыльца и ждала своей участи. Никто не плакал, не возмущался, и это спокойствие начинало бесить Артема Никитича. Наверное, за свои маленькие годы он раскулачивал не первый раз и повидал всякого, кроме невозмутимости. И сейчас этому подростку становилось неинтересно, скучно конфисковывать чужое добро без крика, ора, матюгов и, возможно, стрельбы. Раскулачивание напоминало грабеж или даже воровство на глазах хозяина и потому раздражало Артема Никитича своей обыденностью. Похоже, готовился долго к своему первому самостоятельному делу, ночей не спал, тут же было все не так, как в юношеских комсомольских мечтах. Когда погрузили всю утварь, скарб и привязали веревками скот к саням и телегам, Артем Никитич зачитал постановление, по которому дом Березиных подлежал конфискации под колхозную контору. Думал, хоть это произведет впечатление, однако ни хозяин, ни хозяйка, ни кулацкие сынки и дочки звука не издали.
— Выметайся со двора! — добавил от себя Артем Никитич. — И следуй к месту ссылки.
Вся семья подхватила каждый по узелку, Андрей взял ящик с инструментом и повел всех со двора.
Скорее всего под такой покорностью Артему Никитичу виделся некий хитрый замысел, подвох: от Березина все можно ожидать. Кинул же снежком! И тоже молча!
На улице Артем Никитич догнал раскулаченных, выхватил у Андрея ящик с инструментом.
— Я предупреждал! — закричал он. — Весь инвентарь принадлежит колхозу!
Однако и это не поколебало спокойствия Березина. Тогда Артем Никитич подозвал милиционера и приказал арестовать Андрея.
— Не положено, — сказал милиционер, годами вдвое старше председателя. — Сопротивление не оказывается.
И тогда Артем Никитич разглядел сквозь злые слезы новенький дубленый кожух на Березине.
— Ага! — закричал он, распаляя себя. — Шубу утаил от Советской власти! Снимай!
Андрей молча снял кожух и положил на заледеневший снег, оставшись в длиннополой, домотканой косоворотке. Любушка тут же скинула с себя полушубок и набросила на плечи мужа. Ошарашенный, напрочь обескураженный такой покорностью председатель Артем Никитич взял за вешалку кожух и потащил его волоком во двор дома. И там, скрывшись за воротами, он выхватил топор из инструментального ящика и стал рубить кожух, вмещая в удары всю детскую ненависть и прямоту.
Тем временем сердобольная соседка, наблюдавшая из окна, вынесла Андрею старый зипунишко, времен начала Забвения, и тут же спряталась в своем дворе.
— Ну что же, — сказал Андрей, глядя на тихих детей и жену. — Пойдем в ссылку.
И они пошли по весенней грязи в Свободное, где ссыльные раскулаченные уже начинали строить избы. Погода сразу испортилась, потянуло с севера, и обвалился на землю сильнейший снегопад. Шли они медленно, щупая дорогу и держась за руки, однако когда вышли к часовенке на берегу Кровавого оврага, пошел дождь. Пришлось спрятаться под обветшалую крышу. И пока пережидали непогодь, Любушка накормила детей из тех припасов, что взяли с собой в узелках. Андрей смотрел, как озябшие его дети — младшие, закутанные в шали, и старшие, рано повзрослевшие, одинаково со слезами глотают холодную пищу, безропотно разделяя судьбу родителей. Смотрел, и разрывалась душа, и тянул сквознячок сомнения: а справедливо ли это — мучить жену, детей? Они-то за что страдают? В чем их вина? Может, пощадить их и отказаться от избранного пути? Во имя высшей веры на земле — детей? Но как же тогда жизнь во искупление?
Эти мысли грызли его потом до самого Свободного и отступили, когда Андрей увидел, что в стороне от старого пожарища поднимаются белые срубы домов, и уже обозначилась первая длинная улица вдоль реки. Ссыльнопоселенцы работали артельно, помочью, переходя со сруба на сруб, так, чтобы никому не было обидно. Возрождение села сразу напомнило Андрею возрождение Березина. Когда Андрей с Любушкой закончили свой путь скитания и вышли в родные места, Березино вот так же, одновременно и быстро поднималось из пепла. И в этом повторении Андрей угадывал какой-то знак. Зачем-то нужно было судьбе дважды провести его одним и тем же кругом. Может, чтобы показать, что жизнь неугасима, пока живы и неистребимы разум и воля?
Заметив бредущих по дороге березинских, мужики повтыкали топоры, слезли со сруба и встали, повинно потупя глаза. Андрей поздоровался с ними, сказал сдержанно:
— Принимайте в артель, мужики. Одна беда — топора нет у меня.
— И у вас началось? — вздохнул один из ссыльнопоселенцев и оглянулся на мужиков. — Примем, а?.. Они нас по осени приняли.
— Примем, — тоже сдержанно загалдели мужики. — Какой разговор. И топор найдем. Скольких еще разорить хотят?
— Да еще два хозяйства, — сказал Андрей. — К вечеру придут…
— Ничего, места хватит.
Андрею дали топор, а Любушку с детьми поселили в бараке, срубленном на краю села под временное, весеннее жилье. Андрей повертел в руках ловкий, ухватистый топор, попробовал пальцем лезвие. Еще раз надо было начинать с нуля, еще раз оправиться, прийти в себя и снова вместе со всеми строить разворошенный муравейник.
Однако через неделю с лишком, когда уже затвердели мозоли на руках и легли в основу дома четыре венца, все обернулось неожиданно и круто.
В Свободное прискакал председатель Артем Никитич Главадских, разыскал Андрея и встал перед ним, словно ощипанный петушок.
— Ошибочка вышла, Андрей Николаич, — протянул фальцетом председатель. — Вы бы сразу сказали, что герой гражданской войны и должность высокую занимали, дак мы бы и не раскулачивали… Я же не знал! Я не хотел!
Андрей сразу же догадался, в чем дело. Ноги подкосились, и топор выпал из рук. А мужики подходили, рассаживались на бревнах и молча дивились на всклокоченного, мокрого и залепленного грязью Артема Никитича.
— Мы в ваш дом все возвратили, — продолжал председатель, ковыряя сапогом талую землю. — И коней, и коров, и овец пригнали. Скарб там весь, инвентарь… Только шубы вашей нету, дак я со склада велел новую выдать.
— Выдрать бы тебя, — проворчал кто-то из мужиков. — Чтоб неделю на задницу не садился…
Андрей встал и, не дослушав ни мужиков, ни Артема Никитича, побрел к бараку. Председатель догнал, попросил, чуть не плача:
— Будут спрашивать, дак не выдавайте… А то грозятся из комсомола исключить. Куда я без комсомолу?.. Знал бы, в жизнь не тронул!
Андрей побежал, оставив Артема Никитича среди улицы.
Возле барака он постоял, пережидая отчаяние. Попытался собраться с мыслями. Конечно, этого и следовало ожидать. Наверняка районное начальство предупреждено, чтобы ему, Березину, не чинили никакого вреда. Его спасают и берегут, хотя ясно и Шиловскому, и всем, кто стоит за ним, что из Березина не вышел председатель ревтрибунала, не выйдет и директор госбанка. Нет, Шиловский не поверил Любушке, будто он оставил службу из-за болезни. И он прекрасно знает, что Березин бежал и скрывался от него, что он вообще не годен на роль «борца» и не приемлет не то что мировую, но и всякую революцию, ненавидит любое действие, совершенное для разрушения.
Неужели теперь Шиловский таким образом мстит ему? Мстит за измену?
